«С совершеннолетием, Рема».
* * *
Захлопнув дверцу машины, Рема убрал руки в карманы куртки и запрокинул голову назад, окидывая взглядом погруженный в темноту особняк. В окнах не горел свет, и в этот раз не были включены прожектора, освещавшие каждый уголок. На всей территории не было никого, кроме охранников на своем посту, и Рема не сдержал смешка, вспомнив их вытянувшиеся лица при виде него и Атобе. Охрана явно не ожидала гостей в третьем часу утра и путалась в словах, не в силах определиться, что желать хозяевам: доброй ночи или все же утра. — Не стой, замерзнешь, — поторопил его Атобе и кинул ему в руки связку ключей. — Мне напомнить, что мы здесь из-за тебя? — проворчал тот и направился по мощеной дорожке к главному входу. — Вот именно, что из-за тебя, — согласился мужчина, ухмыльнувшись. Эчизен сверкнул на него взглядом поверх плеча, но только фыркнул, наткнувшись на знакомую самодовольную усмешку, и поспешил взбежать по ступенькам к дверям. Переступив порог дома и оказавшись в полной темноте, он прошел немного дальше по коридору, пока не нашел щиток с переключателями, и уже через пару секунд под потолком по очереди зажглись несколько свисающих люстр. Звуки щелчков эхом разлетелись в царившей в этих стенах гробовой тишине, и Рема невольно поежился, неожиданно в полной мере осознав, что во всем этом огромном здании клуба они с Атобе совершенно одни. Засунув руки в карманы куртки, он обвел безучастным взглядом просторный холл, пустую стойку ресепшна, автоматы с напитками рядом с ней, зеркально расположенные лестницы, ведущие на погруженный в темноту второй этаж, и спустился по нескольким ступенькам в уютную зону отдыха, занимавшую большую часть холла, но отделенную от него низкой мраморной лесенкой. Эчизен неспешно пересек общую «гостиную», огибая расставленные кресла, пуфики и диванчики, и остановился у противоположной, полностью застекленной стены. Днем, в хорошую погоду, сквозь начищенные до блеска окна в холл проникал солнечный свет, скользя лучами по мебели, стенам и холодному мрамору, оживляя гостиную, а в теплое время года все стеклянные двери, выходившие на террасу и к открытым кортам, были гостеприимно распахнуты, пуская в здание приятный освежающий ветерок. Остановившись у окна, Рема смотрел в темноту, на надежно укрытые до весны корты, на нетронутый девственно-белый снег, лежавший по всей территории толстым серебристым ковром, но видел лишь собственное отражение в стекле. За спиной негромко раздались звуки шагов. Эчизен почувствовал, как Атобе остановился рядом с ним, а затем поймал в отражении его взгляд. Несколько долгих мгновений они продолжали смотреть друг другу в глаза, пока, наконец, Рема не обернулся к мужчине и не направил на него исподлобья хмурый взгляд. — Ну, и? — сухо осведомился он. — Мы в чертовой глуши. Что дальше? Атобе, прикрыв глаза, усмехнулся, а когда посмотрел на Эчизена снова, тот неосознанно напрягся. Холодные бледные пальцы обхватили его за подбородок, властно приподнимая, и Рема подозрительно прищурился, не шелохнувшись и пристально смотря в пронзительные темно-голубые глаза. — Я вижу тебя насквозь, забыл? — протянул Кейго. — Пошли. Отпустив его, банкир направился по коридору в левое крыло, идя вдоль застекленной стены, и уверенный стук его каблуков разлетался гулким эхом, заполняя царившую в здании тишину. Рема просверлил взглядом спину блондина и, проворчав себе что-то под нос про непонятных и непредсказуемых королей обезьян, послушно отправился следом. Он видел, как Атобе скрылся за одной из дверей, оставив ее открытой, вздохнул и несколько секунд спустя присоединился к мужчине в раздевалке. А стоило ему зайти в комнату, как в него тут же прилетел пакет. Машинально поймав его, Рема мельком посмотрел на содержимое и перевел взгляд на раздевающегося Атобе. — Ты серьезно? — тихо спросил он. — Кейго. Три часа ночи. — И когда это тебя останавливало, а-а? — насмешливо поинтересовался тот, выразительно вскинув бровь. — Насколько я помню, это был ты, кто в четыре часа утра требовал с меня матч, потому что кое-кому не спалось. «Это было давно и до того, как ты стал работать как проклятый, заявляясь домой на несколько часов, чтобы потрахаться и поспать», — сжав пакет с формой в руке, смерил его взглядом Эчизен, но ничего не сказал и стал молча переодеваться. Зашнуровав покрепче кроссовки и поправив напульсники, Рема нашел на одной из полок белоснежную кепку и отправился на крытый корт следом за недавно вышедшим из раздевалки Атобе. Тот уже вовсю разминался, а рядом с ним лежали приготовленные ракетки и мячи. На какое-то время Эчизен завис, наблюдая за гибкой сильной фигурой, за отточенными, доведенными до совершенства движениями, внимательно следя, как перекатываются мышцы, и украдкой ловя полоски обнажавшейся кожи. Наконец, отмерев, он оттянул пониже козырек кепки и решительно направился в инвентарную комнату за ракетками и мячами для себя, после чего занял противоположную сторону корта и сосредоточился на собственной разминке. Они не играли чертову кучу времени, год или даже два, и Эчизен не понимал, какая муха укусила вдруг Атобе. Он не понимал, что чувствует сам, рад или воодушевлен или встревожен, ощущая комок странного напряжения в груди. За столько лет, участвуя в десятках турниров, он встречался с множеством игроков — сильных, слабых, скучных, интересных, забавных, побежденных и побеждающих. Видел столько разных стилей игры и стал сильнее сам. Он привык выходить на корт с холодной головой, но сейчас, стоя по другую сторону сетки от Кейго, чувствовал почти позабытое волнение, от которого трепещет все внутри и пальцы в нетерпении дрожат, стискивая шероховатый мяч. — Пари, — неожиданно бросил бывший хётеевский капитан, когда они уже разыграли подачу и Эчизен направлялся к задней линии. Замерев на полпути, Рема ухмыльнулся и обернулся к мужчине. — Так не терпится снова остаться без волос? Атобе ухмыльнулся в ответ. — Если выиграешь ты, я отвечу на твои вопросы, — неожиданно объявил он, и ухмылка стерлась с лица теннисиста. — Выиграю я, — продолжил Кейго, — и ты попрощаешься с собственными волосами. Везде, — многозначительно добавил он. Рема смерил любовника долгим пристальным взглядом, пытаясь понять, шутит тот или абсолютно серьезен. На красиво очерченных губах играла самоуверенная усмешка, но темно-голубые глаза смотрели слишком внимательно. «Ну, берегись». — Идет, — помолчав недолго, спокойно отозвался Эчизен и повернулся к Атобе спиной. — Я подаю.* * *
Тяжело дыша, Рема стер рукавом футболки пот со лба и висков и вновь занял позицию, приготовившись, крепко сжимая ракетку в руках и сосредоточенно смотря по другую сторону сетки. Они играли чуть меньше часа, но с самого начала задали сумасшедший темп игры, и Эчизен чувствовал, как мышцы горят и сам он натянут до предела, вынужденный с первых минут выкладываться на максимум. С Атобе иначе было нельзя, это он прекрасно помнил еще со школьных времен, но не ожидал, что Кейго будет настолько силен и будет столько его гонять, учитывая, что из них двоих именно Рема зарабатывал себе на безбедную жизнь профессиональной игрой. Это раззадоривало и заставляло вскипать в венах кровь. Они словно вернулись на несколько лет назад, когда у обоих были схожие цели и мечты. Играть, драться за каждый мяч, играть, пока есть силы держать ракетку в руках, играть до финального свистка и побеждать, вести свою команду вперед — на Национальный чемпионат, чтобы наконец-то взмахнуть над стадионом желанным флагом, стоя под взглядами тысячной толпы с гордо поднятой головой. В какой-то миг Рема забыл, что они находятся в своем же клубе загородом, а прямо над их головами раскинулось полотно звездного неба, кусочками видневшееся сквозь стеклянную крышу. Забыл, что Атобе больше не капитан и они уже давно не соперники, что свои школьные победы они целую вечность назад разделили со своими товарищами и отложили дорогую сердцу форму глубоко в шкаф. Он снова чувствовал это внутри себя. Этот дикий азарт, это острое бесконечное вдохновение, подстегивавшее его летать по корту, отражать каждый удар и с новой, неожиданной силой атаковать, улыбаясь шальной, счастливой улыбкой, золотом вспыхивавшей в глазах. Усталость и ноющие мышцы незаметно отошли на второй план, оставляя лишь одно-единственное желание — играть, не зная пределов собственного тела, сражаться с сильным противником, словно танцем наслаждаясь игрой и напрочь позабыв, что все танцы однажды заканчиваются, стоит музыке замолчать. И где-то на периферии сознания Рема отмечал, что Атобе, как и он сам, охвачен азартом, что он целиком поглощен своим противником и их потрясающей игрой, как раньше, как когда-то давно. Видел, как светлые волосы растрепались, растеряв весь свой элегантный вид, как футболка прилипла к спине, а кожа блестит от пота. А в темно-голубых, почерневших глазах яростно полыхает огонь. Они оба давно перестали обмениваться ехидными колкостями, оставив все разговоры ракеткам и мячу. Не таясь, выплескивали в игре все накопившиеся чувства, швыряя их друг другу в лицо: и боль, и обиду, и радость, и нежность, и любовь… Они давно потеряли времени счет, считая единственное, что было важно сейчас — очки. Чередовали короткие розыгрыши с затяжными ралли, отбросив все стратегии прочь и действуя интуитивно, вдохновлено, полностью полагаясь на собственную игру. Перебирали все свои прежние удары один за другим, ностальгируя, вспоминая, а когда всё было разбито в пух и прах, только раззадоривались сильнее, принимая брошенный вызов самим себе. Наконец, с силой зарядив смэшем в угол корта, почти под самую линию, Рема вскинул руки высоко вверх, радостно вскрикнув: — Есть! Отбросив ракетку в сторону, Атобе перемахнул через сетку и в секунду оказался рядом с юношей, припав к счастливо улыбающимся губам в жадном, собственническом поцелуе, обхватывая ладонями влажное от пота лицо. И Эчизен мгновенно ответил, крепко обняв мужчину за шею, зарываясь пальцами во влажные волосы и прижимаясь всем телом к нему. Упоительно целуясь, они дышали прерывисто и тяжело, переводя дыхание после игры, и продолжали срывать с чужих губ голодные, желанные поцелуи. Руки беспокойно скользили по разгоряченным телам, задирая полы футболки, срывая мешающуюся одежду, касаясь обнаженной кожи и чувствуя под ладонями бешено колотящееся сердце. Жадные до поцелуев губы спускались на подбородок, шею, плечи, ключицы, цепляя кожу зубами, обводя следы языком. Сильные руки подхватили под бедра, чтобы в следующее мгновение уронить на жесткое покрытие, стащить шорты с бельем и развести длинные стройные ноги в стороны. Рваная, нетерпеливая подготовка, прикушенная до крови губа. Глухой, болезненный от первого вторжения стон, через несколько глубоких толчков сменяющийся первым протяжным стоном наслаждения. Запрокинув голову назад, Рема хватался пальцами за покрытие и едва сдерживал рвущиеся из груди стоны, остро чувствуя каждый толчок и каждую секунду пустоты, когда Атобе выходил из него, чтобы целую вечность спустя ворваться вновь и продолжать жестко втрахивать его в корт. — На меня, — рвано, хрипло прошептал Кейго, впиваясь бледными пальцами в стройные загорелые бедра. — Смотри. На меня. Рема… И Рема смотрел подернутым пеленой взглядом, в котором возбуждение от игры сменилось голодным желанием. И Атобе, видя этот влажный манящий взгляд, еще сильнее, еще глубже толкался в податливое тело, жадно следя за меняющимся выражением взгляда и лица, ловя те мгновения, когда золотистые глаза вспыхивали абсолютным, неприкрытым восторгом, и беспомощно припадал к чувственно приоткрытым губам, поцелуем ловя полные удовольствия стоны. Ему хотелось съесть его целиком. Хотелось оставить на нем еще больше собственных меток, чтобы на теле не осталось нетронутых мест. Ни одного. Он сжимал его в крепких объятиях, вбиваясь в гибкое, сильное, подвластное ему тело, наслаждаясь жаркой теснотой и тем, как жадно обхватывают его шелковистые стенки, и, касаясь губами спрятанного за темными прядями ушка, беспрестанно, едва слышно шептал одно-единственное. Мой.* * *
Обессиленные, они валялись на корте, раскинув руки в стороны, лежа на спине и смотря высоко вверх, на видневшееся сквозь стеклянную крышу черное небо. В огромном зале стояла тишина. Больше не было слышно ни стука мяча, ни скрипа подошвы, ни звонких шлепков и сладостных, утопающих в поцелуях стонов. Разгоряченные игрой и сексом тела постепенно остывали, и дыхание плавно выровнялось, позволяя дышать спокойно и глубоко. Поняв, что начинает замерзать, Рема осторожно пошевелился и сдавленно зашипел, неприязненно поморщившись — спину жгло от оставшихся после жесткого покрытия ссадин. — Больше никогда, — мрачно заявил он. — Только не на корте. Сбоку раздался смешок. — Еще скажи, что тебе не понравилось. — В следующий раз снизу будешь ты, — пообещал Эчизен, на что Атобе коротко рассмеялся. — А ты, в самом деле, любишь ездить на мне. Твоя любимая поза, а? Я всегда это подозревал. — Молчал бы, — фыркнул тот и приподнялся на локтях, ища взглядом разбросанные вещи. — Эй, — нахмурился он, увидев, что Кейго лежит рядом с закрытыми глазами, и ткнул его в бок. — Ты ведь не думаешь, что я забыл про наше пари? — Я не сплю, — пробормотал мужчина и, приоткрыв один глаз, ухмыльнулся при виде нахохлившегося Эчизена, самодовольно заметив: — А мог бы и забыть вообще-то. — Неужели ты думаешь, что секс с тобой был настолько хорош? — закатил Рема глаза. — Мечтай. — Я сейчас встану, — пообещал Кейго, — и ты договоришься у меня. — Ага, конечно, — ухмыльнулся тот и, шипя, поднялся с корта. — Я в душ, — подхватив свою одежду, объявил он. — А потом мы поговорим. И не вздумай свалить. Ключи от машины я спрятал. — Рема, — прикрыв ладонью лицо и глухо простонав, Атобе тихонько рассмеялся: — Ты серьезно, ребенок? — А с тобой иначе не получается, — проворчал Эчизен и скрылся в раздевалке. Полежав на корте в полном одиночестве еще пару минут, Кейго поднялся, подобрал свои вещи и, обведя задумчивым взглядом валяющиеся ракетки и мячи, отправился следом за скрывшимся в душевых теннисистом. Рема ждал его, сидя на скамейке в раздевалке, полностью одетый и собранный, когда Атобе вышел из душа с обмотанным вокруг бедер полотенцем и на ходу высушивал волосы. — Я надеюсь, ты не собираешься устроить свой допрос прямо сейчас? — поинтересовался Кейго. — А что, у тебя проблемы с режимом многозадачности? — ехидно осведомился тот. Хмыкнув, Атобе подошел к своему шкафчику. — Нет, но я бы не отказался сменить эту обстановку, — он повел плечами и едва заметно поморщился, — на что-нибудь более соответствующее. Как насчет спальни наверху? Эчизен внимательно посмотрел на него. — Можно. — И раз ты сидишь и не знаешь, чем себя занять, иди, сообрази нам что-нибудь поесть, — велел Атобе. — Я голоден. — Твоя вина, что ты опоздал к ужину, — пожал плечами Рема. Кейго смерил его пристальным взглядом, и юноша с тяжким вздохом поднялся со скамейки. — Тогда не жалуйся. Будешь есть, что найду, — предупредил он и, выходя из раздевалки, бросил через плечо: — Жду тебя наверху. Ключи от машины все еще спрятаны. Атобе за его спиной рассмеялся, а Эчизен, не оборачиваясь, направился в сторону лестницы, по пути вспоминая, где на втором этаже включается свет. Он редко оставался в клубе на ночь, приезжая утром, а ближе к вечеру уезжая обратно в Лондон, и только во время Уимблдона предпочитал вместе со Смитом ночевать здесь, в пятнадцати минутах езды на машине от места проведения турнира. На кухне в многоярусной вазе нашлись свежие фрукты, и холодильник был ожидаемо полон. Но всю свою энергию Рема уже исчерпал, не говоря уже о том, что он в принципе предпочитал направлять ее в иные русла и в результате прилагал минимум усилий, когда дело касалось готовки. Обычно его хватало на чашку кофе, парочку бутербродов и яичницу или омлет с овощами, а на что-то большее терпения и желания уже не было. Атобе это знал и, присоединившись к юноше на кухне четверть часа спустя, смерил взглядом еще горячую яичницу с беконом, открытую банку с оливками и тарелку с двумя бутербродами, вероятно, щедро оставленными специально для него, но ничего не сказал. Хотел сказать, но, заметив предостерегающий взгляд теннисиста, только хмыкнул, сел за стол и молча приступил к еде. Умяв свою собственную порцию и один бутерброд, Рема не сдержался, зевнул широко и поискал взглядом часы. — Замечательно, — с сарказмом протянул он. — Просто здорово. Шесть утра. Ты никуда не опаздываешь? Атобе выразительно вскинул бровь. — Сегодня суббота, Эчизен. — Раньше тебе это не мешало, — сухо заметил он. — Были дела, — пожал тот плечами. — А сегодня нет? — Сегодня нет. — Мм, — протянул брюнет, прищурившись. — Рад за тебя. Закончив с яичницей, Атобе отложил приборы в сторону, промокнул губы салфеткой, положил ее аккуратно на стол и, не сдержавшись, зевнул, прикрыв рот кулаком. И даже такой, уставший, зевающий, сонный, он продолжал выглядеть безупречно: каждый небрежный жест был полон чувства собственного достоинства и превосходства, словно и не было позади тяжелого рабочего дня, перешедшего в трудную, изматывающую ночь и утро нового дня. — Ты, кажется, хотел о чем-то поговорить? — поинтересовался Атобе. — Я тебя слушаю. Рема сидел по другую сторону стола, подтянув одну ногу к своей груди и опустив подбородок на колено, и все то время, что мужчина ел, не сводил с уставших темно-голубых глаз сосредоточенного взгляда. — Ты уже сутки на ногах, — неожиданно тихо произнес он. От былой язвительности вдруг не осталось и следа. — Не хочешь поспать? Кейго провел рукой по волосам, и Эчизен нахмурился, прекрасно зная этот жест. Блондин ерошил волосы в исключительных случаях: когда был сильно встревожен или напряжен. — У тебя были ко мне вопросы, — напомнил тот. — Это может подождать до утра. — Фактически уже утро. — Кейго, просто заткнись, и пошли спать, — вздохнул Рема. — Спальня там же, где и всегда.* * *
Они легли в седьмом часу утра и уснули сразу же, стоило коснуться головой подушки. Эчизен проснулся во второй половине дня и спросонья не сразу почувствовал, как по плечу, едва касаясь, медленно водят костяшками пальцев. Его рука лежала поперек торса Атобе, обнимая, и сам он прижимался к сильному горячему телу, устроив голову на чужом плече. Рема не помнил, в какой момент очутился под боком у Кейго, но сейчас продолжал тихо лежать. Открывать глаза не хотелось. Возвращаться в город не хотелось. И он почти позабыл, каково это: когда просыпаешься в постели не один… Но ему все еще требовались ответы. Он почти ненавидел себя за то, что собирается нарушить такой потрясающий момент, тот самый, когда сбылось его желание — были он и Кейго, и только они вдвоем во всем этом огромном и пустом особняке, а на целые мили вокруг них — ни души. Только заснеженные просторы сельской глуши и незыблемая тишина. Ни лживых масок, ни папарацци, ни стальных оков обязательств и гнета светского общества. Только здесь — Эчизен вдруг ясно понял — он мог глубоко и спокойно дышать, свободный от чужих ожиданий. И Атобе об этом знал. Рема убрал руку с чужой мерно вздымавшейся груди и отнял голову от теплого плеча, садясь на постели. Он скрестил по-турецки ноги и натянул на плечи одеяло, глубже кутаясь в него — в комнате было довольно свежо по сравнению с согретой постелью. После чего развернулся, устраиваясь поудобнее, и устремил на любовника пристальный взгляд. — Поговорим? Атобе тоже сел, прислонившись к высокому мягкому изголовью кровати, и кивнул. — Что ты хочешь узнать? «Все», — промелькнуло в мыслях у Ремы, но он сдержался, промолчал, раздумывая, и решил начать с того, что тревожило его последние сутки больше всего. — Зачем тебе частный детектив? Он внимательно наблюдал за Кейго и видел, как по его лицу пробежала тень, а между бровей залегла едва заметная складка. Тот медлил с ответом, тщательно подбирая и взвешивая каждое слово, и, наконец, произнес: — В совете директоров есть несколько скользких лиц. В свое время они здорово попортили крови Лиаму, желая сместить его с поста президента, и с этой целью прибегали к разным методам. Клевета, обвинения, сплетни, мошенничество с акциями и документами… — Атобе сделал паузу. — У деда хватало ресурсов, сторонников в совете и собственных мозгов, чтобы вовремя пресекать весь этот саботаж и сохранить репутацию — свою и компании. И он догадывался, кто стоит за всем этим, но прямых доказательств, разумеется, не было. Эти ублюдки знали, что делают и как заметать следы. — Он недовольно поморщился. — Лиам позволил им и дальше принимать участие в управлении компанией, оставаясь безнаказанными, и они до сих пор состоят в совете. Я этого в свое правление терпеть не намерен и собираюсь вышвырнуть их не только из совета, но и из компании, чтобы и духу их там не было. Но нужны весомые доказательства. Именно этим сейчас и занимается Хант. Ищет следы тех грязных историй, плюс проверяет всех остальных, кто сейчас работает в компании. — Атобе замолчал, словно раздумывая, что еще можно сказать. — Ждать осталось не так уж долго. Кутаясь в легкое теплое одеяло, Рема внимательно слушал, ловя каждое слово. Последняя фраза его насторожила, и он, нахмурившись, уцепился за нее: — Что ты имеешь в виду? — До лета, — кратко бросил Кейго и чуть поморщился, словно вспомнил что-то неприятное. — В июле я смогу, наконец, покончить со всем этим раз и навсегда. Совет давно уже нужно переформировать, и я не собираюсь с этим затягивать. Кое-что в словах Атобе не вязалось, и Эчизен, хмурясь, пытался уловить, что именно. — Почему июль? Сейчас еще только декабрь. Почему ты не можешь сделать это прямо сейчас? — спросил он и тут же предположил: — Хант ничего не нашел? — Нашел, — глухо отозвался тот, проворчав: — Еще бы нет, за столько-то времени и целое состояние. Тогда Рема совсем ничего не понимал. Если доказательства собраны, почему не разобраться со всем прямо сейчас? Зачем тянуть? Вряд ли Атобе доставляет удовольствие работать с теми, кто в любой момент может попытаться подставить его, как когда-то — Лиама. И пусть семья Атобе могущественна, но и она не всесильна. От этой внезапной мысли Рема похолодел. Стиснув пальцами одеяло, он пристально посмотрел на мужчину, пытливо вглядываясь в выражение его лица и глаз. Но Кейго, в отличие от него, не выглядел обеспокоенным. Недовольным — да. Но никакого волнения в нем не чувствовалось или же он умело скрывал его, привычно держа все чувства и эмоции под контролем. — Я не понимаю, — наконец честно признал теннисист. — Если у тебя все готово, зачем ждать? До июля еще целых полгода. — «И даже больше. Кто знает, что за это время может произойти», — тревожно подумал он про себя. Мужчина с силой стиснул зубы, так что на скулах заходили желваки, и неожиданно отвел взгляд в сторону, явно не желая отвечать. Эчизен нахмурился. — Кейго, — настойчиво потребовал он. Тот метнул в его сторону раздраженный взгляд. — Я не могу, ясно? — процедил он сквозь зубы и провел пятерней по волосам, вновь отводя взгляд в сторону. Но за холодным тоном и резкими словами Рема ощутил тщательно скрываемое уязвленное самолюбие. Он подавил желание податься ближе к возлюбленному, понимая, что сейчас любой жест будет воспринят Кейго в штыки. Его вспыльчивым и очень гордым Кейго, слишком остро переживающим малейший намек на собственную слабость. И поэтому Рема продолжал неподвижно сидеть, молча ожидая и давая мужчине время успокоиться. Тот глубоко вздохнул, беря себя в руки. — Пока не могу, — уже спокойнее и сдержаннее сказал он. — До начала июля я нахожусь на испытательном сроке. Таково было условие совета директоров, когда руководство компанией после гибели Лиама перешло ко мне. — Он тихо недовольно цыкнул. — Эти напыщенные старики не желали признавать меня, хотя они знали, что рано или поздно я займу президентское кресло и стану во главе. Но и избавиться от меня они тоже не могли, прикрываясь высокопарными речами, все-таки мой дед был основателем компании, а я — его полноправный наследник и меня с детства готовили к этому моменту: обучали, тренировали, испытывали, с юности посвящали в дела компании и знакомили с нужными людьми — будущими подчиненными и партнерами. — Атобе ненадолго замолчал, словно заново окунувшись в воспоминания тяжелого детства, когда ему пришлось слишком рано повзрослеть. Но благодаря всем трудностям он стал тем, кем являлся сейчас, и жалеть о чем-то не собирался. — Никто не ожидал, что это произойдет так скоро, — вынырнув из собственных мыслей, глухо произнес он, — как не предполагал этого и я сам. Но чему быть, того не миновать. Я был готов — в отличие от совета. В их глазах я оставался наглым мальчишкой, которому они не собирались доверять управление компанией. По крайней мере, не раньше, чем лет через десять, — он хмыкнул, — мне же на тот момент еще не исполнилось двадцати четырех. В действительности, возраст никогда не был препятствием для меня. Но тут он стал единственной помехой, с которой я не мог ничего поделать — и в совете этим мигом воспользовались. Ухватились, как за реальный шанс избавиться от меня. Только они не учли одного, — он холодно и хищно ухмыльнулся, — я не собирался отдавать то, что принадлежит мне. Атобе вновь ненадолго замолчал, но на губах его все еще играла призрачная тень циничной ухмылки, и во взгляде полыхали недавние искорки праведного негодования. Прошла, наверное, целая минута или две, прежде чем мужчина продолжил рассказывать: — Не скажу, что у меня не было сторонников — были. Были и те, кто придерживался нейтральной позиции. Но мнения в совете, так или иначе, разделились, вопрос о моем назначении встал ребром. Я не мог проиграть и позволить им назначить на мое место кого-то со стороны. Проигрыш означал бы потерю компании, честь семьи. Кто бы что ни говорил, для меня семейный бизнес всегда значил гораздо больше, чем просто деньги. И тогда я видел только один выход из сложившейся ситуации. Атобе замолчал, невольно вспоминая те минуты, когда решалась его судьба в компании. — Это было унизительно, — тихо процедил он, — самому предлагать этим зажравшимся старикам, чтобы они дали мне испытательный срок, словно я какой-то плебей и претендую не на свое место по праву. Самому протянуть им веревку и руки, чтобы они связали меня на целых два года. — Кейго поморщился и отвернулся в сторону. Это воспоминание навсегда останется с ним, как и ощущение мерзости, неправильности происходящего: как он настаивал, чуть ли не умолял, приводя разумные доводы своего же решения, готовый пойти на все, лишь бы с ним согласились и нехотя передали то, что и так принадлежит ему. Тогда совет здорово потоптался по его гордости, показывая, как беспомощен он может быть, и будь он проклят, если позволит еще хоть кому-то когда-нибудь поставить себя на колени. В груди вновь начала подниматься волна глухой злости. А ведь прошло уже полтора года, большая часть унизительного — испытательного — срока позади. Осталось потерпеть совсем немного. Но уязвленное самолюбие требовало отмщения за каждое мгновение пережитого унижения — на самом первом собрании, когда решалась его судьба, и на всех последующих, где каждое его решение оспаривалось и критиковалось, где ему приходилось, стиснув зубы, выслушивать нелепые комментарии упертых стариков, не желавших признавать правильность его идей и принятых решений. Медленно, очень медленно он завоевывал их уважение, откуда-то находил в себе силы и терпение вести переговоры снова и снова, в двух случаях из трех натыкаясь на глухую стену. Было действительно тяжело. И сейчас, оборачиваясь назад, он понимал, как многого за эти полтора года достиг, разбив в пух и прах все попытки дискредитировать себя как управляющего. А сколько еще он сможет сделать всего, когда освободится от чужого контроля… Рема зашевелился, чем привлек внимание блондина — тот, очнувшись от собственных мыслей, перевел взгляд на юношу. Помолчав немного, вспоминая, о чем они говорили до этого, Атобе продолжил: — До тех пор, пока не закончится испытательный срок, я не хочу и не буду предъявлять что-то совету. Я не собираюсь ими манипулировать или угрожать разоблачением. Нет. Сначала они признают мои успехи за эти два года и то, что я со всем справился. Я просто не оставлю иного выбора — им придется смириться и назначить меня президентом, теперь уже без всяких условностей и ограничений. А дальше… — Кейго холодно улыбнулся, — я возьмусь за совет всерьез. И никто не посмеет мне возразить или обвинить в том, что так я пытаюсь получить президентский пост. Он уже будет моим. И заслуженно — по итогам тяжелой двухлетней работы, а не методом шантажа. Вот и все, — просто закончил Атобе и понял, что действительно все. Он выговорился, впервые за эти долгие полтора года, и сказал даже больше, чем хотел или рассказывал Ошитари. И сейчас он чувствовал, как стало даже… немного легче? Словно нет больше этой странной тяжести в груди, и можно наконец-то глубоко, с наслаждением вздохнуть. А Рема тихо сидел рядом, подтянув одну ногу к груди, другую поджав под себя, и теплее кутался в одеяло. Он внимательно слушал Атобе, ловя каждое слово, каждую интонацию, и понимал. Теперь многое становилось на свои места, чему раньше он не находил объяснения. Пропадание с утра до ночи на работе, долгие одинокие вечера. Ужины в своей спальне, молчание телефона, холодная половина постели с утра. Вся злость на любовника, медленно копившаяся последние недели и дни, что он переживал, не понимал, не находил себе места, ревновал, терзался догадками, не в силах спокойно спать, — вся злость разом угасла, оставив после себя… пустоту. Эчизен понял и нашел объяснение всему. Кроме одного. — Прошло уже полтора года, — тихо произнес он. Атобе посмотрел на него, но взгляд юноши был направлен в сторону, на изголовье кровати. — За все это время ты ни разу не рассказывал мне об этом. — И тут он посмотрел мужчине прямо в глаза. — Почему? Кейго открыто встретил его испытывающий взгляд. Он молчал, решая, что отвечать. И решил. Раз у них сегодня день откровений, то он будет честен до конца. — Потому что тебя не было рядом. Он видел, как дрогнул юноша. Видел, как глаза его чуть расширились, а потом взгляд потух. Рема ничего не сказал в ответ, молчал. Потому что знал — это действительно так. Но прежде, чем Эчизен успел погрузиться в чувство собственной вины, Атобе подсел к нему ближе и тихо продолжил: — Так же, как рядом с тобой не было меня. — Рема непонимающе нахмурился, и Кейго покачал головой, усмехаясь. Он опустил ладонь на щеку юноши — холодная — и ласково огладил, смотря в желто-зеленые глаза и понимая, что ему не нравится их тусклый свет. — Не прикидывайся. Не у одного меня были проблемы, и ты тоже ни словом не обмолвился со мной хотя бы об одной из них. Почему? Эчизен хотел было отвести взгляд, но Атобе ему не позволил, обхватив ладонями его лицо и заставив смотреть в глаза. — Почему, Рема? — настойчиво потребовал он. Тот вскинулся, упрямо вздернув подбородок, и мрачно просверлил его взглядом. — Потому что… потому что, — огрызнулся он. — Потому что со своими проблемами я разбираюсь сам. Потому что знаю — у тебя своих проблем хватает. Потому что я люблю тебя, и в Лондоне у меня нет никаких проблем. Есть ты, есть мой перерыв, который я прилетаю провести с тобой. Только с тобой. И ни на что другое тратить свое время я не намерен. Все. Кейго держал в своих ладонях его лицо, внимательно наблюдая, как в желто-зеленых глазах постепенно загораются искорки — сначала раздражения и злости, а потом вовсе вспыхивают знакомым воинствующим огоньком. И улыбнулся. — Правильно, — шепнул он юноше в самые губы. — Ты ответил на свой вопрос. Атобе мог бы добавить кое-что еще к его ответу, но не стал, хватая Рему за губу и утягивая в поцелуй. Не сразу, но тот откликнулся, позволяя целовать себя, а затем стараясь перехватить инициативу — и так каждый раз, в поцелуе ухмыльнулся Кейго. Его руки опустились на точеные плечи, стягивая вниз одеяло. Коснулись обнаженной кожи, провели по разлету ключиц. Легли на плоский живот, ощущая под ладонями очерченные кубики, и слегка подтолкнули. Рема послушно лег на спину, обхватив любовника за плечи и утягивая за собой — на себя. В этот раз все происходило упоительно медленно, нежно, сладко. Легкие касания, долгие ласки — они словно заново изучали друг друга, улыбались сквозь поцелуи, тихонько смеялись, наслаждаясь единением и таким теплым спокойствием вокруг них. Атобе брал его не спеша, давая сполна прочувствовать каждое движение и каждый толчок, с удовольствием слушал, как срываются тяжелые вздохи и стоны с расцелованных губ, и покрывал неспешными поцелуями изгиб шеи, ключицы, плечи, слыша, как бешено стучит сердце в висках, а ему — совсем рядом — вторит еще одно. Потом они долго лежали в тишине, слушая дыхание друг друга, и это ощущение тяжести тела Кейго на себе — оно было настолько родным и правильным, что Реме хотелось мурлыкать от удовольствия и просто не двигаться с места. Он вспомнил, о чем они говорили до того, как все слова затерялись в бесчисленных поцелуях и ласках, и слабо улыбнулся. — Кажется, нам еще над многим стоит поработать в наших отношениях. Кейго заинтересованно хмыкнул и приподнялся на локтях, глядя на него сверху вниз. — Даже боюсь предположить, что ты имеешь в виду, выдавая такие идеи, когда лежишь подо мной. Эчизен добродушно ухмыльнулся, сощурив хитро — счастливо — сияющие глаза. — Расслабься, твой тыл меня не прельщает. — Безмерно рад, — хмыкнул тот. — А теперь будь так добр, поясни, что имел в виду. Кажется, это первый раз, когда я слышу от тебя поработать и в наших отношениях в одном предложении. Рема ответил не сразу, сначала хорошенько стукнув Атобе по плечу. Тот, уткнувшись лбом в изгиб шеи теннисиста, глухо рассмеялся, а потом вновь поднял на него взгляд, выразительно вскинув бровь. Эчизен вдруг понял, что скучал по этому жесту, хотя долгое время он его жутко выводил из себя. — Я имел в виду, — тихо и медленно произнес он, пытаясь правильно подобрать слова, чтобы донести внезапно пришедшую в голову мысль, — что нам нужно… больше рассказывать друг другу. Не только хорошее. И не только мелкие проблемы. Все. Так будет проще и… лучше… спокойнее нам обоим. — Он замолчал ненадолго, обдумывая другую пришедшую мысль, а потом поднял на Атобе взгляд. — Кейго, — тихо обронил он, и мужчина замер. — Не надо меня от всего защищать. Я могу постоять за себя и хочу защищать тебя тоже. Не утаивай от меня ничего важного. И я не буду. Мы ведь пара, так? Кейго смотрел в эти сияющие оливковые глаза и понимал, что снова, как когда-то давно, пропадает. Только теперь перед ним вспыхивало не дерзкое пламя, которое так и хочется укротить, подчинить себе, а странная, трогательная нежность затаилась в этом незнакомо-знакомом взгляде. Он осторожно погладил юношу по высокой скуле. — А ты повзрослел, — тихо прошептал он и улыбнулся, почувствовав, как Рема замер под его ладонью. — Кажется, я никогда не устану наблюдать за этим процессом, — широко ухмыльнулся он. — Придурок, — стукнув его по руке, беззлобно буркнул тот. — Я серьезно. — Я тоже серьезно, — тихо произнес Кейго, вновь опуская ладонь юноше на скулу и легонько поглаживая. — Ты не представляешь, как я рад, что ты взрослеешь именно рядом со мной. Я впервые встретил тебя, когда ты был первогодкой и настоящей занозой в заднице. Я наблюдал за тобой, пока ты учился в средней школе. Я следил, как ты меняешься, начав играть в Туре и побеждать на взрослых турнирах, завоевывая свои первые очки. Я видел, как ты взрослеешь, как меняются твои мысли и взгляды на мир. И я этому рад, — просто сказал он, — потому что знаю, что определенная часть этих изменений связана со мной, — он сделал паузу и вдруг ухмыльнулся. — Определенно лучшая часть. Рема, притихнув, все это время внимательно слушал Атобе, но на последней фразе не удержался и в третий раз стукнул его. — Вот это — точно была лучшая часть. Кейго коротко рассмеялся и поцеловал в припухшие губы своего ворчуна, а оторвавшись, прошептал: — И вот это — тоже.* * *
Они провели загородом остаток вечера субботы и ночь, отрешившись от остального мира и выключив все телефоны. Все дела и обязанности было решено оставить до возвращения в особняк, а здесь, сегодня, сейчас они были предоставлены только друг другу и сполна наслаждались своим кратковременным «отпуском» — вдали от ненужных людей и шумного мегаполиса. В Лондон они возвращались уже поздно днем в воскресенье, позволив себе подольше поваляться в постели с утра. Машин на дороге было много — все возвращались в столицу, торопясь успеть к началу рабочей недели. Ехали не спеша. В салоне было уютно и тепло, негромко играло радио, заливаясь рождественскими песнями в преддверии наступающих праздников. Рема расслабленно сидел на переднем сидении, привычно съехав чуть вниз, слушал краем уха доносившиеся хиты и бездумно смотрел в окно, едва заметно улыбаясь. — …if I can make it there, I’ll make it anywhere, it’s up to you — New York, New York… Бархатный голос Синатры лился из динамиков, а ему чуть слышно вторил другой — глубокий, с чувственной хрипотцой, пробирающий своим потрясающим тембром до самого низа живота, где все сворачивалось узлом и трепетало. Повернувшись бочком, Рема взглянул на Атобе. Тот внимательно смотрел на дорогу, расслабленно держа руль одной рукой, а вторую положив на кожаный подлокотник между сидениями, и подпевал. Судя по отрешенному взгляду, мужчина сам не заметил, как, поглощенный дорогой и собственными мыслями, машинально подхватил знаменитого певца, превратив прекрасное соло в великолепный дуэт. Реме же песня Синатры неожиданно напомнила кое-что. Углубившись в раздумья, он взял Атобе за свободно лежавшую на подлокотнике руку, перевернул ее ладонью вверх и начал неспешно очерчивать разбегающиеся линии жизни. Провел по каждому аристократично-изящному пальцу, погладил бледные подушечки, слегка помассировав, почти как Карупину. Бросив на юношу искоса взгляд, Кейго усмехнулся уголком губ и тут же вернул взгляд обратно на дорогу, полностью расслабляя руку и позволяя Эчизену продолжать свои бесхитростные манипуляции. И Рема продолжал, почти невесомо обводя подушечки, пальцы, ладонь и изредка касаясь запястья. И, наконец, со всем определившись для себя, тихо произнес: — Я оставлю Нью-Йорк. — Атобе молча слушал. Рема поднял на него взгляд. — И перееду в Лондон. Насовсем. Сказал и замолчал. Весь внутренне подобравшись, он осторожно вглядывался в профиль блондина, пристально наблюдая, ожидая и боясь возможной реакции. Ведь сколько раз Кейго уже предлагал ему, постоянно натыкаясь на отказ, сколько лет ждал… и вот Эчизен, наконец, сдался, и сидел сейчас, от волнения едва дыша. С несколько минут Атобе молчал, смотря на дорогу. Он не сказал ничего и тогда, когда они остановились на каком-то перекрестке перед светофором. По радио крутили очередной хит-парад, заполняя веселыми мелодиями воцарившееся в салоне молчание между двумя. Но все стало ясно и без слов, когда мужчина, наконец, обернулся к нему, встречаясь взглядом с желто-зелеными глазами, взял за руку и переплел их пальцы между собой, крепко сжав. Загорелся зеленый. Серебристый Астон Мартин взревел, резко срываясь с места и летя вперед. Рема обернулся к окну, смотря и не видя за ним быстро мелькающие дома, и улыбался своему отражению легкой счастливой улыбкой. И до самого заезда в подземный гараж они с Кейго, словно какие-то школьники, продолжали крепко держаться за руки, впитывая чужое-свое тепло. И это было правильно.