Подъездная пыль

Мысли плывут водоворотом, скручивают сознание в большой перепутанный клубок, сжимают их, пока всё не превратится в один большой узел. Узел в твоей голове. Твои плечи словно сжимаются непроизвольно, ты не смотришь на него, но говоришь: — Я не это имела в виду. Его взгляд холодный и пустой одновременно. Не содержащий в себе ничего, кроме хронической усталости и вечной усмешки. Он не смотрит на тебя тоже. Это заповедь. Это правило. Вы блюдите его, как ничего прежде. — Что ты тогда имеешь под словом «мудак»? — он смотрит на тебя секунду, не больше. Ваши ноги разделяет пара сантиметров, ты протягиваешь ему бутылку, и он принимает её. — То, что ты не придешь на помощь. Он не отрицает. Не усмехается, его брови не поднимаются ни на дюйм, потому что вы оба знаете: ты права. Ты пытаешься выстроить у себя в голове список его хороших качеств, понять, почему это продолжает случаться раз за разом, но не можешь найти причину. Возможно, этого «почему» вообще не существует. Он ждет тебя пять минут, десять, иногда ты опаздываешь на двадцать, это происходит непроизвольно, он никогда ничего не говорит. Не упрекает тебя. Ему это нужно. Люди верят тебе. Люди делятся с тобой сокровенным, рассказывают то, что редко доверяют кому-то. Ты умеешь не зацикливаться и не удивляться, когда кто-то говорит о чем-то, что критично для него, ты никогда не спрашиваешь: «Что?!». Ты говоришь: вот как. Они верят, что ты никому не расскажешь. И ты не рассказываешь. Ему это нужно тоже. Но с ним почему-то по-другому. — Если бы со мной случилось подобное, — он говорит. — Я бы исправил это, пусть моей вины и нет здесь. У меня кроме них никого нет. Ты смотришь на свои пыльные кеды, твои ноги ноют, вы прошли где-то километра четыре, если не больше. Извечные черные джинсы снова в пыли, но тебе по-прежнему всё равно. — Только поэтому? И он говорит: — Да. Ты хочешь быть похожей на него, но не находишь сил. Ты бросаешь людей, если тебя что-то не устраивает. Разрушаешь, крушишь, уничтожаешь. — Это другое, — ты говоришь. Вы оба знаете: нет. Он усмехается. Ты снова пытаешься видеть хорошее. Она говорит: космос звучит прозаичнее. Ты отвечаешь: да. Космос у тебя внутри. Про себя добавляешь: у меня бездна. Ебучая черная дыра, что только жрет и жрет всё до последнего. Тебе кажется, подойти кто близко, она затащит и их. Твой учитель говорит про тебя: у неё нет душевного тепла. Она говорит: она не умеет им делиться. Словно вытащить из груди что-то теплое так просто. Словно отдавать последние крупицы себя имеет значение. Где взять это, а? Кто-нибудь, блять, знает? Ты спрашиваешь у самой чуткой девушки, которую знаешь, где она берет это? Почему оно не кончается? И она говорит: не знаю. Она улыбается: оно просто есть, вот и всё. У тебя ноют ребра все-то от этого взгляда. Черная дыра внутри тебя растет, сметая всё на своем пути. Кто-то говорит: от космоса до бездны один шаг. Это даже не иронично. Он не дарит тебе ни единого взгляда, когда вы не наедине, он не обращается к тебе, и ты игнорируешь его тоже. Невозможно, чтобы с кем-то было настолько сложно. Кто-то видит вас вместе, вы чувствуете этот удивленный взгляд, направленный на вас, и оба думаете: блять. А на следующий день ты выгораживаешь и его и себя до тех пор, пока это не становится подозрительным. И говоришь этим самым голосом: мне всё равно. Однажды он начинает срываться. — Ну да, — говорит он. — Тебя здесь ничего не держит. Хочется, чтобы в его голосе было хоть что-то. Хотя бы малая доля того, чего ты так отчаянно желаешь. Но он не сожалеет и не будет сожалеть никогда. — У тебя нет людей, ради которых стоило бы остаться. И ты киваешь. Думаешь: хорошо, что он не смотрит. Потому что смотри он, непременно бы заметил этот взгляд. Взгляд: мне, блять, больно. Вы греете руки у вечного огня, ты думаешь, что с ним, наверное, что-то не так, иначе почему от одного взгляда становится так тяжело?