Атлант

Запах отчетливо и властно — чтобы не сказать, настырно — как-то сразу пропитывает весь дом, от бассейнов до чердака, словно радуется свободному, необжитому еще пространству. От стен тянет медовым ароматом степных трав, сывороткой из менкальего молока, плохо выделанными кожами, острым потом, железом и кровью, дымом от потрескивающих веточек хадры, подбрасываемых в костер, чтобы отгонять насекомых, шипящим на углях мясом, которое кочевники кладут перед тем под седла, отбивая собственным весом во время скачки. Говорят еще, это мясо приобретает особый оттенок и вкус... Отдыхать в таких условиях совершенно невозможно, потому приходится красться в собственный кабинет, обходя внезапного гостя по наиболее удаленному радиусу, являя тем самым гостеприимство и вежливость. Бесшумно собирать в пригоршню могущие пригодится книги и так же тихо выходить, а потом еще почти полдюжины минут дышать на четырнадцать, отгоняя совершенно лишние мысли. О том, например, что еще сегодня утром не мог даже предположить, что по собственному дому придется пробираться тайком. Конечно, сотрудничество с сэром Джуффином вообще малопредсказуемо, но все-таки такого бесцеремонного вторжения в личное пространство тот не допускал уже довольно давно. К счастью, факты из книг очень быстро захватывают, не оставляя места досаде, поскольку сопоставлять прочитанное с увиденным сегодня оказывается интересно и познавательно. И, переворачивая очередную страницу, Лонли-Локли отчетливо понимает, что внезапный — дырку над ним в небе! — гость о своем происхождении соврал. Он совершенно не похож на кочевника, он умеет водить амобилер и, главное, его пророческие и ясновидческие способности можно считать выдающимися даже по меркам Ехо. Возможно, конечно, что он действительно туземный вождь, а информация о правящей династии является закрытой и потому недоступной исследователям... На самом деле, главное, чтобы он не причинил вреда Стержню, а если Его Величество не ошибся, и от дикаря действительно есть польза, то не все ли равно, из какой части Соединенного Королевства он пожаловал? Тем более, его самого наняли (чтобы вас вурдалаки за пятки грызли, Джуффин!) охранять — вот и надо охранять, и желательно задавать поменьше вопросов. Хватит на его голову и одного Чиффы с его интригами. Когда сонно моргающий, растрепанный почти до неприличия кочевник садится за стол и небрежным жестом достает из Щели между Мирами странный сосуд с резко пахнущим напитком, Шурф снова думает о том, что завидовать такому могуществу бессмысленно. Зато позволяет себе делать вид, что вполне верит в изложенный вчера наспех состряпанный бред и даже изображает некоторое сомнение в том, умеет ли гость пользоваться столовыми приборами и не объяснить ли ему назначение этих странных предметов. Представление получается весьма более достоверным, поскольку гость не выглядит не то что человеком светским, но даже и вообще отягощенным хоть каким-нибудь воспитанием. Фангахра, впрочем, охотно включается в игру, и в награду хозяину дома даже перепадает довольно редкое зрелище: сила чужака — такая же неряшливая, как и он сам — словно усыхает и ужимается, и от этого почему-то делается неприятно, во всяком случае, ощущение легкого омерзения почти физическое. Впрочем, чтобы отделаться от этого чувства, хватает одной колкой фразы, которая, словно оплеуха Куманского халифа, срывает эту мутную, тесную, отчетливо видимую внутренним взглядом грязноватую пленку. — На вашем месте я бы повременил с лавкой готового платья: в этом наряде вы смотритесь более органично, — неохотно признает Лонли-Локли, когда завтрак окончательно исчезает со стола. — И будете привлекать меньше внимания, поскольку заподозрить в вас могущественного колдуна при беглом взгляде довольно сложно. Почти любуется быстрой сменой эмоций на лице визави — от досады до какой-то неожиданной, почти восторженной радости, смиряет вновь возникшее любопытство: почему все-таки этот странный не-кочевник так реагирует? Но не успевает прийти к какому-либо обоснованному выводу, поскольку навязанный ему гость тут же просит о прогулке без амобилера и сияет при этом как свежеотчеканенная монета. И нетерпеливо устремляется к выходу, словно разменявший третью дюжину лет ребенок, — да, вот прямо как есть, во всех своих нелепых тряпках и даже без странной головной повязки и перчаток, в которых он щеголял вчера. Лонли-Локли вдыхает и выдыхает на двенадцать счетов, утешает себя мыслью, что составит письмо сэру Манге Мелифаро, в котором подробно опишет наряд и манеры царя народа Хенха — надо бы, кстати, действительно пролистать соответствующую статью. А потом осознает, что раз кочевник по многим признакам фальшивый, то и царь-то он, вероятно, не настоящий, и испытывает кратковременное разочарование, расплачиваться за которое приходится все тому же дикарю. — Вам придется подождать несколько минут, пока я не оденусь так, как в Ехо принято ходить за стенами собственного дома. На точно отмеренное снисходительное недовольство тона у Фангахры приоткрывается рот — от веселого изумления. И только сейчас Лонли-Локли замечает, что тот вообще-то очень молод, небось, едва разменял десять дюжин лет, а ведь вчера казался человеком пожившим и довольно многоопытным. И тут этот самый неожиданный юнец вдруг вновь бурно радуется словам Шурфа. Улыбается словно бы всем собой, а не только лицом, делает странный жест, словно собирается поклониться, но не в силах сообразить, куда какие части тела при этом двигаются. А потом машет рукой и смеется уже вслух, страшно довольный: — Ну конечно. Не смею это… препятствовать. И выходит в сад, все еще улыбаясь. Разумеется, даже не подумав хотя бы причесаться. Через полдюжины минут Фангахра обнаруживается во дворе, гладит ствол вахари и мечтательно смотрит куда-то наверх, но, увидев своего охранника, устремляется к выходу почти бегом, будто сбегает из тюрьмы на волю, выскакивает на улицу... И — как часто бывает в подобные моменты — время для Лонли-Локли меняется и растягивается. Прикрывается за спинами калитка, чуть слышно щелкает засов, отдается певучим, на грани слышимости звоном сомкнувшийся защитный контур. И на них обоих падает тонкая, жгущая кожу, почти невидимая сеть. Кажется, он недооценил наблюдательность и информированность городских обывателей да еще и оказался неправ — никого нелепые наряды гостя не обманули. Нападение спланировано и спланировано тщательно, причем людьми, которые точно знают, что у него есть Перчатки Смерти. И то, что для снятия защитных рукавиц ему требуется некоторое время. Которого как раз хватает, чтобы оттолкнуть незадачливого, слишком могущественного царька степного народа себе за спину и не сказать, а рявкнуть безмолвно: «Быстро назад во двор под защиту! Она настроена на вас». Противники двигаются очень быстро, хорошо понимая, что как только левая Перчатка пойдет в ход, шансов у них будет немного. Стягивающая сеть замедляет движения, вгрызается в лоб и почему-то в плечи, путает сознание, не давая сосредоточиться на подходящем заклинании, и с левой стороны, пользуясь моментом, наваливаются сразу двое. Время замедляется еще сильнее, и это воистину своевременно... Может ли время быть своевременным?.. Мысль эта тоже уплотняется, позволяя сосредоточиться на себе и протрезвляя сознание, вязнущее от вплетенных в сеть заклинаний. Отлетает в сторону один из нападающих, сбитый обычным ударом кулака. Чужие руки норовят вцепиться в горло, и это заставляет волей-неволей отклониться назад от омерзительного прикосновения, выгадывая еще мгновение, пытаясь стянуть левую рукавицу, и... Справа наскакивают еще двое, то ли выскочивших Темным Путем, то ли прятавшихся в густой тени живой изгороди. Уйти нельзя, потому что им только того и надо, а проверять, сможет этот нелепый Фангахра ли в его отсутствие удержать защиту дома, — пожалуй, не стоит. Такими вопросами лучше задаваться исключительно в теории, особенно когда клятва Защиты была принесена у самого Стержня. А еще не хватает какого-то звука, который обязательно должен был раздаться. Застывает неподвижно налетевший справа полноватый мужчина. Лицо знакомое, и, судя по тактике и скорости, — это бывший выученик Лойсо. Не иначе обезумевшие последователи, оставшиеся без вожака, решили, что под видом степного кочевника к ним пожаловал их обожаемый Великий Магистр. Всех одурачил, попробовал Стержень на вкус, побратался с Королем, заставил Безумного Рыбника себя охранять и довольно потирает руки — как весело и интересно все получилось. Теперь только его отбить, и все пойдет по-прежнему. Или, что, конечно, куда более вероятно, взыскующие могущества на путях ордена Водяной Вороны просто решили не мудрствуя лукаво убить и съесть наивного чужестранца, сила которого вполне сопоставима с силой Сердца Мира. Но и эту мысль он не успевает полностью додумать, поскольку вдруг осознает, чего так и не услышал. Звука открывающейся калитки. И тут из-за спины раздается смачный звук плевка, один из нападавших, уже вытащивший откуда-то длинный прозрачный уклийский нож, визжит по-женски тонко, хватается за выжженную глазницу, а края раны под его пальцами продолжают расползаться, словно съедая бровь. Лонли-Локли отшвыривает его прочь, выгадывая пространство для маневра, отшатывается назад, зажимая своего подопечного между спиной и забором, разумно решив, что разбираться с этим странным колдовством Фангахры будет потом, в обстановке, более располагающей к научным изысканиям. И с непослушанием глупого дикаря тоже. Левая рукавица наконец отлетает в сторону, сеть на миг расчерчивает мир вокруг полыхнувшими полосками, отшатнувшийся мятежник не успевает сделать второго шага и осыпается серебристым пеплом на подол лоохи — придется возвращаться и переодеваться — рука вновь взмывает вверх и замирает. Потому что Фангахра, неубедительный кочевник, якобы царь мелкого народца, живущего чуть не на окраине Хонхоны, вцепляется ему в локоть, едва не касаясь пальцами раструба смертоносной перчатки. — Не надо, Шурф. Подожди. Я сам с ним разберусь. Лонли-Локли замирает — не из-за нелепой просьбы конечно, а потому, что просто боится шевельнуться и испепелить этого Фангахру абсолютно случайно. А тот преспокойно подныривает под локоть, прищелкивает пальцами и, чуть наклонив голову, наблюдает за тем, как странный зеленоватый шарик влетает в лоб последнему из нападавших, еще стоящему на ногах и с удивительным равнодушием ожидающему своей участи. Этот ничем не объяснимый фатализм бывших подопечных Лойсо всегда действовал раздражающе. Но, как оказалось, преданный до бессмысленной пустоты в зрачках взгляд и сказанное с восторженным придыханием: «Я с тобой, хозяин!», способны раздражать еще больше. Лонли-Локли даже успевает мысленно испугаться, что его гость — действительно до неузнаваемости изменившийся Пондохва, потом обдумать эту мысль и отмести ее, и этого как раз хватает, чтобы кочевник принял решение. — Иди на хуй отсюда, — устало и насмешливо говорит Фангахра. Провожает сорвавшегося с места мужчину взглядом и негромко добавляет: — И это... избавься от моей власти. — Поворачивается к своему провожатому и задумчиво интересуется. — Как ты думаешь, расстояние имеет значение, или он так и побежал исполнять мой приказ? — Я хотел бы напомнить, что не давал вам повода обращаться ко мне на ты, — Лонли-Локли не считает возможным отвечать на вопрос о свойствах неизвестного ему явления, тем более, что у него есть куда более актуальная и важная тема для разговора. — Кроме того, я хотел бы знать, почему вы не послушались моего прямого приказа? Фангахра поднимает голову и смотрит ему прямо в глаза. Потом переводит взгляд на сияющие синеватым светом перчатки. Усмехается — криво, всезнающе, так, что по позвоночнику пробегает предупреждающий холодок. — Потому что не мог же я тебя тут бросить. И это, Шурф... Я понимаю, что ты не можешь сказать «спасибо» или что-нибудь еще, ну, что нормальные люди говорят в таких случаях друг другу, но вместо этого давай правда перейдем на «ты». Так будет проще и тебе, и мне, поверь. Отходит на несколько шагов, без особых эмоций разглядывает с трудом поднявшегося на четвереньки, пошатывающегося и жалкого противника, отворачивается от него, поднимает брошенную защитную рукавицу, вертит ее в руках, а потом протягивает владельцу. Прислоняется спиной к калитке, и защитные линии дома словно обтекают его, едва ли не ласкаясь. Лонли-Локли молчит, не зная, то ли действительно сказать спасибо, то ли применить к подопечному пару-тройку шимарских выражений, почерпнутых у сэра Джуффина, и посмотреть, какой эффект они произведут. Аккуратно натягивает защитные перчатки и дышит на восемь, раздумывая, согласиться ли ему или отказаться от сомнительной чести перехода на более близкий уровень отношений. — Прогулка отменяется, — Фангахра отлепляется от калитки — защита дома при этом гудит с осязаемой печалью. — Мне срочно нужно в Холоми, так что я сажусь за рычаг. Самое забавное во всем этом, что сейчас кочевник смотрит на него так, будто оставляет за своим охранником право на принятие окончательного решения или ожидает какого-то побудительного слова. Лонли-Локли брезгливо очищает заклинанием подол лоохи и чуть машет рукой. — Я счел целесообразным оставить амобилер не у самого дома, так что нам все-таки придется совершить короткую прогулку. И пожалуйста, если снова возникнет необходимость активных действий, не... — Шурф делает паузу, внезапную даже для себя самого, будто словами давится. Ответить на прямое предложение некоторого дружеского сближения, выраженного сменой местоимений, необходимо прямо сейчас, и потому приходится быстро оценивать плюсы и минусы каждого из вариантов. — Не мог бы ты сразу слушаться меня вне зависимости от моральных убеждений? Дикарь неопределенно дергает плечом и снова необъяснимо улыбается в ответ на не слишком любезные слова. И даже делает какую-то нелепую попытку хлопнуть по плечу, от чего Лонли-Локли легко уворачивается. Хватит с него полной клятвы Защиты и перехода на свойское «ты», не хватало еще только официально назваться другом царя примитивного племени. Фангахра садится за рычаг с уверенностью, образующейся только от многолетней практики, и амобилер несется по улицам с такой скоростью, что пара особо впечатлительных леди ахает и взвизгивает. Тормозят они у самого паромного причала, и Фангахра, едва дождавшись, пока его спутник закроет за собой дверцу, хватает его под локоть. Ходить Темным Путем в Холоми Шурфу еще не доводилось, и он невольно прислушивается к ощущениям. Защита острова давит плотной густой пеленой, которая с неохотой расступается и смыкается, словно ей просто не оставили выбора. Судя по всему, так оно и есть. Внизу, у самого Стержня, все также пахнет весной, а еще становится слышен накатывающий волнами шум, но Фангахра не дает вдумчиво изучить запахи и понять, что это за странные звуки. Он все также непреклонно тянет Лонли-Локли вперед, и мощь близости Сердца Мира окутывает их не просто близким присутствием силы, а тем самым шумом, невероятно низким и мощным. Этот звук — то ли музыка, то ли крик — обтекает их, и становится слышна острая, резкая, тревожащая диссонансная нота, которую хочется то ли перестать слышать, то ли исправить. — Вот, видишь? — Фангахра заглядывает ему в глаза, а потом показывает на сияющую стену, состоящую одновременно из холодного пламени, живой древесной коры и беспрерывно льющейся воды. — Ему же больно. Собственно, помощнику убийцы и охраннику совершенно не положено разбираться в этих вещах, но кочевник смотрит так, будто его спутник должен немедленно объяснить, что к чему, отчего так получилось, и как теперь быть. Лонли-Локли, правда, не спешит с рассуждениями, отмалчивается и вслушивается, наклоняет голову, разглядывая Стержень, хотя чужие пальцы, все еще держащиеся за локоть, мешают сосредоточиться. Фангахра, не дождавшийся ни единого слова, с сожалением качает головой, и наконец отпускает локоть. А потом коротко вздыхает и сует ладонь прямо в нутро Стержня. Собственно, ради этого все и затевалось, но сейчас Шурф за него пугается, потому что лицо у того делается совсем уж юным, мальчишеским, только осунувшимся и бледным, брови страдальчески съезжаются к переносице, а ноги подкашиваются, и его подопечный повисает на руке, словно какой-нибудь неведомый шутник наложил клеющее заклинание ему на ладонь. Свой последующий поступок Лонли-Локли не может объяснить ничем иным, кроме как влиянием этой невыносимой близости Стержня, клятвой и еще полудюжиной внешних факторов. Потому что он легко приподнимает обмякшее тело подмышки, делает шаг вперед, так что сияние едва не касается лица, и позволяет на себя опереться. Кочевник тут же прижимается к нему, обрадованно выдыхает и откидывает голову на плечо. И время замирает. Здесь почти невыносимо быть — магия давит, столь близкое ощущение чужого человека раздражает до желания вымыться немедленно, странное взаимодействие этого дикаря и Сердца Мира словно продевает струну через виски и надсадно звенит, и звон этот нарастает, раздирает голову, заставляет утрачивать себя, забывать все, что было, и только пытаться раствориться в нем, потому что иначе — не выжить. И все кончается. И оказывается, что он каким-то образом все еще держится на ногах, а царь степного народа тревожно смотрит на него снизу вверх, держа руку на отлете, а потом осторожно показывает пальцы, на которых повисли капельки желтоватого сока. — Я понимаю, что это негигиенично и все такое, но тебе сейчас полезно, правда, — и кивает мелко и часто, словно от этого слова станут убедительнее. Лонли-Локли отшатывается почти с ужасом и, к своему стыду, едва не падает. Сила, по сравнению с которой все орденские бассейны — мелочь, не стоящая упоминания, притягивает взгляд, и совершенно все равно, что для этого придется облизать чьи-то пальцы. И эта утрата себя от одного обещания могущества пугает и отрезвляет. — Нет, — ответ выходит не слишком уверенным, отчаянным. — Да, — Фангахра кивает и придвигает пальцы ближе, так, что терпкий и острый запах заставляет сглотнуть. — Ты не сойдешь с ума, я обещаю. Просто ты ведь тоже помог ему чем-то — ну, или мне. На самом деле, особой разницы-то и нет. Давай уже, не тяни. Домой хочется — пожрать и помыться. Или наоборот, что ли. Ну? В его голосе столько несокрушимой уверенности, что спрашивать, откуда кочевник, позавчера нагрянувший в столицу, знает о его прошлом — верх бессмысленности. Знает и все. И Лонли-Локли осторожно тянется к пальцам, и губами снимает капельку сока. И замирает. И действительно не сходит с ума, только в один миг обретает невероятную остроту восприятия — рядом скрипит Стержень, и рана на его коре заставляет сострадающе хмуриться. Фангахра внимательно смотрит в глаза, и взгляд у него одновременно тревожный и покровительственный, а еще почти жалеющий, и это необъяснимо. Переговариваются камни в стенах, разговор их тих и спокоен. Магия словно распахивает объятия, живая, пахнущая листвой и влагой — не инструмент в руках ремесленника, а вдохновение художника; и вдруг становится очевидно, что это и есть единственно допустимая форма взаимодействия, а все остальное — жалкие попытки сложить поэму без знания алфавита. Фангахра так и держит руку рядом с лицом, словно одной капли может не хватить. И на его ладони старыми, хорошо залеченными шрамиками три руны сплетаются в знакомый рисунок. И Лонли-Локли уже почти открывает рот, чтобы спросить, но Стержень ли, его переполняющая магия, отчетливо подсказывают — молчи. Не время. И он не спрашивает. Молчит, не кивает, даже не моргает, кажется. Вместо него заговаривает кочевник. — Ну ты понял, да? Поможешь? Мне правда очень надо. Превращать мысли в слова и издавать соответствующие им звуки сейчас довольно сложно, но Лонли-Локли справляется с собой и кивает: — Вряд ли моя помощь будет существенной, но я буду приходить сюда вместе с тобой. Фангахра смотрит на него с изумлением, потом снова улыбается этой своей неуместной внезапной улыбкой всего тела. — Нет, Шурф. То есть спасибо, конечно, не откажусь. Но ты мне гораздо больше поможешь, если займешься тем, что ты любишь. — А именно? — от интонации вопроса по коре Стержня пробегают зеленоватые искры, словно тот подсмеивается. — А именно? — переспрашивает Фангахра. — А именно поиском и систематизацией интересной информации, ни много ни мало. Вот такой я страшный злодей. Опирается о стену, встряхивает лохматой головой и тихо смеется.