The die is cast

Глава №7 «Добро пожаловать в Ад»

Домой Оставь надежды все свои, всяк сюда входящий Данте Алигьери «Божественная комедия». Надпись при входе в Ад.

Звонкий клацающий звук каблуков проникает в моё сознание некими одиночными крупными каплями дождя, или сильными ударами молний, которые испепеляют своей убийственной красотой целые города. Вот так и каждый мой шаг отзывался смертным приговором, только вот он был присуждён лишь одному человеку – мне самой. Холодная и ветреная погода Лондона окутывала меня лёгкой дымкой заблуждения, в плане того, что выбор всё ещё за мной. Но это явно было не так. Честно отведённые мне семьдесят два часа прошли и, с наличием зелёного кода завершения операции, я должна была достойного покинуть Соединенное Королевство. В благодарность за моё так называемое участливое великодушие, которое я безгранично проявила, отдавая абсолютно все сбережения Марино, как и его жалкое мёртвое тело под полное владение Британского правительства. М дал мне ночь на отдых в благодарность за чётко выполненную обещанную работу, прежде чем вернуть меня домой, обличив моё существование для радаров американских секретных служб. Должна признать, моё недлительное, но чертовски продуктивное время препровождения на землях туманного Альбиона принесло множество плодов, которые ещё долго будут стоять в горле, не давая спокойно сглотнуть. Я переминаюсь с ноги на ногу, стоя перед одним из малобортовых самолётов принадлежащих столь могущественной спецслужбе. Мне в одно и то же время хочется вернуться домой и остаться здесь… Я так сильно хочу обнять брата и сестру, увидеть гордость в глазах отца и так много им всем сказать, но я уже заведомо знаю, как это будет воспринято. Джон Кинг возненавидит меня, если ещё не успел это сделать. – Мисс Кинг, пора. – Сегодня Мэтью на редкость мало болтает, сохраняя не присущую ему сдержанность и выдержку. Этого простого и мало-мальски доброго отношения мне хватает, чтобы держать себя в руках. Прощания здесь явно не уместны, но мне бы хотелось сказать несколько слов некоторым людям, с которыми мне довелось столкнуться, работая в данных условиях. Директор М уже провёл окончательную аудиенцию, на которой даже пожал мне руку, выразив лаконичную и вполне неожиданную благодарность. Всё же я смогла заполучить толику уважения от руководства МИ-6 тем, что достойно и честно выполнила все данные мною обещания. Даже будучи агентом-перебежчиком, я сохранила значимость своей фамилии, воплотив в реальность свои слова. Единственным, кто не проронил ни одного звука в мою сторону с того момента, как я переступила порог каменного здания британского разведывательного агентства, стал Дэниэл Грей. Не смотря на то, что он сравнительно похвалил мою работу и был первым, кто непосредственно поддержал меня после вчерашней бурной суматохи от убийства Марино, больше я не видела агента 27. – До свидания, Мэтью, – учтиво произнесла я, по всем канонам английских традиций. Мужчина улыбнулся, протягивая мне руку, чтобы помочь подняться на первые выступы подъёма. – Удачного пути, мисс Кинг, и смею надеется, до встречи. – Я принимаю руку сопровождающего, в последний раз оборачиваясь и оглядывая большую территорию взлётного плаца. Когда плотные каблуки слабо ударяются о ступени, покрытые дорогостоящим ковролином, Мэтью манерно кланяется и демонстрирует искреннюю не показательную улыбку. Я отвечаю ему взаимностью и больше не говорю ни слова, целенаправленно двигаясь внутрь самолёта, имитируя этим ближайший путь к дому. Просто, но в меру дорого оформленный салон, в спокойной бежевой окраске, встречает меня холодом и безучастностью. В голове нереальная путаница мыслей, связанная с победным ликованием от долгожданного низкого личного триумфа, страха от возвращения домой, и минимального укола обиды от того, что агент 27 не удосужился мне даже и слова сказать… Но все мои тревоги и надежды отходят на второй план, когда пальцы щёлкают ремнём безопасности, а двигатели малого включаются в работу. Спустя несколько мгновений самолёт набирает ходу, а ещё через какие-то секунды он с лёгкостью поднимается в воздух, превращая все мои скомканные воспоминания о пребывании на территории туманного Альбиона в болезненную и серую пыль. *** – Ты даже не представляешь реакцию отца, когда тело Лефлера пришло без твоего сопровождения! – мой брат трясёт меня за плечи, открыто демонстрируя искреннее волнение и относительно напускное потрясение перед всеми агентами Кингсмэна, абсолютно не чувствуя доли какого-либо смущения. Я удерживаю маску учтивости и безразличия, принимая разноречивую реакцию толпы на моё неожиданное возвращение. Большинство агентов радуются, поздравляя меня с дебютом и самим фактом выживания, некоторые любезно кивают, не желая участвовать в пустом ажиотаже. Я вижу множество глаз, выражающих абсолютно разнообразные эмоции: от полноценного безразличия до сдерживаемого чувства волнения и радости, но всё это неважно для меня. Эта картина – просто показательно размазанное масло на пустынном испачканном грязью холсте. И среди всей этой толпы я смогу остановиться только на одном взгляде, который я так отчаянно искала, и с которым так боялась встретиться. Холодные глаза отца преисполнены болезненной стали и единственного чувства, которое сейчас важно для меня – разочарования. Вот оно! И это приносит невыносимую, хоть и довольно-таки ожидаемую, боль. Он разочаровался во мне… Я перестаю слышать голоса и возгласы, и осторожно освобождаюсь от крепких рук Лютора, секунду назад сомкнувшихся на моих плечах, когда Джон Кинг твёрдо произносит: «В мой кабинет!». Я делаю короткий вдох, стараясь не подавать виду испуга и обиды. А затем отец добавляет, уже более сдержанным и тихим тоном, который вселяет невероятное чувство неизбежности и некой опасности одним лишь своим тоном: «Немедленно». Мне даже не приходится лавировать сквозь толпу, ведь все разом расступаются, предвкушая что-то явно недоброе. Я сдержано улыбаюсь своим коллегам и двигаюсь вперёд по импровизированному человеческому коридору. Когда стеклянная белоснежная дверь лифта открывается, сопровождаясь характерным звуком, я переступаю черту и силой сдерживаю слёзы, уже появившиеся в уголках глаз. Мы едем в кромешной ужасающей тишине и, вплоть до открытия дверей кабинета, ни один из семьи Кинг не произносит ни звука, то ли от неловкости, то ли от раздражения. – Мне очень жаль… – начинаю я, как только мы с отцом оказываемся в изоляции белого кабинета, тем самым бросая крошечный снежок, который вот-вот спровоцирует лавину невероятной силы. Я тысячу раз представляла этот разговор, проводя время в туманном Альбионе. Я миллионы раз продумывала достойные ответы и подбирала варианты верных реплик, но ни одного раза я не предполагала, что буду оправдываться или просить прощения. И вот, пожалуйста… Мой длительный мысленный монолог, состоящий из извинений и малоустойчивых доказательств, становится слишком недосказанным, когда рука отца резко взлетает, одним лишь коротким жестом заставляя меня умолкнуть. Вот он, господа! Такой настоящий Джон Кинг. Нет, не излишне любящий своих нерадивых детей отец, а настоящий и устрашающий деспот! – Закрой рот! – выкрикивает отец так громко, что я, кажется, даже слышу звон в ушах. Будто бы я пыталась ещё хоть слово возразить. Джон Кинг сканирует меня взглядом, стоя на расстоянии, и тем самым внушая мне чувство унижения и некоего пренебрежения вследствие моего необдуманного и крайне глупого поступка. Он зол. Нет, не просто зол… Отец в грёбанной ярости. – Я даже не знаю, как мне теперь к тебе обращаться… – Джон фыркает с присущей ему манерностью, не сводя с меня глаз, и оставляя внутри лишь пустое чувство разрухи. Он больше не станет кричать, не станет говорить обо всей глупости и невежестве, проявленных с моей стороны. Джон Кинг так не поступает. Сейчас он сделает так, как привычно обращается со всеми противниками, которых он ни во что зачастую не ставит. Отец раздавит меня, словно маленькую беспомощную букашку страшный великан, а потом убьёт, не забыв этим же выписать мне горящую путёвку в Ад. – У Вас больше нет работы в этом здании. – Удар номер один! Я уже крайне унижена и разбита. Моя работа это вся моя жизнь, без доли преуменьшения. Лишить меня службы – всё равно что перекрыть кислород, или сунуть в закрытую банку без единого отверстия. Мне уже становится трудно дышать, и я не уверена, что смогу молча выслушать продолжение. – Есть, сэр, – коротко бормочу я, больше на автомате, нежели из личной обиды, в попытке скрыть это саркастичным отказом. – Я ожидал подобного от кого угодно… Да что там. Я ждал такой выходки от каждого агента в Кингсмэне, но только не от тебя. – Отец подходит ближе, ещё два шага, и у меня сведёт скулы от его дыхания. Крепкая рука нервно дрожит, будто хочет с силой сжать моё горло, и я нервно сглатываю. Это второй удар, хоть он и слабее. Ещё буквально доли секунды в кабинете виснет устрашающая и беззаветная тишина, а затем в два коротких шага преодолевает томительное безопасное расстояние между нами. Следующий его жест попросту выбивает почву из-под моих ног, и напрочь лишает дара речи. Джон Кинг одним резким жестом срывает с моей шеи армейский жетон агента, на котором указан мой официальный позывной и старый номер, со времён их существования в Кингсмэне. Тут уж мои планки трескаются от шока и явной неожиданности происходящего. – Сэр, мой поступок крайне глуп и непростителен, но Вы не можете лишить меня работы и звания лишь потому… – моя запланированная, оправдывающая хоть частично ужасающее положение, речь прерывается сильной отцовской пощёчиной, окатывая меня с ног до головы ковшом ледяной воды. Что ж, плакать не стану, поделом мне. Да и я уже заведомо знаю, что слова отца ранят в сотню раз больнее, нежели какой-то удар. – Я сказал закрыть рот! Ты поступила, как он! А может даже и хуже… – На мгновение он замирает, и за эту секунду я успеваю пройти все круги ада, возобновляя внутреннюю пластинку воспоминаний, словно проигрывая на стареньком телевизоре болезненные картины своего прошлого. Но боль не успевает достигнуть необходимого максимального апогея, потому что отец спешит продолжить, – нет, Натали, ты поступила даже хуже. Ты заведомо знала, через что прошла наша семья и всё равно поступила так, как тебе вздумалось. Нет, нет, нет, – лихорадочно вторит Джон Кинг, – Генри попросту бросил нас, а ты предала! Последнее слово отца ударяет по сердцу тупым ржавым ножом, причём не единожды. Эти удары чертовски многочисленны и бесконечны. И мне впору бы уже раскрыть всю солдатскую маскировку, и, наконец, выпустить на свободу долгожданные напросившиеся слёзы, но это ещё не всё. Поведение Джона Кинга даёт мне понять, что решающий удар ещё не сделан, и по его мнению я всё ещё жива, хотя моё сердце перестало биться ещё минуту назад. И тут я вновь ощущаю, как меня окатывает огромным ведром ледяной воды, с колкими глыбами льда, ещё до того, как мужчина, стоящий так близко ко мне, успевает что-то ещё сказать. Кажется, я начинаю понимать, какой удар по его плану должен стать решающим… С момента пересечения мною границы Соединённых Штатов, отец ни разу не обратился ко мне привычным «агент Кинг», да и вообще ни разу не упомянул меня, используя фамилию. От всей сути осознаваемого меня начинает мутить и хочется собственноручно свернуть себе шею или всадить в горло магазин какого-нибудь крупнокалиберного оружия, лишь бы только не слышать следующих папиных слов. – Ты не моя дочь… Ты не Кинг! – наконец произносит он, и всё внутри обрывается. Я не громко вскрикиваю, а рука инстинктивно взлетает к шее. Рот несколько раз открывается, словно у рыбы, выброшенной на берег, которая из последних сил пытается спасти своё никчёмное и совершенно незначительное существование. Я задыхаюсь, слишком глубоко ныряю в океан собственной боли и горечи, забывая обо всем на свете. Горячие слёзы, уже давно застывшие в уголках глаз, вырываются на волю, обжигая лицо. Отец отворачивается от меня, не желая демонстрировать и толику тех эмоций и чувств, которые испытывает в данный момент. Но первопричиной этого является то, что он не хочет слышать, а главное слушать мои имоверные оправдания. Он не оставляет мне путей отступления, когда небрежно бросает на стол мой жетон. Тот, в свою очередь, с металлическим звоном бьётся о гладкую стеклянную поверхность и, немного проскользив по достаточно большой плоскости, падает на блестящий пол, гулко звякнув и оставив очередной глубокий порез на моём сердце этим негромким и простым звуком. – Папа… – шепчу я так тихо, больше себе, чем отцу, в попытке доказать, что его слова нереальны, словно это какой-то жуткий ночной кошмар. И я проснусь в холодном поту, выскочу во двор и увижу папу сидящим на террасе со стороны заднего входа и читающим любимую книгу. Но что бы я не делала и как бы не молила богов, всё происходящее реальнее, чем что бы то ни было! Понимание этого разъедает внутренние органы, будто серная кислота, случайно пролитая в неправильном месте. Сил оставаться и бороться за свою правоту, отстаивая правильность и верность своих действий, просто не остаётся. И не будь я таким сильным агентом, с первоклассной физической и моральной подготовкой, я бы тот час упала на пол, рыдая и с силой ударяя кулаками о его гладкую и холодную поверхность, стараясь вызвать желание защиты и борьбы у мужчин. Но нет… Так бы сделала слабая женщина, так бы сделала моя мама, но не я. Никогда за всю свою жизнь я не обладала подобными навыками манерного высвобождения эмоций, проявляя себя истинной женщиной. И даже теперь, утопая в собственной ничтожности и умирая под палящим солнцем беспощадной боли, я держала лицо, позволив себе лишь тихо расплакаться. Я остаюсь в холодном помещении одиночества и, принимая поражение, примиряюсь с собственной всепоглощающей обидой и тоской. Ноги сами выносят меня из белого кабинета, но перед тем, как покинуть его, я не забываю осторожно положить на стол только недавно полученное личное оружие. Мне хочется исчезнуть, пусть даже просто стереться из мнимой и болезненной реальности, пусть даже на мгновенье, только бы выключить тот напор чувств, сметающий с пути всё живое и дорогое в моей жизни. Я знала, что последствия моего поступка будут убойными, но никогда бы не подумала, что настолько! И даже в такой ситуации, зная, что произойдёт, и какие последствия будут ждать меня в штатах, стала бы я делать то, за что так отчаянно боролась в Британии? Без сомнения, да! Как бы там не случилось, игра стоила свечей, хоть и принесла мне чрезмерно разрушающий для меня исход. Пролетая этажи в стеклянном лифте здания Кингсмэна, я кое-как растираю по щекам слёзы, в попытке вновь надеть на лицо привычную маску холодной и неприступной мисс Кинг, которая не видит вокруг себя ни души, если они только не относятся к делу. Даже от мысленного произношения своей фамилии сердце с силой ударяется о грудную клетку и с грохотом падающей с огромной высоты телеги летит вниз, теряя по пути все ценные вещи. Вот так выглядит мой Ад! И это даже не Лимб, это самый ярый девятый круг, где мучатся трое самых известных истории предателей, а теперь и я. Ногти до боли впиваются в кожу кистей в попытке причинить достаточный урон, чтобы хоть на мгновенье перекрыть внутреннюю боль, вызванную словами отца. Когда створки лифта отворяются, коридор уже пустует, и только две одинокие фигуры в костюмах непозволительно дорогой марки смирно стоят, ожидая моего возвращения. – Нат, ты не должна принимать его слова всерьёз, ты не видела, что тут творилось, пока мы искали тебя, – Элиот всячески пытается помочь мне, или хоть как-то успокоить распалённое израненное сердце, но это не помогает. Я ухватываюсь руками за лацканы его пиджака, совершенно не боясь испортить дорогостоящую вещь, и ныряю в объятья одного из самых дорогих мне людей. Мой мир рушится, а осколки разлетаются, поражая слишком большую территорию. Я слышу голос Лютора и крепче прижимаюсь к брату. Мне так больно, обидно, и так холодно от чувства одиночества. Это чувство уже знакомо мне, только сейчас оно во много крат сильнее, и в разы ощутимее. Но всё это мой дом. – Добро пожаловать домой, Наталья, – шепчет Лютор, осторожно касаясь моих волос. «Добро пожаловать в Ад», – мысленно интерпретируя я, всё глубже проваливаясь в пропасть немыслимого отчаянья и бесконечного холода, даже при наличии сильного испепеляющего огня.