Атлант

— Ну, вот видишь, сэр Шурф, проигрывать иногда бывает полезно и выгодно! Джуффин веселится — или делает вид, что веселится. Смеется, жестикулирует и добавляет экспрессии, размахивая жареной индюшачьей ногой. По мнению Лонли-Локли — переигрывает. — С моей точки зрения, ни один гонорар не стоит того, чтобы мое уединение постоянно нарушалось подобным образом. — Нет, все-таки вы, столичная аристократия, ничего не понимаете в жизни. Король мог тебе просто приказать — охраняй, дескать, этакое достояние. А он тебе еще приплачивать будет. За нарушение твоего уединения драгоценного. А ты недоволен. — Гонорар — как вы это назвали — тоже создает иллюзию выбора. В данном случае она неуместна. — Иллюзия всегда неуместна, — легко соглашается Джуффин. — Просто в нее верить проще. А вообще не понимаю я — чем ты недоволен? Выпытаешь из него секреты тамошних шаманов, плохо, что ли? Да и понаблюдать за тем, что он там с Сердцем Мира делает, я бы не отказался. — Мне кажется, Король вам и не запрещал, тем более что это поручение с самого начала... — Э-э, сэр Шурф. Нет уж. Это теперь твое дело, целиком и полностью. Вольно же мне так хорошо в карты играть. Только потом расскажешь все, а то ж я от любопытства умру. Ладно, отпускаю тебя. И не забудь еду какую-нибудь захватить, а то твоя работа на дому, небось, знаниями питаться не приучена, если вообще читать умеет. Лонли-Локли молча, не прощаясь, поднимается, кладет на стойку целую корону, не озаботившись посмотреть, есть ли на трактирщике перчатки, и выходит. С некоторым усилием смиряя досаду. * * * Все время на пароме я целеустремленно приводил себя в порядок: уселся прямо на влажные доски — по счастью, кожаные штаны позволяли мне и не такую вольность — и наливался сначала кофе, а потом, окончательно обнаглев, вытащил из Щели еще и бутылочку с бальзамом Кахара. Телохранитель мой косился бесстрастно, но слабый огонёк любопытства я все-таки уже чувствовал. Это знание вообще оказалось до странности легко дающимся, словно преграда, исполненная из плоти и разума, была тоньше и проницаемей, чем стена панельной хрущевской пятиэтажки. Так что я вслушивался чутко и внимательно, сторожил и готовился подкармливать этот огонек ещё. К тому времени, когда паром мягко замер у пирса, я, наконец, справился и с недавней неловкостью от заключения контракта, и с нахлынувшей тревогой. Бродить по Ехо в поисках ответа я стану позже. Вековечный банк тоже подождёт, потому что, хотя у меня в кармане и завалялась пара корон с профилем Гурига Восьмого, рисковать и светить их в этом времени я, разумеется, не стремился. Так что намерения мои были просты, прозрачны и законопослушны: добраться наконец туда, где можно найти постель, и вырубиться. В общем-то, я уже практически спал с открытыми глазами и встряхнулся только тогда, когда меня остановили в меру недовольным голосом: — Сэр Фангахра, полагаю, вы ошиблись дверью. Я моргнул и непонимающе оглядел мир вокруг. День, улица, фонари еще не горят, амобилер с открытой дверью возницы. Чем-то недовольный Шурф. — С этой стороны в амобилере сидит возница, — продолжил он, видимо, поняв, что не дождется реакции. — Обойдите его и сядьте с другой стороны. Сотни тысяч миль, наезженных мной по дорогам Соединенного королевства, обиженно подняли шерсть у меня на загривке и едва не заставили зашипеть. А потом мне стало смешно. В отличие от комедий абсурда мне никогда не удавалась драма. Нечего и начинать. — Я знаю, — я кивнул и оперся локтем на дверь, — мне приходилось водить эти ваши телеги. Я бы даже сказал, — старательно морщить лоб, якобы припоминая количество попыток, пришлось недолго, — несколько раз. Много. Пойманное недоверие Шурфа вполне доходчиво донесло до меня, что мое «много» было прозорливо воспринято как «один, два, много». — Они, конечно, ездят побыстрее менкалов, — и снова чистая правда, — но, полагаю, ни вас, ни меня не пугает быстрая езда? И потом, — пора было прекращать валять дурака, — разве для эффективного защитного колдовства две свободные руки не лучше, чем одна? Кажется, я в кои-то веки нашел веский довод. И поспешил закрепить успех: — Если вас не устроит моя манера вождения, мы всегда сможем остановиться и поменяться местами, — это нарочитое «вы» царапало с каждым разом все сильнее. Если там, в нашем времени, я довольно спокойно менял обращения в зависимости от настроения и шутливой субъективной дистанции, то здесь и сейчас оно раздражало меня все больше. Долгая пауза, полная неподвижности, — и отрывистый, едва заметный кивок. Я тихо перевёл дыхание и позволил себе ненадолго расслабиться. Не быть мне сапёром, нервы у меня не те. Точно. Дорога до Шурфова дома в Новом городе оказалась короткой. Периодически я ловил на себе чуть напряженный, изучающий взгляд, но сообразил, что именно он значит, только когда притормозил у калитки черного входа в саду. Улыбнулся с облегчением: — Приехали, — и на мгновение размечтался, как войду, упаду и усну. Даже есть не стану. — Приехали, — эхом отозвался Шурф — и нейтрально сообщил куда-то в крышу амобилера: — Должен отметить, что я так и не назвал адрес, хотя это совершенно не помешало вам доставить нас в нужное место. Мне было особенно нечего ему ответить. Ни на что более осмысленное, чем ляпнуть «ты сам приглашал меня в дом и даже знакомил с женой» и тем спалиться окончательно, я был пока не способен. Не говоря уже о том, что я просто понятия не имею, кстати, когда они с Хельной поженились. — Какие-то вещи просто знаешь, — я пожал плечами насколько мог независимо. И замер перед калиткой, едва положив правую руку на гладкое дерево. Кончики пальцев словно прошибло током, над домом полыхнула целая паутина цветных линий и пропала, когда я отдернулся. Непонимающе нахмурился, ловя ускользнувший образ, попытался посмотреть «другим» взглядом, но линии размывались в смутное марево. И только потом сообразил перевернуть ладонь. Похоже, близкие отношения что со Стержнем, что с его обратной стороной не прошли для меня даром. Подушечки указательного, среднего и безымянного пальцев потемнели, словно я умудрился окунуть их в густо разведенную хну, а папиллярные линии, напротив, порисовались на этом фоне особенно ясно — правда, почему-то прозрачно-серебряным. Такого же цвета, каким пятнало мои руки Мировое древо. На ногтях картина была противоположной — под сделавшейся прозрачной пластинкой проглядывала хинно-красная сеть сосудов. «Джуффин будет в восторге», — подумалось отстраненно, — «давненько я не радовал его вывертами своего загадочного организма». Я снова положил ладонь на калитку, и паутина нарисовалась снова. Из глубины сонного мозга всплыла идея. Застеснялась своего одиночества в обширном пустом и гулком пространстве между ушей, но все же сформулировалась. «Это ж, наверное, защитные заклинания». Гениально, Макс. Титул самого медленного мыслителя столетия уходит к тебе, но на церемонию награждения ты все равно опоздаешь. — Вы можете войти, — кажется, Шурфу надоело мое топтание перед калиткой, и он все-таки высказался. А может, пока я тут глюки рассматривал, вносил меня в список доступа. Не все же мне проламывать защиту, как каждый раз в Иафахе. — Учитывая наши взаимные обязательства, для демонстрации деликатности немного поздно. — Линии… — я пропустил упрек мимо ушей, настолько он был предсказуем, и шагнул в сад. С сожалением отметил, что здесь пока не было качелей. — А как их видите вы? Сэр Лонли-Локли помолчал. Дышал, небось, на восемь, не желая показывать удивление, и во мне снова слабо шевельнулось торжество. Перевернулось на другой бок и уснуло. — Я удивлен, что их видите вы, — наконец ответил он. Таким нейтральным тоном, что я поспешил оправдаться: — Скорее всего, это не моя заслуга, — я мотнул головой, поднимая выше правую руку, — видимо, следствие общения с Мировым древом… то есть, как тут говорят, со Стержнем. Интересно всё же… Примерно на этом месте я от души зевнул. Помассировал виски, сильно выкрутил мочку и устремился в дом. Пронесся через первый этаж и с облегчением остановился у знакомой двери на втором, в очередной раз забыв, открывается она наружу или же внутрь. — Гостевая спальня вас не устраивает, — с известным смирением констатировали позади, и я только молча кивнул, уже вытаскивая из-под стола охапку меховых одеял и подушку. Кажется, даже тех же самых, на которых я тут когда-то спал. Устроился у стены, чувствуя на себе изучающий взгляд, и с облегчением смежил веки. Всё. Больше не могу. — Не будить, — заплетающимся языком пробормотал я и отключился. Когда в едва живом городе на Обратной Стороне мне снились ветра, я не придал этому большого значения. Был счастлив и благодарен, плясал вместе с ними в облаках, трогал ветви деревьев и оконные ставни, но все же не сообразил сразу, что это значит. Вольно же мне всё ещё считать такие вещи неважными. Потому что в этот раз я дул над степью. Лазоревой, серебристой, бирюзовой, подхватывал в небо лепестки пламени походных костров и сухие травы, звякал бубенчиками в гривах, плясал в обнимку с луной, звёздами и облаками, смеялся вместе с лисицами. А потом я встретил ещё один ветер. Суровый, как февральская метель, нежный, как степные маки, полный силы и разума. И с очередного холма мы покатились вместе. Поймали перекати-поле, звенели ожерельями и височными кольцами, трогали поводья, катались на менкальих рогах и рвались в небо душистым дымом алтарных трав. Но на одно мне всё же хватило рассудительности: спросить, как же его имя. Ветер засмеялся, взъерошил мех на моем жилете и выдохнул прямо в мокрые от дождя губы: — Исноури. Я проснулся, всё ещё шепча его, и чувствуя, как здесь, где бы я ни был, пахнет так же, как в моем сне: дымом и травами. Постель показалась смутно знакомой, словно бы я умудрился материализовать её точно такой, какая она была — будет — в Мохнатом доме, сотню лет тому вперёд. Во всяком случае, вчера я точно ограничился одной подушкой, а не пестрой россыпью, да и матраса, уложенного прямо на пол, тут раньше не было. «По возвращении Шурф точно надерет мне уши», обреченно понял я, хотя это мысль в общем скорее радовала, чем печалила. Ну, надерет так надерет, что ж делать, мне для него ушей не жалко, другие вырастут, ещё краше прежних. Окно в сад оказалось распахнуто, и я слышал слабый скрип и свист качелей. Обрадовался и оперся на подоконник, разглядывая в сумерках деревья. Изумленно моргнул, когда выяснилось, что полупрозрачные качели раскачиваются сами, невесомые, летящие. Помотал головой, заставляя себя вернуться к поставленной задаче. Благодаря ветрам или же снам, а может, этому дому, я практически восстановил силы. Судя по сумеркам, сейчас или утро, или начинается вечер, так что имеет смысл хотя бы минимально привести себя в порядок, что-нибудь съесть и изловить хозяина для разговора. Может быть, мне и не придется так уж сильно искать ответ, что такое тут недавно произошло, что оставило трещину аж на Стержне. Шурф — или хотя бы Джуффин — должны быть осведомлены о происходящем намного лучше меня. Сумерки оказались утренними. Неожиданно, но тем лучше. Приведя себя в порядок в небольшой уборной, которая нашлась рядом с кабинетом и спальнями, я принялся бродить по дому. Несмотря на приоткрытые окна в сад, воздух внутри показался мне безжизненным. Словно это помещение ещё не успело стать своему хозяину домом, не пропиталось вкусом его магии. Не достигло той странной гармонии между владельцем и жилищем, которая только тогда и складывается, когда они небезразличны друг другу. За пятнадцать минут я успел обойти его весь, мурлыча под нос имя ветра — Исноури (смех, дождь, ласковые прикосновения и шквальные порывы) — и, согласно закону подлости, обнаружил Шурфа там, куда мне пришло в голову заглянуть в последнюю очередь. В столовой, за завтраком. Действительно, где ещё можно найти человека тусклым серым утром, когда осень уже клонится к зиме. — Доброе утро, — спешите видеть, самый пренебрежительных из нейтральных тонов сэра Шурфа Лонли-Локли. — Присоединяйтесь, еще один прибор сейчас появится. Или он вам без надобности? Надо думать, я вполне натурально изобразил свежеразбуженного филина: хлопал глазами, вертел головой и готов был изъясняться исключительно офигевшим уханьем. Я бы даже затруднился ответить, удостаивался ли я за все время нашего знакомства настоящего Шурфового неодобрения, не говоря уже о неприязни, с грехом пополам спрятанной под светской вежливостью. Обычно на такое отношение регулярно нарывался Мелифаро, и вот сейчас я впервые оценил его сомнительную радость. Но мелькнувшая в голове мысль о том, что, кажется, я все-таки сумел пробиться через равнодушие, и это за такой короткий срок! — заставила меня буквально расцвести в улыбке. — Вы не поверите, но я умею не только пользоваться столовыми приборами, но и даже читать, — мое веселье было искренним, и, похоже, именно это основательно сбивало моего гостеприимного хозяина с толку. Я пошарил под столом и вытащил из Щели огромную огненную джезву, с мелким белым песком, прилипшим к бокам, разнузданно благоухающую почти десятком специй. Пристроил её на деревянную дощечку, на которой стоял полупустой уже кувшин из-под камры, и безмятежно улыбнулся: — Угощайтесь. И следующие пять минут наслаждался борьбой между снобизмом и любопытством, попивая отлитый в отдельную чашку кофе мелкими глотками. С Шурфовым обостренным восприятием незнакомые специи должны пахнуть ему намного сильнее, чем мне, а я мог держать пари, что запах этого кофе останется в столовой надолго. — Я был бы благодарен, если бы вы не метили так настойчиво территорию, оставляя повсюду следы своего пребывания, — второй раз его прорвало уже ближе к концу. Точнее, к тому времени, когда объединенными силами мы уничтожили практически всё, что нашлось на столе. Обычно я с утра ограничиваюсь кофе, но после вчерашнего визита к Стержню я жрал, как не в себя. — Мне бы не хотелось решать этот вопрос… радикально. — Это вы про странные запахи, из которых более-менее знакомым для вас является в лучшем случае запах менкальего навоза? — невозможно качественно хамить человеку, которого не трогает твое неодобрение. Но ужасно хочется. По себе знаю. — Должен же я был несколько оживить воздух этого дома, раз обсудить очередность посещения бассейнов мы перед сном не успели. Мелькнувшее совсем недавно ощущение заставило меня отвлечься от своеобразной перепалки. Я даже глаза прикрыл, пытаясь сформулировать. — И кстати, о мертвом воздухе — этот дом пуст. В нем нет вашего… отпечатка. Почему так? — Я не вижу ни единой причины, по которой это вообще должно вас касаться, — холодно заметил Шурф, — на исполнение моих обязательств данный аспект никак не влияет. — Влияет, — я даже плечами пожимать не стал — слишком уж четким было пойманное ощущение, и сейчас меня несло, — в доме, который любит и знает хозяина, проще восстанавливать силы и защищаться. Явь в нем легка и податлива, а сны материальны. — Как ваши, — он отставил чашку с камрой, кинул внимательный взгляд. — Как мои, — легко признал я, — если вам так уж не по вкусу степной ветер, он исчезнет к вечеру. Но я хотел бы обсудить другие свои сны, результатом которых стало наше знакомство. Фраза получилась настолько двусмысленной, что я не сдержал кривую усмешку: если вспомнить, что мое появление в Ехо тоже началось с того, что я принялся сниться Джуффину... — Полагаю, раз уж мне не повезло здесь увязнуть, то скорейшее решение проблемы Стержня в наших общих интересах: я вернусь туда, откуда пришел, а вы снова сможете наслаждаться уединением. Шурф только молча кивнул; ясно слышная мне досада наконец утихла, сменившись интересом ожидания действия. Вот прямо в такой формулировке. — Итак, что кроме банка, посещения портного или хотя бы лавки с готовым платьем вы посоветуете иностранцу? — Все мои рекомендации в целом исчерпываются следующим: не мешайте мне вас защищать. Вот как. Я поневоле задумался: ну, допустим, в местные шмотки я влезу, тюрбан нахлобучу, — но ходить под конвоем мне раньше не приходилось. — А конкретнее? Возможно, мы подразумеваем под этим разные вещи. Такие моменты лучше прояснить сразу, чем столкнуться на практике. — Ваша идея насчет незанятых руки во время езды в амобилере была… своевременна, — признал Шурф. — Поскольку хоть как-то замаскировать размеры вашей силы не представляется возможным, то все то время, что мы проведем за пределами этого дома или Холоми, вы будете подчиняться, если я вам прикажу. Упасть, наклониться, лечь, подпрыгнуть, поменяться местами — любой из вариантов, на который расщедрится ваша судьба. — Замаскировать… — на всё остальное я только рассеянно кивнул, а вот эта идея захватила. — Это было бы интересно. Как вообще можно замаскировать личную силу? Ту самую, которая тесно связана с самоощущением? Вспомнилось вдруг Малое заклинание Призыва, которое я разучил совсем недавно. И муки внутреннего актерства, на которые я потратил львиную долю времени. — Отвернитесь, — взгляд Шурфа, человека, который когда-нибудь станет Истиной, сейчас мешал мне качественно соврать самому себе. Он демонстративно не стал пожимать плечами, но действительно отвернулся — кажется, слегка уязвленный. Пожалуй, это чем-то похоже на накладывание личины и одновременно — на путешествие в свои худшие дни, когда я не только ничего не мог, но и надеяться не смел на то, что что-то изменится. Я вспомнил того себя, которым был до Ехо. Натянул поверх собственной кожи эту узкую, душную, шершавую шкурку, словно носорог из сказки Киплинга — пальто с крошками. Самым трудным оказалось балансировать на грани между двумя стремлениями: желанием немедленно содрать с себя эту ужасающую личину, постепенно перерастающим в панику «а вдруг она станет правдой?!», и потребностью как можно скорее проверить эффективность моей выдумки. — Можно поворачиваться, — мой голос тоже словно бы усох, съежился, и я невольно задумался — неужели его привычное звучание, не говоря уже об обаянии, было данью моему желанию нравиться? Шурф повернулся быстро. Испытующе сощурился, нахмурился — и неохотно кивнул: — В таком виде вас не примут даже полы в орденской кухне мыть. Торжество накатило на меня так стремительно, что едва не сбило с ног, и, конечно, опрокинуло с трудом достигнутое равновесие личины. Я рассмеялся и едва удержался от того, чтобы не взмыть под потолок, когда она осыпалась прахом и клочками. — К сожалению, этот фокус для меня новый, — я сокрушенно развел руками, испытывая желание если не сотворить что-нибудь масштабное, то хотя бы как следует потянуться. — Надолго меня пока что не хватит, так что я не стал бы на него рассчитывать. — Я так и подумал.