Атлант

— Следует четко разделять применение магии семидесятой и восемьдесят второй ступеней, причем в описываемом случае это различие имеет самое принципиальное значение, поскольку превышение необходимой ступени может воздействовать как катализатор. Встраиваясь в магические потоки окружающего мира, ваше заклинание может стать неуправляемым. Впрочем, в некоторых случаях это можно использовать... Внутренности вдруг скручивает болью так сильно и резко, словно чья-то невидимая рука решила, что они занимают слишком много места в теле, и пришло время устроить их покомпактнее, желательно одним плотно слепленным комом. Боль натягивается, низко и уверенно гудит, сгущает воздух вокруг так, что вдохнуть его вдруг становится задачей весьма нетривиальной, и даже хочется удивиться, почему Младшие Магистры всего этого не чувствуют. — Итак, в каких случаях применение восемьдесят второй ступени может быть оправдано? Великий Магистр отворачивается, строго отмеряя намек на вежливую скуку на малоподвижном лице, отходит к окну, смотрит на ухоженный внутренний двор. В зале проносится легкий шепоток, но, как и следовало ожидать, слушатели такого случая придумать не могут, хотя явно очень стараются. Отлично, вот и пусть стараются, этого времени как раз должно хватить. Восемь-девять-десять-выдох. Гадать, что происходит, — абсолютно бесполезно, разве что только если нечем заняться. Глава Ордена на такую милость судьбы пожаловаться не может, снова принимаясь вдыхать неподдающийся воздух. Боль уходит в глубины сознания, уже не мешая, а помогая ощутить, что... ... Определенно жив, скорее всего не ранен и даже вполне здоров, только кончики собственных пальцев вдруг подмораживает ледком, как берега Комугайской бухты в холодные зимы. Холод ползет наверх, играючи выламывает запястья, тянется к локтям. Во что же он опять ввязался, этот вечный мальчишка, не то чтобы даже не ведающий, что творит, а не желающий этого ведать, потому как скучно и не нужно. И есть у кого спросить — потом. Выдох. Холод ползет к плечам, и Лонли-Локли позволяет себе вмешаться. Широкий мраморный подоконник, частый оконный переплет, расходящиеся звездой о семи лучах дорожки вокруг клумбы за окном подергиваются маревом, плывут, и Макс оказывается прямо перед ним, сосредоточенный, с закрытыми глазами, в своей странной иномирской и насквозь мокрой одежде. Впрочем, если бы купание в таком виде было единственной вершительской странностью, жизнь стала бы куда проще и скучнее. Только была бы уже чья-то чужая, а хочется и дальше учиться жить собственной. Навык не слишком легко дающийся, но весьма и весьма полезный. «Макс, остановись», — непреклонно говорит ему Лонли-Локли. И тот слушается почти сразу, и волна холода замирает у шеи, а вместо мальчишески худых плеч под пальцами вновь оказываются розовато-серые разводы камня. Четырнадцать-выдох. — Поскольку я не услышал внятного ответа, прошу вас на досуге подумать над заданным вопросом. При использовании же семидесятой ступени... Ближе к вечеру Макс знакомо касается сознания — вздохом на грани слышимости, неизвестно откуда взявшимся порывом теплого ветра, взлохматившим волосы и едва не свалившим тюрбан. Холод послушно уходит, оставляя по себе пустоту Дырявой Чаши, из которой только что вытрясли последнюю каплю вина. Послать зов сэру Халли не удается, как нередко бывает, но именно сейчас — Великий Магистр уверен — это связано не с поисками на Темной Стороне очередного заигравшегося в магию юнца, а с интересующим его вопросом. Что ж, так даже лучше: субординация соблюдена и не нужно тратить время на непременные в случае общения с Почтеннейшим Начальником шуточки. А для того, чтобы найти Макса, Джуффин не нужен ему уже очень, очень давно. Боль здесь, никуда не делась, просто вернулась в привычное, давно свитое гнездо. Стоит только чуть потянуть ее за хвост, и пространство расступается, само вынося Великого Магистра на паромный причал у стен Холоми. Вот оно как. Комендант сам спешит навстречу важному гостю. С тех пор, как они перестали быть сотрудниками смежных департаментов, сэр Камши обрел некоторую вальяжность власть предержащего и намек на второй подбородок. Однако симпатии к бывшим и нынешним «страшным колдунам» в нем не прибавилось — еще один камешек в основание стабильности мира. — Могу я осведомиться, что привело сюда Великого Магистра Ордена... Шурф Лонли-Локли не считает необходимым выслушивать свой полный титул, потому перебивает: не слишком тактично, но твердо. По его мнению, в нынешней ситуации вежливость совершенно бесполезна, только время тратить. А оно в его положении — ресурс невосполнимый. — У меня назначена встреча с сэром Максом в стенах вверенной вам тюрьмы. — Кем подписано разрешение? — бедняга Камши пытается найти поддержку в привычном протоколе поведения. — Мной, — от Великого Магистра веет холодом. — Вам предъявить его немедленно или вы все же свяжетесь с моей Канцелярией в установленном порядке? Здесь, в Холоми, ощущения сглаживаются близостью Сердца Мира, которое заглушает пульсирующую боль тревоги, как Большой королевский оркестр — уличного музыканта с оринхойской дудкой. Лонли-Локли вслушивается, всматривается в себя внимательным странником, пытающимся углядеть путь через болотные топи по выцветающей на глазах карте. Не то чтобы это был единственный способ найти Макса; в конце концов, зачем еще этой тюрьме комендант с такой слабой магической аурой как не ради того, чтобы провожать высоких гостей (угодливое раскланивание при этом можно опустить, это уже дурновкусие). Но даже последний олух из послушников, только начавший учиться колдовству, понимает, что успех любого применения магии зависит не только от правильного выбора заклинания, но и от непрерывности его вектора, а говоря простым языком — внутренней готовности колдующего идти до конца. А посему глупо было бы ожидать, что в таком важном — самом важном из возможных — деле Великий Магистр поступится этими правилами из-за какого-то там Стержня Мира. Да, именно так. Пожалуй, если бы встретил упоминание о подобном случае в любом из трактатов, даже самых уважаемых и авторитетных, счел бы помесью безудержной похвальбы с дешевым пристрастием к красивым метафорам. Но Стержень действительно проявляет учтивость, и это настолько невероятно, что Великий Магистр гонит от себя мысль, что произошло это просто от изумления Мира, не знающего, что еще сделать с этаким наглецом. Но чувства вдруг возвращаются, только уже не терзают тело, а дарят приятную усталость, какая бывает после долгого дня, заполненного новыми интересными заклинаниями. Великий Магистр останавливается посреди ничем не примечательного коридора и отвешивает глубокий церемониальный поклон. Ощущает, что благодарность услышана и принята, и уверенно направляется к одной из дверей. Комендант, шумно топающий сзади и дышащий с неровным присвистом, словно опара, в которую переложили дрожжей, тут же отстает. То ли решает, что отмерил достаточно служебного рвения, то ли — что больше похоже на истину — чувство самосохранения у бывшего подопечного генерала Бубуты не совсем еще уснуло за годы спокойной и сытой жизни. С тех самых пор, как Холоми превратилось в тюрьму, в этом коридоре предполагалось содержать высочайших подозреваемых или свидетелей серьезных преступлений, заключать которых в настоящую камеру было бы противозаконно. Вот только на памяти Великого Магистра апартаменты нун-геш пустовали всегда, причем не потому, что были снабжены какой-нибудь особой табличкой, строго-настрого повелевающей никого в них не селить, пока не высохнет Великое Крайнее море. Просто ни надзиратели, ни стражники не испытывали никакого желания сюда заходить, да и зачем, если других помещений хватает. Непредставимая сила ворочается под ногами монстром, видящим неспокойный сон, и пол, кажется, подрагивает. Лонли-Локли смотрит на груду одеял, из-под которой виднеется лохматая макушка — зрелище знакомое, но оттого не слишком-то успокаивающе. Нормальные люди так спят дома, да на все замки запершись, а не тут, где... Тот самый монстр под ногами словно мысль о себе улавливает, оживая, и ласкающее тепло вдруг катится от плеч к локтям, уверенно скользит в ледяные с полудня пальцы, требовательно покалывает. Бывший Мастер Пресекающий с трудом изгоняет из сознания образ огромной ластящейся собаки, которая его только что... облизала, а вместе с этим образом пропадают и другие. Вообще все. Кажется, заклинание Призыва ощущается похоже, таким же отсутствием мыслей и блаженной уверенностью в собственных действиях, и — как и тогда — сопротивляться ему не хочется, да и смысла в том никакого нет. Гораздо приятнее сесть рядом с Максом, ладонью скользнуть под одежду к обжигающе холодной коже и замереть, когда надсадно бьющееся сердце все ровнее и спокойнее принимается стучаться в пальцы. Бытие распадается на множество идентичных мгновений, и в этом постоянстве остается место только спокойному ожиданию и вдохам. А потом рука, подчиняясь все той же сторонней воле, невинно ложится на колено, будто бы и не было ничего, а Макс потягивается и начинает улыбаться, даже еще глаз толком не открыв. Оборачивается, ни слова не говоря смотрит со своим вечным уверенным всемогущим всезнайством — мол, хорошо что ты тут, друг, потому что тут ты и должен быть, этакий ты догадливый молодец. А потом вдруг с грохотом хлопает окно, створка медленно — очень быстро на самом деле — ползет к стене, и ударяется об нее, и на излете этого движения закатное солнце плещет со стекла в глаза ярко-алым и, почему-то, черным. Полы под ногами словно истаивают, не роняя, а опуская вниз, и смотреть на все приходится не с привычной высоты собственного роста. И остается только удивляться, почему называл Стержень Мира монстром, если давно знал, что он собой представляет, только не утруждался тем, чтобы самому себе напомнить об этом знании. И все внутри кричит об опасности, но рука — не собственная, а чужая, но знакомая почти как своя — ныряет в безмолвно кричащее от боли исполинское нутро, и на какой-то короткий миг Великий Магистр преисполняется того понимающего сочувствия к этому нутру, какое только один калека может испытывать к другому. И именно это сочувствие, за которое он цепляется инстинктом срывающегося с обрыва на камни, позволяет досмотреть все до конца. Макс смотрит на него довольно и весело, и самую чуточку лукаво, вроде как хочет сказать что-то вроде: «во, какое я выучил страшное новое слово, а ты так можешь? То есть, конечно же, можешь, но я не за этим тебя сюда позвал, а для того, чтобы ты мной повосхищался». Лонли-Локли восхищается. Он несколько раз безмолвно смыкает ладони в подобии беззвучных издевательских хлопков и коротко качает головой. — Могу тебя поздравить, Макс, только ты мог так переиграть Джуффина. И из Ехо удрать, причем навсегда, и даже дюжинную часть срока проигрыша не заплатить. Да еще и поддержкой проигравшего при этом заручиться. Макс все равно улыбается, только уже как-то растерянно, мол, ну как же так, я все что можно предусмотрел, у меня везение, Нумминорих и ты, дружище, а как же иначе. Все будет отлично, а еще очень интересно, уж я-то знаю. У Великого Магистра свое, иное знание — и это знание раздирает его изнутри так яростно, что это даже нельзя назвать болью. Это уже какая-то чистая идея боли, потому что не может же человек из плоти и крови такое вынести, каким бы опытным магом себя ни мнил. «Может-может, — шепчет что-то, то ли испуганно отделившийся внутренний голос, то ли очнувшийся от забвения Безумный Рыбник. — И ты знаешь, что может, знаешь ведь». Лонли-Локли протягивает руку, бесцеремонно раздвигает щурящемуся Максу веко и вглядывается в зрачок. — Я одного не понимаю, зачем ты вдобавок ко всему еще и напился какой-то дряни? Ну ладно, Джуффин, он любит веселые эксперименты, особенно на других, но ты... — Великий Магистр обрывает сам себя, понимая, что от слов в данном случае толку немного. В данном случае — это вообще с Максом, надо полагать. И заканчивает фразу иначе, словно тему мелодии меняет, — ... Но ты, пожалуйста, подожди полдюжины минут, пока я не посмотрю, можно ли состряпать из ингредиентов, которые найдутся у местного знахаря, хоть какое-нибудь противоядие. Собственно, предупреждение оказывается излишним: кажется, едва ли не впервые за время знакомства, Лонли-Локли умудряется переоценить способности Макса в области совершения самых нелепых поступков в наиболее неподходящее для этого время. Вопреки обычному ходу событий, по возвращению тот обнаруживается на прежнем месте и послушно пьет предложенное, пробормотав полагающееся случаю бессмысленное заклинание, что-то среднее между «спасибо, дружище» и «ну и гадость». Он все еще как-то неправдоподобно бледен, этот несносный Вершитель, и Великий Магистр прислушивается к себе — не колет ли в пальцах вновь рвущейся к адресату силой. Но сейчас Сердце Мира молчит как-то сыто и, кажется, довольно. Так же, как и Макс, у которого вид человека, получившего дюжину Дней Свободы от Заботу кряду и собирающегося провести их самым приятным образом. — Даже не знаю, пригодятся ли тебе советы, которые я мог бы дать, — Глава Ордена Семилистника аккуратно подбирает тяжелые полы с широкой голубой полосой и снова усаживается рядом. — И я не знаю, но ты все равно не жадничай. Чтобы твои многомудрые советы да когда-нибудь не пригодились? Макс ерзает, натягивает одеяло, поворачивается на живот, подпирает локтем щеку, смотрит снизу вверх, потом дергает плечом и кладет голову своему официальному другу на колени. Разумеется, и не подумав узнать, нет ли у того каких-нибудь возражений на этот счет. Их нет. — Тогда, чтобы тебе не пришлось ждать этого когда-нибудь, дам совет, который пригодится тебе незамедлительно, — говорит Великий Магистр. — Поспи еще. И, не дожидаясь какого-нибудь комментария, что, мол, Макс же не дурак от этаких щедрот судьбы отказываться, накрывает тому глаза рукой. Ресницы щекотно скользят по ладони, и голова тяжелеет, удобно утыкаясь куда-то под ребра. Лонли-Локли сидит очень прямо, глядя в окно, за которым густеют ночные краски, дышит на восемь и ни о чем не думает. Потом осторожно перемещает ладонь на висок и прикрывает глаза. Собственная сила истекает охотно и щедро, и от этого сразу становится легко и правильно, словно добровольно делиться собой — самое естественное состояние для любого мага. Вот только в сознании нарастает чистый, многоголосый звон, свидетельствующий о том, что Великий Магистр все ближе подходит к той самой негласной границе между собственным могуществом и слитной магией всех адептов своего ордена. А потом этот звон вдруг исчезает, да так внезапно, что тишина не только оглушает, но и ослепляет. Запах цветов из орденского сада густой волной вливается через открытое окно, ничуть не смущаясь тем, что Иафах находится в добром получасе езды на амобилере от Холоми. Макс чуть поворачивается, улыбается во сне, закидывает руку своему другу за спину и прижимает к себе. Врешь, дескать, не уйдешь. — Спасибо, леди Сотофа, — вслух говорит Лонли-Локли. Что ей какое-то там расстояние, если ткань мира тут же услужливо сообщит о благодарности своей любимице. А сам думает, что, кажется, едва ли впервые не рад ее вмешательству в свои дела, поскольку самое это вмешательство означает слишком многое. Неопределенность исхода, как минимум. Ту самую, при которой хороша любая предусмотрительность. Макс спит так крепко, как только может спать под заклинанием до крайности измученный человек с плещущимися на донышке остатками жизненной силы. Но, собственного успокоения ради, Великий Магистр шепчет обезболивающие чары, нашаривает Максову ладонь — не ту, гладкую, которая обнимает его сейчас за спину, а другую — обычную человеческую ладонь с пальцами, потемневшими от древесного сока, неровно обрезанными ногтями и царапиной возле мизинца. Медлит мгновение, а потом вонзает в эту ладонь ноготь, из-под которого тут же начинает сочиться кровь. Ведет вбок и вниз, и снова вверх, и влево, вычерчивая что-то, ведомое только ему самому. Потом смотрит на собравшуюся в пригоршне алую лужицу, склоняет голову и то ли целует ее, то ли пьет, то ли ставит губами печать. Отстраняется, сосредотачивается, и язычок голубоватого пламени слизывает зло шипящую кровь Вершителя. Исцеляющие чары прокатываются по разрезу, и тот подергивается розоватой новой плотью, а потом бледнеет, оставляя ровные переплетающиеся нити сложного, из нескольких древних рун сотканного рисунка. Никому. Макс еще какое-то время согревает дыханием через все слои одежды, потом переворачивается, скатывается с колен и утыкается лбом в подушку. И Великий Магистр понимает — пора. Половина ночи уже успела пробежать, и это совершенно точно была ее лучшая половина, а это кое-что да значит. Лонли-Локли поднимается, одергивает полу и вдруг останавливается, потому что его настигает Безмолвная речь. Да, прямо здесь, в Холоми, куда, как известно, Зов послать нельзя. «Не надо сжигать себя заживо, мальчик, — леди Сотофа умудряется отчетливо передать привычную, насмешливо-понимающую интонацию. — Печеные Магистры давно не в моде, а ему ты еще пригодишься». Глава ордена не находится с ответом, склоняет голову и виновато молчит, как последний нашкодивший послушник. Леди Сотофа никогда не ошибается.