Атлант

Инстинкт срабатывает куда раньше сознания, заставляя вскочить и начать озираться, и только потом доносящиеся откуда-то слова складываются в почти что осмысленные фразы. Не заклинание — стих. На плече лежит теплая рука, пальцы чуть сжимаются, и это успокаивает сразу и полностью. Вообще-то, использование фоники и, в особенности, ассонансов при моделировании различных вариантов заклинаний — далеко не новый метод, вошедший в моду еще при Халле Махуне Мохнатом. И то, что говорит Фангахра, — несомненно один из ярких примеров подобной практики. Но в этих странных словах нет ни малейшей агрессии, хотя реальность вокруг словно подергивается дымкой, истаивая, подменяясь чем-то другим. И это самое другое представляется почему-то очень привлекательным, вызывая непривычное для новой личности жадное любопытство. Лонли-Локли придирчиво анализирует все свои ощущения: страха нет, потому что нет опасности, и это как раз вполне понятно, поскольку вся эта странная магия исходит от Фангахры. Недавние события помнятся очень отчетливо, и самое в них поразительное — это глубинное неумение дикаря сопротивляться. Этакое зашкаливающее доверие без попытки недвусмысленно сообщить о дискомфорте или, к примеру, нежелании. К слову, весьма эффективный оказался подход, но, сколько он успел изучить своего гостя, эффективность эта произошла вовсе не из тонкого расчета, а по чистой случайности. Исключительно, кстати, правдоподобное миролюбие для якобы рожденного на границе Пустых Земель, славящихся бесконечными межплеменными войнами. Но задавать неловких вопросов не хочется. Просто потому, что отчего-то становится ясно — Фангахра врет не из злокозненности или природной любви к байкам, а из какой-то своей внутренней необходимости, а это вызывает понимание сродни уважению. Ощущение от выкуренной накануне сигареты — бездумная живая яркость бытия — рассеялось, но то, что происходит сейчас вокруг, кажется еще более привлекательным. Лонли-Локли оборачивается, чтобы поделиться этим со своим спутником, ныряющим в чудеса с легкостью могущественного безумца, и едва не застывает с открытым ртом. Если бы ему не было совершенно точно известно, кто именно стоит рядом с ним, чья рука все еще сжимает плечо и привкус чьей магии все еще ощущается на языке, подумал бы, что причудой капризной судьбы довелось встретиться с той самой Несытой Смертью, которой Магистры любого Ордена извечно пугают послушников. Той, что прорастает из неверно сложившихся чар, исказившихся заклятий, старых артефактов, тянется к теплу живой магии, смыкает над головой несчастного полы незримого лоохи и по глотку вытягивает искру, пока знахари озадаченно качают головами и разводят руками, пытаясь применить то отвары, то бессмысленные заговоры. Фангахра совсем рядом, и ветер играет с его волосами, свивая их в руны утраченного кейифайского алфавита. У него черные без единого проблеска глаза, и серебристые травы этого неизвестного места плещутся у его ног в подобии ведущей куда-то дороги. И вдруг становится очевидно, что он бесконечно опасен — хотя и не так, как может быть опасен опытный маг в схватке. И не так, как те же Лойсо или Чиффа, человеческая сущность которых уже давно и необратимо изменена магией. Нынешняя опасность сродни лавине или огромной волне, катящейся по Хурону с гор, могущей с легкостью смести город вместе со всеми заклинателями и погодными магами. Просто эта самая волна — или лавина — странным образом обтекает его самого. Шурф ловит себя на том, что не первый раз думает о неизвестно откуда взявшемся царе как о стихии, и уже решает открыть рот и сказать об этом — просто так, из интереса к реакции собеседника. Но не успевает. Потому что Фангахра вдруг смеется — знакомо и отчего-то довольно, — а потом мальчишески дергает своего охранника за растрепавшиеся волосы и радуется этому. — Ну и что ты на меня смотришь, чего нового во мне нашел? Ты вокруг смотри давай! Лонли-Локли хочет возразить, что нашел — и весьма даже новое, — но вместо этого послушно вертит головой. — И где это мы? — Ну наконец-то! Я уж думал ты так и будешь молчать. Мы у тебя дома, между прочим, никуда не выходили. В голосе кочевника звучит мягкая насмешка, совершенно не обидная. Словно бы он ждет возражений собеседника, дескать, как это не выходили, если оказались магистры знают где. Шурф принимается осматриваться пристальнее: здесь нет ни стен, ни крыши — только мягкое небо со странно близкими облаками, сиреневыми и пахнущими свежо и терпко. Вокруг многими голосами шепчет ручей — струи всех оттенков серебристого сплелись в причудливо меняющийся рисунок, и отчего-то становится ясно, что это и есть защитные чары. Земля упруго пружинит под ногами — как и полагается почве, со всех сторон окруженной водой. — А это что? Лонли-Локли вглядывается в застывшие, чуть позванивающие струны, расчерчивающие пространство чуть поодаль: почему-то они представляются чужеродными, и их хочется немедленно уничтожить, желательно левой Перчаткой. — Это ты меня спрашиваешь? Откуда я знаю, что у тебя тут, твой дом-то, не мой. Лонли-Локли ловит себя на неожиданной обиде: том самом чувстве, которое испытывал, когда Джуффин играл с ним, словно откормленный фермерский кот с трепыхающейся лягушкой. — Ты пойми, — примирительно говорит Фангахра. — Это особое место, для каждого свое. Я же не вижу того, что видишь ты. Что там вообще? Сейчас он не врет, это очевидно, хотя смысл слов все равно постигается с трудом. И оттого оказывается куда безопаснее ответить на конкретный, только что заданный вопрос, чем осознать все происходяшее: — Струны какие-то. Или, может, проволока. Ее хочется уничтожить, она тут лишняя. Собственная уверенность удивляет едва ли не больше всего остального. Кочевник чуть наклоняет голову, разглядывает что-то, потом пожимает плечами. — Ну если хочется, так уничтожь. Ни в чем себе не отказывай. Дом-то твой. — Как именно? Фангахра не отвечает, просто берет за руку — ладонь от прикосновения тут же начинает покалывать — и кивает. Давай, мол. И оказывается, что делать ничего не нужно. Странные переплетения чуть заметно вибрируют, а потом развеиваются желтоватым вонючим дымом. Лонли-Локли брезгливо взмахивает свободной кистью, и дым тут же исчезает. Вместо него приходит ветер. Он дует сразу и отовсюду, освобожденно и радостно. Игриво залетает под скабу, приятно холодя ноги. Обнимает за плечи и тянет за собой, словно давний друг, приглашающий отметить долгожданную встречу в любимом трактире. Подбрасывает струи ручья, заставляя их менять привычный рисунок и сбиваться с давно запомненных строк. А еще он пахнет: дымом костров, старинными пергаментами, редкими благовониями с Холтарийских островов, речной водой, дождем и солнцем, утренними травами и совсем немного — той могущественной силой, послевкусие которой все еще отдается на языке. — Это все ты, да? — Лонли-Локли не спрашивает — утверждает, а потом осторожно тянет к себе чужую кисть, переворачивает ее и разглядывает ладонь. Там, неведомо как уменьшенный, течет тот же ручей, что и вокруг них. Так же причудливо вьются течения, вечно гоняясь друг за другом. Несколько слитых вместе рун, бессчетно повторенных, — тот самый родовой знак, которым в свое время было защищено поместье, пока не кануло в ту же вурдалачью пасть, что и недоброй памяти Великий Магистр Пондохва. Знак, который он сам лично едва ли не дюжину дней встраивал в защитный контур вокруг недавно купленного дома. — Ух ты! — изумляется Фангахра. — Такого я еще не видел. — Я тоже, — честно признается Лонли-Локли, уже думая о том, что, вероятно, далеко не всё знает о последствиях ритуалов связующих клятв. И что, пожалуй, можно будет попроситься в библиотеку Холоми — она, конечно, уступает той, что в Иафахе, но ненамного. Но причина есть благовидная, а там ведь никто не будет ходить за ним по пятам, и... ... И в этот момент оказывается, что он просто дышит. Утратив ритм и вкус правильного дыхания, и никакого желания вести счет не возникает — незачем. Да и вообще: кто придумал такую глупость — считать глотки воздуха, словно неведомый скупец отмерил его всего ничего, и за каждый лишний воспоследует немедленная ужасная кара. Он отпускает наконец запястье кочевника, но тот не спешит убирать руку, разглядывает ее сам, смешно поднимает брови и тут же становится похож на привычного себя, со всеми этими нелепыми одеждами, острым запахом степных костров и подвижным лицом. Потом отчего-то берет Лонли-Локли под локоть, будто фермерская подружка, решившая прогуляться с ухажером в день свободы от забот, и прижимается щекой к плечу. — Ну наконец-то. Я уж думал, у тебя не получится. — А у меня получилось? Фангахра кивает — от его головы тяжело и тепло, и ветер в восторге носится вокруг них. — Получилось. А раз получилось однажды — получится и потом. А пока хватит. Пойдем. ... И отзвуки только что прочитанного стихотворения еще звучат в спальне. Свет серый и едва ощутимый, какой бывает совсем рано утром. Кочевник вздыхает — Лонли-Локли в кои-то веки готов с ним согласиться, потому что ощущение невосполнимой потери почти физическое. Но не успевает обдумать эту мысль, потому что его нетерпеливо тянут за рукав скабы. — Что? — собственный голос кажется странным, точнее странной кажется сама возможность говорить здесь. Вдыхать этот воздух и превращать его в речь. То, что здесь в принципе что-то может звучать. — Это не я. Зря ты так думаешь. Это все ты сам сделал. Настоящий ты. — Настоящего меня нет. Фангахра закатывает глаза. — Глупость какая. Конечно есть. Вчера, например, точно был. И только что. Сам-то не заметил? Большое видится издалека? Аргумент настолько странный, что Лонли-Локли предпочитает отмолчаться, чтобы понять — глупость ему только что сказали или в ней все-таки есть какой-то смысл? Оттого их диалог кончается уже вовсе несообразно. — Что? — Всё! Фангахра отступает, шкодливо улыбается и рушится в постель, неожиданно судорожно зевая. — В общем, ты как хочешь, а мне надо еще поспать. Нас ждут великие дела, они невыспавшихся не любят, я точно знаю. Поэтому правда, всё. И действительно засыпает. Хозяин дома решает, что ему, пожалуй, стоит прогуляться к бассейнам. В данный момент они представляются ему куда более подходящим местом для размышлений, чем, к примеру, собственная спальня. Через несколько часов Фангахра снова бесцеремонно вырывает его из приятного полусна, полного мягкого голоса воды и воспоминаний о том месте, где удалось побывать. Но на голову в бассейн дикарь не прыгает и пяткой по лбу заехать не норовит, просто в какой-то момент его голос осторожно, словно неуверенно, возникает в голове. «Шурф, ты спишь?» Лонли-Локли решает, что такого рода деликатность нуждается в поощрении, и потому отвечает немедленно. «Ответ на этот вопрос зависит от того, чем именно ты сейчас предложишь заняться». Кочевник озадаченно умолкает, и хозяин дома запоздало осознает невольную двусмысленность своей незамысловатой шуточки. «Вообще говоря, я хотел предложить тебе еще раз прогуляться… Туда, в общем. На Темную сторону. Но если у тебя есть другие варианты...». Удивительная покладистость. Или таким образом его подопечный пытается сгладить неловкость? «Давай прогуляемся туда». Лонли-Локли воздвигается из бассейна и начинает приводить себя в порядок. По его мнению, иных вариантов ответа и быть не может, даже если бы его гость настаивал на том, чтобы угостить его парой глотков крови, как было принято когда-то в столице, жаль, что этот обычай утрачен. Но никакая, даже самая мощная магия не стоит того, чтобы ради нее отказываться от удивительно соразмерного и спокойного места, в котором довелось оказаться. Фангахра уже отыскал и надел на себя весь набор своей удивительно нелепой одежды и теперь переминается с пятки на носок, стоя в дверях. — Только мы теперь идем работать. Тебя Темная Сторона принимает, ты ее тоже, все счастливы, так что пошли. С минуту они странным образом топчутся на пороге, поскольку хозяин дома пытается добраться до лестницы, а кочевник заступает ему дорогу с непонятным упорством. — Позволь мне пройти. Попасть туда очень хочется, и странная задержка раздражает. — Зачем? — прищуривается Фангахра с неожиданной досадой. — За Перчатками, разумеется. — Не нужны они тебе. Пойдем. Ну правда не нужны. Хватает за руку теплыми сильными пальцами и тащит прямо к бассейну, который Лонли-Локли покинул полдюжины минут назад. Повторное омовение совершенно не входит в его планы, но вместо воды под ногами оказывается что-то твердое, упруго пружинящее, переливающееся, и воздуха снова несоизмеримо много, им дышится взахлеб, радостно и свободно, и снова хочется обернуться к тому, кто привел его в это чудесное место, и сказаь что-то такое, нужное и правильное, но слов не находится, и Лонли-Локли просто тянет к себе чужую руку, все еще держащую его за ладонь, и прижимает ее к груди, молчаливо и благодарно. И улыбается. Фангахра странно жалостливо смотрит на него своими черными пугающими глазами, и от этого взгляда воздух начинает горчить на языке. — Спасибо, — умом Лонли-Локли понимает, что его привели сюда работать, а значит, восторженный тон совершенно неуместен. Но справиться с ним пока не может. — Не за что, — кочевник дергает плечом и гладит настырно подворачивающийся под руки игривый ветерок. — Выведи меня из своего дома, а то твоя защита надо мной подшучивать любит. А я когда в ней, то не мо... Договорить не получается, поскольку Шурф легко подхватывает своего спутника одной рукой и перепрыгивает с ним вместе серебристый узорчатый ручей, шкодливо облизавший ноги и оставивший на одежде что-то вроде пыльцы. — Кстати, тебя моя защита должна слушаться, — вдруг вспоминает Лонли-Локли. — Тот знак у тебя на ладони, он ведь мой. Фангахра морщит лоб, но его охранник не торопится ничего пояснять. Просто шагает вперед — легко и целеустремленно. — И куда мы идем? — со вздохом интересуется кочевник. — Откуда я знаю? — Шурф довольно ухмыляется, — это же ты на работе, а я тебя охраняю. Так что себя спрашивай, а не меня. — Но иду-то я за тобой. — Не иди, — охранник царя народа Хенха великодушен как никогда. — Я ничего не имею против. Сзади выразительно и тяжко вздыхают, и Фангахра неуверенно просит: — Сделай так, чтобы Шурф привел нас в то место, откуда расползается эта гадость. Лонли-Локли совершенно не уверен, что хочет выполнять эту просьбу, тем более адресована она явно не ему, но тут его ноги сами собой останавливаются, и он оборачивается на своего спутника с наиболее доступным ему сейчас возмущением. То есть не улыбается — почти. Но возмутиться и отказаться — ну или по крайней мере, попытаться это сделать, — не успевает: следующий совместный шаг приводит их к требуемому месту. Кочевник озадаченно озирается вокруг, а потом хлопает себя по лбу. — Ну и что это за место? — и почти сразу, без паузы. — Что значит — резиденция Лойсо? Это — она? Бывший Безумный Рыбник изумляется настолько, что не замечает, как у него с запрокинутой головы валится тюрбан, которым тут же принимается играть увязавшийся следом ветер.