Атлант

Фангахра недовольный и думающий производит впечатление еще более сокрушительное, чем радостно улыбающийся невпопад обстоятельствам. Сложно вообразимое достижение, но гость справляется. Он спит, и в разгар дня над домом собираются такие тучи, какие и зимой редко бывают, даже когда с устья наползает морской шквал. В доме не пахнет менкалами, степью и кочевьем, в доме стыло и зябко, тишина напряженная и выжидающая, будто та самая туча грозит бурей не снаружи, а внутри, под стропилами крыши. А потом все кончается также быстро и внезапно, как вообще все события вокруг этого дикаря. Туча уползает за Левобережье, а за ней обнаруживается спокойный и мягкий закат. В доме тонко тянет травой из сада, странными специями и пролетевшим коротким радостным дождем. Некоторое время Шурф размышляет — не пользуется ли Фангахра всем этими ухищрениями для проверки бдительности своего охранника, потом отбрасывает эту мысль как нелепую. Кочевник вроде как не таится, но на глаза не показывается: переодевается, ест, а потом и вовсе прячется зачем-то под невидимостью, но все равно не перестает пахнуть собой, а также дублеными шкурами и тканью, которую жители Пустых Земель прядут из толстой и грубой нити, получаемой из травы нох, цветущей на окраине степи в месяц дождей. А еще он топает, шумно дышит, и воздух вокруг него свивается маленькими игривыми смерчами. То есть не заметить его, пусть даже и невидимого, может или очень ненаблюдательный, или совершенно не ожидающий увидеть невидимку человек. Что само по себе, разумеется, совершенная ерунда. Поэтому, когда Фангахра выбирается из сада через забор, Лонли-Локли, разумеется, тоже под невидимостью, следует за ним, волевым усилием избавившись от сравнения себя с тюремщиком, а собственного дома — с тюрьмой, из которой удирает шустрый узник. Между прочим, это приходит ему в голову уже второй раз, и хочется записать эту мысль, чтобы от нее избавиться, но охрана этого беспечного могущественного царька — не то занятие, которое оставляет возможность посвятить часть времени столь вдумчивому и требующему сосредоточения делу. Охраняемый же, работа на дому по выражению Джуффина, вероятно, совершенно уверен, что избавился от докучливой опеки, и от того особенно беспечен. Или, быть может, просто не думает о том, как выглядит со стороны. Его магия отдается в воздухе заметным маревом, и оно то касается стен, то гладит деревья, то переплетается с ветром, и от этих объятий над мостовой вдруг взлетает тюрбан, точнее, тряпка, его изображающая, а потом еще и какая-то невиданная конструкция, которую порывы быстро и радостно волокут за крыши, к замку и еще куда-то дальше. Лонли-Локли только головой качает, радуясь, что прохожих немного, да и те не слишком обращают внимание на происходящее. Видимо, этому Фангахре просто сопутствует удача — или он заставляет ее себе сопутствовать. Раньше бы счел такую конструкцию пустой и бессмысленной игрой слов, но с этим странным человеком все возможно. И не успевает он додумать эту мысль, как подрагивающий воздух переваливается через перила, катится вниз вдоль каменной стенки набережной и бухается в воду — не с тем всплеском, который должно породить нормальное человеческое тело при падении, а с шипением и пузырьками, как от игристого молодого вина, наливаемого в ледяной бокал. Орденская выучка позволяет проделать сходный трюк вообще без всяких эффектов, и грязная, зеленоватая вода в центре столицы принимает его почти охотно, но... Фангахры нет. Его нет ни под водой, ни на берегах, ни под мостами. Вообще нигде. Ни Зов, ни одно из поисковых заклинаний не срабатывает, и, кляня свою никому не нужную деликатность — свободы, видите ли, ему не хватало, его ненормальному подопечному! — Лонли-Локли тщательно обыскивает дно реки. Совершенно безрезультатно, разумеется. Он возвращается домой ночью, — мокрый, грязный, недоумевающий и мрачный. Долго лежит на дне бассейна и думает о том, что, очевидно, исчерпал отмеренное на его долю везение еще в ту пору, когда был Безумным Рыбником, потому, собственно, и жив до сих пор. Зов Джуффину он не шлет — бесполезно, поскольку все, что Чиффа может ему сказать, он знает и сам, причем без издевательски-сочувственных шуточек. Он поклялся у Сердца Мира защищать гостя Его Величества и потерял этого самого гостя, будто последний неопытный послушник из какой-нибудь захудалой провинциальной резиденции. Что можно сделать? Да ничего — магия все сделает сама, без его в том участия. Почему-то эта мысль не вызывает ни протеста, ни даже беспокойства, только обреченное принятие неизбежного. Вода убаюкивает, в ней нет ничего чуждого — ни отдаленного запаха дыма, ни неизвестно откуда взявшегося в помещении ветра. Немного не хватает собственного дыхания, но он принимается считать удары сердца, а потом улавливает ритм в плеске и успокаивается окончательно: по крайней мере, можно выспаться. Фангахра отыскивается совершенно самостоятельно, и для этого даже не приходится ничего предпринимать. Он просто сигает в бассейн, едва не заехав пяткой по лицу хозяина дома, барахтается от неожиданности и, кажется, смеется: ну, насколько можно смеяться, когда вода заливается в нос и рот. И не подозревает, что остался жив только потому, что в купальне Лонли-Локли снимает свои перчатки, а не успел в первую секунду убить визитера каким-нибудь иным способом исключительно от растерянности, поскольку спал. Непозволительная, кстати, беспечность, непростительная и в известных обстоятельствах — фатальная. Шурф невозмутимо поднимается, смотрит на бултыхающегося кочевника, кажется, вовсе не намеренного извиняться — хоть за что-нибудь — и вылезает из воды. — Ух ты, а я даже не подозревал, что ты в скабе купаешься, — весело изрекает Фангахра и ныряет, продемонстрировав голую задницу, как и положено дикарю. Хозяин дома брезгливо отворачивается, берет полотенце и решает не дожидаться, пока это жалкое подобие мыслящего человека вынырнет. «В жилых домах бассейны считаются приватной зоной, поэтому прежде чем заходить туда, следует убедиться, что в помещении никого нет». — Извини, — раздается сзади без какого-либо сожаления в голосе, и Лонли-Локли придерживает дверь, за которую уже почти успел выйти. — Мне просто срочно надо было смыть с себя... это все, а тебя я не заметил. Забыл, что ты русалка. По хитроумному замыслу кочевника он сейчас, очевидно, должен спросить, что такое «русалка», потом тот покажет какое-нибудь мелкое чудо из арсенала колдунов Пустых земель, и все будет просто замечательно. Чего Лонли-Локли совершенно не выносит, так это ощущать себя дураком. А сотрудничество с Джуффином — работа на Чиффу, ехидно поправляет он сам себя, — и так предоставляет ему этой сомнительной радости с избытком. — Я не совсем понимаю, зачем вам понадобилась охрана, от которой надо убегать, — отвечает он, не поддаваясь на дешевый трюк. — В целом, я всячески одобряю стремление к свободе, но всё же вы вряд ли знаете о том, что такое клятва, принесенная у Сердца Мира, и чем она грозит преступившему ее. Впрочем, это детали, которые никоим образом не должны вас интересовать, поскольку они касаются непосредственно меня. Но Его Величество сказал мне, что Вы сами просили о защитнике, и при этом настаивали на моей кандидатуре. Зачем? Фангахра вылезает из бассейна, ничуть не стесняясь своей наготы, подбирает брошенное Шурфом полотенце, яростно трет им волосы, отчего становится еще более лохматым и странным. Шагает вперед, заглядывает в лицо снизу вверх внимательно и напряженно. Его охранник рассматривает его в ответ и уже почти привычно размышляет о том, что все-таки зря величает дикаря кочевником. Худой, белокожий, пропорционально сложенный и высокий, он совершенно не похож на степняков: коренастых, заросших густым волосом и сплошь кривоногих из-за того, что детей сажают в седло раньше, чем те учатся толком ходить. — Мы вроде были на ты? — спрашивает его гость и неожиданно зло щурится. — Что опять не так? Машет рукой, не давая ответить, стаскивает с головы полотенце, рассматривает его как диковинку и отбрасывает в сторону. — А настаивал затем, что так правильно и нужно, ты ведь и сам понимаешь. А то, что я один ушел, — так это совсем другое. Тебе туда хода нет пока. А зря. Наверное. Лонли-Локли все-таки ощущает себя дураком, несмотря на свое твердое намерение этого не делать. Но ничего не переспрашивает, просто молча отворачивается. — Шурф, подожди. — Фангахра удерживает его за локоть — не за руку, а за мокрую ткань скабы. — Не уходи так. Я правда не знал, что ты тут, от двери-то бассейнов толком не видно. Шесть... семь... восемь... Да, кажется, теперь он достаточно спокоен. — Это, несомненно, извиняет некоторые из ваших поступков. Но в следующий раз не могли бы вы меня заранее предупредить о своем отсутствии, чтобы мне не пришлось рыскать по всему дну Хурона? Это не тот род занятий, которому я хотел бы посвящать свой досуг. Его подопечный часто и удивленно моргает, потом тянет к себе за рукав и крепко берется за локоть почему-то очень горячими ладонями. — А откуда ты узнал про Хурон? По мнению Лонли-Локли, ответа на этот вопрос не требуется, но он позволяет гостю подвести себя к стоящей у стены скамье и даже садится на нее. Фангахра смотрит на него так, что молчать становится невежливым. — Проследить за вами было несложно, и не только потому, что такую магию, как ваша, сложно замаскировать. А потому, что вы весьма беспечны и колдуете, не озираясь по сторонам. Кочевник открывает и закрывает рот, словно хочет возразить, но не решается. И говорит, кажется, совсем другое. — А что за детали, которые касаются непосредственно тебя? Ну, с клятвой? Лонли-Локли чуть поводит плечом: рассказывать о силе Сердца Мира тому, кто насыщает это самое сердце, — по меньшей мере, странно. Одностороннее обращение на «вы» выглядит глупо. Говорить «ты» — не хочется. Фангахра отчего-то нервничает, словно ему вправду вдруг стало стыдно, хотя это уже было бы слишком оптимистическим предположением. Ерзает, потом быстро поднимается, хватает брошенное полотенце и садится обратно. Вода стекает с его волос, капает на пол, а этот странный непонятный дикарь засовывает руку под полотенце и замирает. И Шурф замирает тоже, уже зная, что тот таким образом добывает свой странный табак или удивительные напитки. — О, то, что надо, — царь народа Хенха радостно трясет какой-то странной скрученной в трубочку бумажкой, зажатой в ладони, а потом протягивает ее Лонли-Локли. — Попробуй, это как то вино, только намного круче. Вот! Шурф с сомнением крутит странную штуку, вопросительно смотрит на своего гостя. Тот корчит немыслимую рожу, вновь прячет руку под полотенцем и вытаскивает такую же трубочку для себя. Пламя у него получается веселое, оно радостно мечется в разные стороны и оттого выглядит лохматым. Лонли-Локли прикуривает, едва успев отдернуться от одного из любопытных язычков, и затягивается, смакуя странный, сладковатый дым. Мир меняется куда быстрее и сильнее, чем после капли древесного сока, содержавшей в себе немыслимую магическую мощь. Мир завораживает запахами, оглушает звуками, пестрит разноцветьем. Мир нов, юн и только вчера рожден, каким он бывает только в детских глазах. Шурф смотрит на курящего Фангахру и округляет глаза: — Ух ты! — восторженно заявляет он и почему-то тыкает пальцем в бок, словно проверяет — подлинный ли? Всамделишный? Или привиделось просто? Сейчас сила этого смешного кочевника клубится вокруг послушным облаком и почему-то напоминает верховья Хурона — медлительное с виду течение, таящее в себе непредставимую силу, способную сдвинуть с места горы и перекроить мир, задав работу королевским картографам. И не утратить ни грана в мощи и величии от этих мелких хлопот. — Чего? — усмехается в ответ Фангахра, глядя на него с выжидающим любопытством. — Ничего! — радостно откликается Шурф и рассматривает жадно, даже за спину заглядывает от любопытства. — А ты вообще кто, парень? Кстати, тебя правда зовут этим идиотским именем? — Не-а! — радостно откликается диковинный голый человек, сидящий рядом с ним. — Я так рад тебя видеть, дружище, просто сил нет! Привет! — Привет, — ничуть не удивившись, здоровается радостно улыбающийся хозяин дома. Хочет добавить еще что-то, но не успевает. Доверчиво закрыв глаза, Фангахра вдруг тянется к нему, обнимает за шею, скрещивает руки за спиной, притягивает к себе, вжимается носом в плечо, и его сила словно окутывает их обоих. — Ну наконец-то, — невнятно бормочет смешной кочевник. — Ты даже не представляешь, как я по тебе соскучился и как рад тебя видеть таким, нормальным. И даже всхлипывает тихо. — Это я-то нормальный? — нынешний помощник Чиффы, в прошлом Безумный Рыбник, — смеется низким отрывистым смехом, похожим на лай крупной собаки. Но чужие руки вовсе не спешат разжиматься. — Нет, конечно, — Фангахра кивает. — И это просто замечательно! — Ух ты! — восторгается Безумный Рыбник. — Первый раз вижу, чтобы кто-то мне радовался. Ты, может, это, — сумасшедший? — Я тебе больше скажу, — доверительно сообщает Фангахра ему в шею. — Я не только сумасшедший, но еще и мертвый! Ощущает, как каменно напрягаются плечи под руками, и быстро добавляет: — Но я другой мертвый, хороший. То есть, не причиню тебе вреда, правда. И не спрашивай, откуда я про этих твоих двух уродов знаю, просто знаю и все. — И откуда ты про них знаешь? Фангахра чуть разжимает объятия и отстраняется — на расстояние недостаточное, чтобы пришлось перестать обниматься, но вполне подходящее для того, чтобы можно было рассмотреть рисунок на радужке его зрачков. — Я же все равно не скажу тебе правду, — смешной человек вовсе не боится низкого глухого рычания, которое вызвали его слова, и добавляет, — просто не могу. Но ты все узнаешь позже, я обещаю. — И что я должен буду для тебя сделать, чтобы все узнать? Фангахра умолкает, и даже его неуместная улыбка куда-то девается. Он снова пристраивает щеку на плечо, но сразу отстраняется. — Слушай, ты или сними эту мокрую тряпку или высуши ее, она холодная и противная. Не успевает он договорить, как пол оказывается усыпан мелкими догорающими ошметками скабы. — Ну, или как-то так, — кочевник машет рукой, и Лонли-Локли завороженно смотрит, как дым скручивается в шар, явно ласкаясь, утыкается в чужую ладонь, а потом послушно устремляется к вентиляционному ходу. — А ты дашь мне своей крови? Он снова смеется, этот непонятный человек. Заходится от смеха и малопонятно выдавливает: — Я так и знал, что этим дело кончится! Дам-дам, сам же обещал. Только расскажи мне сначала что-нибудь про Стержень. Ох, ну ты и горяченный. К груди прижимается худая спина, холодная и еще мокрая. Фангахра елозит, устраиваясь удобнее, и совершенно не возражает, когда ладони его охранника проезжаются по ребрам и безошибочно останавливаются там, где стучится сердце. Будто не понимает, как это опасно — ну, или не хочет понимать. Это приятное доверие, и сидеть так, слыша ток крови и смакуя ощущение чужой мощной магии, тоже очень приятно. — Ну хорошо. Тогда слушай, тебе понравится. На самом деле, Стержень Мира — это не только и не столько дерево, в которое ты суешь свои немытые руки, сколько идея. Древние обитатели Хонхоны просто пытались упорядочить окружающее пространство, и представляли его как плоскость, имеющую четыре стороны света, ну, а в центре этой плоскости помещалась мировая ось или центр мира. И, заметь, жители каждого материка, воображали, что центр мира находится где-нибудь неподалеку от них, и именно поэтому они такие могущественные — ну, или какими они там себе казались. Так что Стержень вполне мог помещаться на Чирухте, или близ умпонских фиордов или вообще где-нибудь на Арварохе, где эти воинственные дяди, небось, немедленно бы вообразили, что этакое диво тут находится исключительно ради преумножения славы и величия очередного тупого вояки, которого они сочтут повелителем. Мне иногда даже кажется, что в какой-то момент Стержню пришлось самому себя выдумать и вырасти здесь исключительно из чистого упрямства, а вовсе не в силу какой-нибудь непостижимой магической идеи. — Это, между прочим, самая лучшая мотивация, — перебивает его кочевник. — Из чистого упрямства. То-то он мне сразу понравился, этот ваш Стержень. Рыбник слегка прихватывает зубами его за плечо — не до крови и почти не больно, просто выражает недовольство тем, что его перебили. — Ну ладно, давай, — выдыхает Фангахра и чуть наклоняет голову набок, чтобы было удобнее. Это непривычно и занятно, такого Лонли-Локли не припомнит. Не то чтобы он собирался отказываться от крови этого могущественного колдуна, но ему приходит в голову, что укусить его прямо сейчас будет несправедливо. — Позже, — обещает он, касаясь шеи губами и чуть сильнее сжимая руки, чтобы дикарь уж точно не вырвался, даже если очень захочет. Но тот, кажется, и не собирается этого делать. — Ты пойми меня правильно, я не то чтобы настаивал, это тебе все крови подавай. Правда, я обещал тебе не вмешиваться в твои представления о вкусной и здоровой пище, а слово надо держать, если уж взял… Эта болтовня раздражает, и Рыбник просто зажимает ему рот ладонью. Применять заклинание не хочется — такого рода чары могут напугать и изменить вкус. Вместо этого он скользит ладонью вниз по подрагивающему животу, потом снова наверх, касается и чуть царапает шею, оглаживает плечо и вдруг ощущает на нем что-то. Заинтересованно рассматривает старый, плохо заживший шрам, рассеянно думает, что в Пустых Землях хороших целителей встретить, небось, почти так же сложно, как и интересных собеседников, тихо смеется этой мысли и касается шрама губами. — Ты чего? — Фангахра невнятно бормочет в ладонь и чуть ерзает, словно только что почувствовал чужие прикосновения к голому телу и удивился этому факту. — Ничего, — Рыбник сосредотачивается, придерживает за шею и вдумчиво ведет пальцами над шрамом. — Мне так не нравилось. Теперь лучше. И снова целует в гладкое плечо. — М-м-м. Шурф. Я как-то не так себе это все представлял. Честное слово, я обойдусь без прелюдий такого рода. Давай ты там просто сцедишь, выпьешь, скажешь какой-нибудь крибле-крабле-бумс и на эт... Ладонь приходится вернуть на прежнее место. Самое странное, что Фангахра до сих пор не противится, только терпеливо вздыхает, словно папаша над проделками отпрыска. — Я бы дал тебе своей крови в ответ, но она ядовита, — шепчет Шурф в мокрые волосы и жадно вдыхает невыносимо дразнящий запах близкого могущества. — Так что придется дать тебе чего-нибудь другого, а то нечестно получается, не находишь? Фангахра мотает головой, мол, не нахожу, но вряд ли этим можно кого-то убедить. Тем более, ни отстраниться, ни вырваться он не пытается. Ладонь с рунами на ногтях вновь скользит по животу, касается ноги, ласкает нежную кожу внутренней части бедра, замирает там, где ток крови особенно силен, — и исчезает. Кочевник, кажется, пытается посмотреть вниз, но не может из-за зажавших рот пальцев; ерзает, то ли хочет дотянуться до ласкающей руки, то ли скрыть возникший интерес к процессу. Рыбник снова тихо смеется прямо в ухо, согревает дыханием, проходится языком по косточкам хребта до лопаток, убирает, наконец, ладонь с лица и гладит ребра — такое ощущение, что этот дикарь всю жизнь голодал, и тут же возникает мысль накормить его чем-нибудь по-настоящему магически питательным, — ноготь чуть задевает сосок, а вторая рука тем временем размеренно выглаживает низ живота, ногу, самую чуточку не доходя до паха, и вовсе не намерена менять диспозицию, хотя Фангахра слегка выгибается, упираясь затылком в плечо, и, кажется, сам стесняется этого. — Шурф, ну что ты делаешь, то есть я, конечно, все понимаю, косяк — дело такое, но... Все-таки он слишком много болтает, слишком. Впрочем, есть неплохой способ его заткнуть, куда более продуктивный, чем просто зажимать рот. Пальцы скользят по наполовину поднявшемуся члену, отстраняются от бессознательного движения бедер навстречу, снова дразнят. — Когда ты молчишь, ты мне нравишься больше, — удовлетворенно замечает Рыбник и щекой чувствует, как кочевник улыбается. — Да, вот именно так. Снова сжимает ладонь на головке и, словно продолжая движение, смыкает зубы на плече, у самого основания шеи. Кочевник вскрикивает, дергается и судорожно дышит. — Больно же, ты... Горячий язык зализывает рану, первые, самые сладкие капли попадают на язык, и Рыбник коротко, торжествующе рычит. Потом отстраняется, любуясь темными густыми лужицами, заполняющими укусы, и вдруг замечает, что Фангахра часто беззвучно всхлипывает, словно пытается загнать обратно выступившие слезы. Обезболивающие чары срабатывают немедленно, и дикарю достается нежное, почти благодарное касание губ, оставившее на скуле красное пятнышко. Рыбник жадно снимает с плеча норовящую удрать струйку лучшего из напитков, крепче обнимает свою жертву и вновь сжимает полуувядший член. И несколько размеренных движений спустя радостно смакует в крови новую, терпкую, чуть сладковатую ноту.