Атлант

Попытки преодолеть собственную природу всегда заканчиваются плачевно. Мне давно следовало бы это знать, но как же — в кои-то веки я мог гордиться тем, что обо всем подумал, все предусмотрел. Ну и гордился подспудно, сдержанно, почти все время, пока двигался вниз по стволу в прошлое Стержня, тихо радуясь, что на столь массивной судьбе отыскать начало трещины намного проще, чем на обычной нити. Так я тогда думал. Что ж, ничего удивительного в том, что сейчас, бултыхнувшись с приличной высоты в неизвестное мне море дивного жемчужного оттенка, я уже клял себя последними словами. Чего на самом деле не переносит моя судьба — так это возмутительного чувства собственной компетентности. Не иначе, роль дурака у края пропасти, ученой говорящей табуретки, необыкновенно мне к лицу. Никогда не светит сменить амплуа, и пытаться-то нет смысла. К счастью, у самой воды я успел извернуться и войти в неё почти вертикально, так что будем считать, что отделался легким испугом. Пока погружался, нашарил в Щели между Мирами кусок пенопласта и с облегчением вынырнул, отплевываясь и смеясь. Так-то лучше, насмешливо кивнула за плечом судьба, и что-то толкнулось в ноги. Я покачнулся, уперся и встал, чувствуя, как твердь подо мной поднимается все выше — неторопливо и неотвратимо. Совсем скоро она поднялась над морем тонкой каменистой косой, и я, наконец, сообразил осмотреться, чтобы понять, куда же это меня занесло. Коса извивалась впереди метров примерно на триста, а потом повышалась, вырастая в приличных размеров холм. Над ним плясали радуги, солнце било прямо в глаза, и я поспешил туда — все-таки бултыхаться в воде мне нравилось гораздо меньше, чем разведывать новые места. Пенопласт я закинул на плечо — испепелять его было явно рано. Оглядел себя и с тяжелым вздохом принялся сушить одежду: счастье, что Базилио совсем недавно окатило водой из Танцующего фонтана, и она загорелась идеей выучиться бытовой магии. Ну и меня припахала, вместе же интересней. Кто бы спорил, понятное дело, но мои успехи в этой области оказались намного скромнее, чем достижения моего домашнего чудовища. Впрочем, это Базилио — совершенство, а я так, погулять вышел. Так что с косы на берег я сошел все-таки полностью сухой, но взъерошенный — одежда стала жесткой, а мех на жилете и мои собственные волосы слиплись в ежиные колючки. Но, по крайней мере, простуда мне больше не грозила. Вблизи пляшущие над холмами радуги оказались едва ли не единственным достоинством этого места. Мертвый город, полный запахов тлена и плесени. Я скривился, но зашагал по главной дороге, туда, где только что рванулась в небо струя воды и иссякла. Что же здесь произошло, — зудело в голове, — как бы узнать? Рискнуть и отправиться на Темную Сторону, раз она есть везде в мире? Попробовать разговорить какой-то из домов, как когда-то я разговорил то ли стену, то ли всю целиком башню в поместье Кутыков? Неплохо было бы, но с чего начать? Вполне возможно, я бы еще долго задавался этим вопросом, если бы не обнаружил обширный бассейн, выстроенный вокруг неаккуратной дыры в земле. Видимо, отсюда и бил периодически фонтан, наполняя емкость. Я присел на бортик и машинально опустил руку в воду, чтобы сразу же выдернуть её с воплем: по счастью, я успел коснуться жидкости только кончиками пальцев, но и этого мне хватило с лихвой. Боль, жар, лед, наслаждение, жизнь и смерть — все это пронеслось сквозь меня в поисках резервуара, который мог быть наполнен, но мне всегда хватало собственных сил. «Сердце Мира дает силу всем, а его обратная сторона — каждому», — немедленно вспомнил я и мысленно сплюнул: к жутковатому и до конца не изученному могуществу Вершителя мне не хватало только ещё и такого подарочка. А чуть погодя до меня дошло и другое: если я нахожусь с обратной стороны Сердца мира, значит, это отвратное место — отнюдь не остров. А, как говорил Джуффин, неизвестная тварь, родственница чудовища из залива Ишма. И каменистая коса вполне может быть не настоящей, а каким-нибудь хвостом или щупальцем. Я не успел как следует напрячься от своего удивительного открытия, поскольку именно в этот момент что-то произошло. Возможно, я вляпался в чей-то след, возможно, все-таки разбудил неосторожным своим присутствием память этого места, а может, все-таки провалился на Темную сторону. Скорее всего, все сразу. Иначе с чего бы я так стремительно и безапелляционно спятил от страха? Точнее даже, от дюжин и десятков дюжин страхов. Чужих, но настолько полных и достоверных, что почти моих. Я боялся крыс и кошек, бассейнов и уборных, беспомощности Бича магов и скроенного точно по собственной мерке Ужаса. Боялся поражения, победы, смерти и изнасилования, принуждения и голода. Боялся чумы и анавуайны, врачей, шприцов и Супа Отдохновения. Боялся всех венерических болезней скопом и инвалидности, пыток и передоза. Боялся темноты и сгореть на солнце, утонуть в воде и зыбучих песках. Боялся никогда не попасть в Ехо, боялся не вернуться из Тихого города и боялся не удержать мир. Боялся услышать от Хонны, что меня не существует, а те прекрасные люди, которых я люблю — лишь плод моего воображения. Не знаю, сколько прошло времени за пределами моего скромного чистилища, но если этот мертвый город рассчитывал, что страх заставит меня отступить, то он без сомнения просчитался. Тот, кто девять лет пугал людей без отдыха и выходных, бросая всего себя в топку очередного чужого страха, вполне мог позволить себе пройтись до самого дна этой бездны — и, оставив на дне в достатке ошметков, тихо пойти обратно. Я очнулся там же, скрючившись у фонтана, и жадно потянул носом. Чужие страхи, человеческие или нет, наконец разбудили ту часть меня, о которой я давно уже не рвался вспоминать, и теперь я все-таки поднялся на дрожащие ноги. Этот город был полон сладкой, заманчивой еды, и Доперст внутри меня ликовал, предвкушая пир. А у меня не было никаких возражений. Кажется, я истоптал каждую пядь земли в этом мертвом городе, отравленном чужим страхом, ощупал сверхчувствительными, все еще обожженными кончиками пальцев каждый дом и каждую дверь. Повторил это снова и снова, пока последний из миазмов чужого ужаса не исчез отсюда, а Доперст внутри меня не уснул, успокоенный и в кои-то веки насытившийся до отвала, и меня наконец не осенило, что должно прийти на замену. Теперь я знал этот город лучше, чем каждый, кто проходил через него ради силы. Когда-то он был прекрасен, и мне оставалось только снова вспомнить об этом. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что радость сводит с ума ничуть не хуже страха: просто кидает бегунок сознания в противоположную сторону — но так же далека от равновесного состояния сравнительной вменяемости. Перед тем, как приняться обходить город снова, я позволил себе выкурить сигарету, и дым танцевал надо мной облачными замками и цветными ветрами, диковинными муримахскими травами и всеми видами кораблей. Наконец я испепелил окурок и поднялся на ноги. Пожалуй, больше всего это походило на обратное преображение Черхавлы: если там город терял свои очертания, становясь облаком бликов, то здесь он ткал и творил сам себя из морского ветра и ночной тьмы. Я был только инструментом, хотя, по совести, довольно удобным: моей радости и памяти о сотнях городов этого и других миров оказалось достаточно. Кажется, крохотный деревянный пирс и дощатую дорогу на холмы я подглядел в Богни, а лиловый дым расцветающих деревьев вокруг жемчужно-белых домов — в той же Черхавле. Куанкурохский зеркальный маяк воздвигся рядом с центральным фонтаном, и теперь вода, бьющая в небо, отражала сама себя и сияние светил. Тихо шумел от брызг синий урдерский камень, которым оказался выложен бассейн, и звезды купались в его мягком сиянии. Тонкие ажурные мостики соединяли соседние холмы и шпили куманских дворцов, чеканное золотое кружево ворот явно встретилось мне где-то в Петергофе, а строгая линия колонн — в афинском Акрополе. И только земля еще напоминала, что все это богатство находится на Темной Стороне: она колыхалась и покачивалась под ногами, словно я ошибся и в процессе перепутал её с морем. Надо всем этим плясали радуги — наконец-то сложившиеся в единый купол без малейшей прорехи, и теперь я знал, что даже если город уйдет под воду, это пойдет ему только на пользу. Пожалуй, в этом сумеречном городе Темная сторона какое-то время будет действительно темной, пока он не отрастит себе новую лицевую часть, которая была так сильно отравлена ужасом и почти везде прохудилась настолько, что изнанки тут теперь было больше. Фактически это место Миру придется творить заново, как когда-то мой Шамхум начинался с города-наваждения. Что ж, пусть это послужит лишней страховкой от тех, кто лезет сюда, алкая силы, готовясь воевать с собственными страхами за всего лишь глоток воды из центрального фонтана. Очередной рассвет я встретил на пирсе, глядя на золотисто-розовую зарю и пытаясь выудить из пачки еще одну сигарету. Пальцы плясали от усталости, а эта увертливая сволочь никак не давалась. Город вымотал меня до крайности, но по сравнению с жаждой Сердца Мира это была хорошая, творческая усталость. Если бы не Шамхум, вряд ли мне удалось бы справиться так легко, как минимум потому, что я бы просто не знал, как конкретно мной следует пользоваться. Все-таки когда кисть деятельно помогает художнику, а инструмент — музыканту, результат значительно лучше. И прямо сейчас я собирался опробовать получившееся на практике. То есть достать себе что-нибудь пожрать и завалиться спать в ближайшем же доме, даже если это окажется полуразрушенная землянка из Саллари. С первым я справился быстро, и вытащенный мной из Щели еще горячий осетинский пирог оказался выше всяких похвал. Что касается второго, такие жертвы оказались без надобности. На одной из улочек я с изумлением заметил свой дом, оставшийся на Хомане — тот самый, где до моего возвращения было остановлено время, и в саду цвел свежий летний вечер, и далеким эхом слышались голоса великих ветров — Оветганны и как бы Хугайды. Они пели мне, пока я спал, и пели этому морю, и пели этой неведомой твари, исполинскому киту или кальмару. Они пели мне над водной гладью так самозабвенно, что скоро к ним присоединились разноцветные ветра Темной стороны, и алый ветер Хмиро, и травяные степные ветра ерошили меха на моем жилете. Где-то, недовольные, что их не позвали на вечеринку, рокотали ветра Пустой Земли Йохлимы и сердито шуршали ветра Арвароха, рожденные, как уверены его обитатели, от того, что великие буривухи взмахивают крыльями. Я проснулся от голода и первые полчаса сосредоточенно питался: в кои-то веки мне хватило целеустремленности и терпения на полноценный обед с несколькими переменами блюд. Кажется, я ограбил какой-то ресторан, потому что настолько хитровыкрученные тарталетки не смог бы представить и в страшном сне. Что, впрочем, ничуть не помешало мне запить все это богатство очень сладким и очень крепким чаем с лимоном, практически воплощенным издевательством над высокой кухней. Ну и про Джуффиново зелье не забыть, в кои-то веки. Видимо, именно оно и восстановило во мне внутреннюю гармонию, хотя она довольно скоро прошла. Прав был Соломон. Я уже собрался уходить, но земля под ногами возмущенно дрогнула: похоже, неизвестная жуткая тварь была отнюдь не готова со мной прощаться. Пришлось задержаться ещё ненадолго, чтобы более или менее внятно изложить ей наши дальнейшие совместные перспективы: «Не беспокойся, — думал я, посылая куда-то вниз успокаивающую волну и образ неторопливого поглаживания, — я найду способ все исправить. Они больше не будут мучить тебя своими страхами, я сделал для этого, что мог, и постараюсь найти причину. Я обязательно вернусь к тебе еще раз, прежде чем покинуть это место. А сейчас спи и дальше, ветра будут петь тебе, ведь им, кажется, понравилось». Уж не знаю, насколько мы с тварью поняли друг друга, но за мгновение до того, как исчезнуть отсюда, сделав всего лишь шаг в Хумгат, я увидел, как своеобразным салютом в небо снова взметнулась струя фонтана. Не то чтобы мне приспичило пофорсить, просто я в очередной раз вспомнил, что вполне может оказаться, что Темным Путем тут владеет каждый второй, не говоря уже о количестве Мастеров Преследования, а сумеречный город, пожалуй, пока не готов к таким гостям. Как ни странно, место у Стержня мира ничуть не изменилось за эти не знаю сколько прошедших лет, да и рана была мучительно знакомой. За исключением того, что в этот раз она все ещё была свежей. Когда я уже привычно сунул в нее правую руку, ладонь вдруг заныла следом недавнего пореза, и я еще успел вяло задаться вопросом, когда это я умудрился. А потом накатил уже известный экстаз. В этот раз процесс был не таким… безапелляционным. Словно бы Стержень мира довольно долго был уверен, что помощи ему нет и не будет, и собирался держаться до предела, бесконечно долго держать на себе весь этот прекрасный чокнутый мир. А тут я, Геркулес хренов, за яблоками Гесперид приперся, лох ушастый, консерва живая. Так что я, для разнообразия, практически помнил себя и даже остановиться сумел сам, а не положился на упырью практичность. Такой герой, слов нет. Зато шмотки, заботливо собранные Хейлах, в этот раз не пострадали. Все-таки она была права. Из приступа самоиронии меня вырвал чей-то сдавленный вопль, скорее жалобный, чем возмущенный. Я поднял тяжкие многотонные веки и попытался понять, что же от меня хочет этот смутно знакомый человек. Тщетно, конечно, но еще один подвиг я все-таки осилил: — Поговорим позже, когда я вернусь, дня через три. Сейчас я должен уйти восстановить силы, все-таки ваш Стержень на редкость прожорлив. На голодном пайке вы его, что ли… — душераздирающий зевок, — держите? Слушать ответ я, разумеется, не стал. Там мелькнули всякие понятные скучные фразы вроде «что вы тут делаете?!», «кто вас пустил», «я немедленно доложу Королю» и прочие заверения в крайнем возмущении и обещании пожаловаться. «Не повезло сэру Антаропу, — флегматично мелькнуло в моей голове, — я-то нагадил и смылся, а ему на ковер к королю идти». Слегка потрясенный собственным интеллектуальным достижением — вспомнить имя коменданта Холоми, который рвался закормить меня еще во время моего самого первого визита сюда! — я снова шагнул обратно в сумеречный город, и даже посетить Хумгат не забыл. Вот какой умник, герой и добрый молодец. Пороть меня некому.