Today

— Я люблю тебя. Ухен старается улыбаться. Он говорит это каждый день вот уже на протяжении нескольких месяцев, хотя порой ему кажется, что просто застрял в том зимнем дне, и только начинающие зеленеть деревья убеждают его обратно. По тому, что происходит дальше можно сверять часы: Кибом вздрагивает, чуть не роняет чашку (и почему Ухен всегда говорит эти слова именно тогда, когда он готовит чай?), поправляет сползающую с плеча слишком просторную рубашку, вздыхает и ничего не говорит в ответ. Стучит ложка в чае, размешивая сахар. Часы показывают 3:37 утра. Каждый раз. Изо дня в день. Вот уже 2 месяца. Ухен не требует ответа, он получил его в первый раз. — Я тоже. Уже тогда, по тому, как грустно это звучало, Нам понял, что радоваться этому ответу не стоит. — Прости меня, Ки, — говорит он, подходя к готовящему чай парню поближе, и виновато улыбается. — За что? За то, что ты Нам Ухен? — далекие нотки сарказма в голосе Кибома немного радуют. Видимо, привык к этому болезненному ритуалу с признаниями. — Или за мои идиотские убеждения? — Они не идиотские, — Ухен обнимает его со спины. Недовольно хмурится: Кибом снова похудел. От нервов, которым Ухен причина. От чувств, причина которых все тот же Ухен. Ки разворачивается, смотрит на Ухена загнанной зверушкой, на лице — тоска, в глазах — искры кровавого сражения с самим собой. Он хватает старшего за воротник, тянет к себе и замирает, когда между их губами остаются миллиметры. Дрожат пальцы, дыхание сбивается, оно обжигает потрескавшиеся губы, но… — Не могу. Я не могу, Ухен, — выдыхает Кибом, отпуская воротник Нама. — Ты не понимаешь, насколько я боюсь… — …неминуемого расставания? — заканчивает Ухен с грустной полуулыбкой. Он уже это слышал, даже в чем-то понимал. Ки был одинок, настолько, что, если он внезапно исчез бы, никто бы не заметил. Кроме Ухена. И Кибом его обожал, почти боготворил, был благодарен за то, что Нам был частью его жизни, лучшей частью, его другом. Другом… — Друга можно любить тихо, быть счастливым просто потому, что он рядом. Но… — Ки запнулся, сделал несколько глубоких вдохов: ему всегда особо тяжело давалась вторая часть. — После расставания друзьями не остаются, это все сказки. Я не хочу оставаться один. Я — эгоист, который не ответит тебе, хоть и очень хочет. Ухен усмехается, крепко прижимает к себе Кибома. Три, два, один. Первый тихий всхлип. — Я — эгоист, который будет напоминать тебе каждый день о том, что любит тебя, хотя и очень хочет прекратить делать тебе больно этим. Он не отступится, Кибом не сдастся. Не сегодня. Но однажды кому-то придется уступить. На часах 4 утра, все прошло по тому же сценарию и можно идти спать. — Ухен… — Кибом поднимает голову и смотрит в упор, не отрываясь. В глазах его все тот же дым сражения, но что-то не так. Не так, как обычно. — Что такое? Все в порядке? — Нам нервничает, младший молчит, сминая рукава своей рубашки. Но когда начинает говорить, Ухен теряет дар речи. — Пообещай мне, что, когда я сдамся… Когда мы однажды расстанемся, ты будешь вспоминать обо мне с улыбкой, только хорошее. Обещаешь? Привычность ситуации рушится со звоном, как стакан, брошенный в открытый огонь. Ухен наклоняется, приподнимает подбородок Кибома чуть выше своими сухими ладонями и в тех же проклятых нескольких миллиметрах от его губ выдыхает: — Обещаю.