Красивый папа

      Рано или поздно обязательно захочется что-то поменять: адрес, телефон, работу, человека, с которым делишь постель. Люди склонны что-то изменять в собственной жизни, ведь никому не пристало всю жизнь жить в одной и той же комнате, есть одну и ту же еду, получать одну и ту же зарплату и умереть там, где провел детство.       Минсок бы не назвал свое ярое желание добавить красок в свою жизнь попыткой избавиться от чего-то неопределенного, но, пожалуй, избавиться от подобных отношений он всё-таки хотел. Его бесило всё: от этих однообразных скучных вечеров ежедневно, когда он просто сидит с книгой и пялится в одну точку, розового постельного белья, что нет никаких сил сменить, до этой чертовой неопределенности. Да, они формально встречаются, да, живут вместе, да занимаются сексом два раза в месяц — Минсок думал вообще, что у Ханя имеется какой-то секретный календарик, раз это происходит с завидной четкостью и по расписанию, — но это всё. Не было больше ничего.       Однако для десятилетнего Исина какие-то кардинальные перемены прошли бы весьма болезненно. Он привязался как к учителю, вечно мельтешащему рядом и готовящему классное жареное мясо, так и к отцу, который перестал быть пройдохой и самым несчастным человеком на Земле. Тот Хань и этот так сильно отличались, что если папа из настоящего станет папой из прошлого, Исин просто не переживет. И Минсок думал об этом больше, чем о том, переживет ли он сам.       Минсоку казалось, что только он заметил это легкое напряжение и рассеянное чувство заинтересованности с обеих сторон, что только ему вся эта недо-семейная жизнь осточертела, что только он хочет что-то хотя бы немного поменять. Страшное слово «узаконить» проедало дыру в его мозгу, и Минсок пугался своих желаний. Ему не казалось, что расписаться — хорошая идея.       Но как оказалось, Лу Хань тоже думал о том же, тоже рвал волосы на голове, тоже переживал. Не хотелось бы потерять то, что так трепетно строилось. Но он понимал, что их отношения сделаны вовсе не из симпатии или влюбленности, а из какой-то паршивой, непонятно откуда взявшейся взаимной привязанности. — Скажи на милость, почему ты до сих пор сидишь на работе? — вопрошает разлегшийся на кожаном кресле Сехун. Для босса всей этой «прекрасной идеи» с интригующим концом он выглядел не слишком подходяще: джинсы, футболка, три дня не мытые волосы. О мог строить дурачка хоть двадцать четыре часа в сутки, притворяясь, что не понимает, что происходит, но Хань всё видел, даже чувствовал, это нарочитое любопытство и надоедающее желание разобраться или дать ужасный совет со стороны друга. Он друг, а потому Лу отодвигал его от своих личных, никого не интересующих дел подальше так долго, как мог. Возможно, даже зря, но китаец из принципа ломал голову в одиночку. — У меня полно работы, — коротко отвечает Лу Хань, делая новый глоток. Холодный кофе привычно впивается в горло, заставляя откашляться и прикрыть глаза от нелепости. Исин, Минсок, Исин, Минсок — и так всё время, а Хань устал, устал смотреть на измученные лица личных домоседов, чьи вылазки были только в магазин и в школу. Обыденность проедала плешь, сжирала нервные клетки и оставшуюся толику терпения. Хотел всё бросить, забыться и не думать хоть когда-нибудь, что по приходу домой его встретят два любимых лица, которым признаться не позволяет гордость Ханя.       Бессовестная гордость, которая толкает его два раза в месяц зайти в спальню и молча достать презервативы из тумбочки, кинув взгляд на уже ничему не удивляющегося мужчину. Которая не позволяет тихо прошептать, как Минсок, чертов Минсок ему ценен, как он влюблен в него, словно наивный мальчишка. Гордость, которая заставляет упорно молчать, не молвить ни слова, когда так хочется закричать «спасибо» и уткнуться в горячую сладкую шею.       Сехун хмыкает, сдержав порыв ругательств. Будь он хоть чуточку наглее, непременно бы вправил старшему его не на пару лет мужчине его по-идиотски запрограммированный мозг. — Прекращай это, серьезно тебе говорю, — строго говорит парень, свесив ноги с подлокотника. Хань мало заинтересованно поднимает на него взгляд, отрываясь от бумаг и белого экрана компьютера. — Твой депрессивный настрой портит твоему сыну жизнь. Но это не самое главное. Он портит жизнь вам с Минсоком. Самому не надоело бегать от него?       Лу Хань молчит, полагая, что это был риторический вопрос, но Сехун недовольно изгибает губы, нахмурившись. Он чудесно помогал ещё больше возненавидеть себя. — Хорошо говорить, когда ты не старпер и не решил связать жизнь с учителем своего сына. — Хочешь сказать, что ты с ним только потому, что не мог терпеть одиночество? — вновь спрашивает Сехун, но Хань не удостаивает его ответом, то ли потому что про себя соглашается, то ли потому что предпочитает игнорировать, чтобы не давать повода для новых предположений прямо в точку. Это знак Сехуну, что его догадки верны. — Да ты же смотришь на него, как на гребаного бога. Просто признай, что я прав.       Хань выдерживает минуту, созерцая белый экран. Невероятно сложно подобрать слова, чтобы объяснить то, что творилось в его голове. Сехун бил по больному, и Лу Хань только ещё больше убеждался, что любит Минсока больше, чем считал до этого. Он думал, что симпатия, простая симпатия, но так привязался, что не уверен, что сможет когда-нибудь отпустить. — Ладно, да, — тихо соглашается он. Веки смыкаются, позволяя глазам отдохнуть, а Лу вновь сосредоточиться. Сехун хмыкает, и не нужно видеть его лица — он торжествует. — Но хочу, чтоб ты знал. Мои чувства к Минсоку я открою ему сам, и не нужно вмешиваться в наши дела, — открыв глаза, он видит, как О согласно кивает, но позволяет довольной улыбке растечься по тонким губам. Немного хитренько и лукаво.       Вернувшись домой, Лу Хань как никогда чувствует груз ответственности. Он не давал никаких обещаний, что сделает это сегодня и что вообще когда-либо сделает, но совесть сдавливала виски, заставляя голову болезненно пульсировать. Минсок сидел за кухонным столом, перебирая луковицы чеснока, и устало улыбнулся ему, поворачивая голову в его сторону. Хань почувствовал всё в тот момент: собственную глупость, слепоту и необъяснимую нежность.       Он собирается — мысленно и физически — и мучительно долго подбирает слова, чтобы сказать. Не знает, как, не знает, что. Но точно знает, что должен, и именно сейчас.       Пряча взгляды карих глаз друг от друга, они забираются на кровать, тяня на себя свою часть одеяла. Минсок не знает, чем вызвана грусть и глубокая задумчивость в бездонных глазах напротив, но не говорит ничего. — Я тебя люблю, — вот так просто, как лембас с маслом, говорит, а после быстро закрывает рот, осознавая, что произнес. Минсок округляет большие глаза, скидывая полотенце и молчит. И никто из них не смеет двинуться. Лу Хань жалеет о своих словах, ведь Минсок, видно, не чувствует того же, а сейчас ещё и оттолкнет его. Их отношения были так удобны: избавление от одиночества и секс. Теперь всё это не имеет значения, ведь Лу Хань что-то чувствует, и это портит их ни к чему не обязывающее благополучие.       Но было ли это благополучие построено на полном отсутствии чувств?       Хань считает, что да. Он лишь не чувствовал отторжение, Минсок был ему симпатичен. Был всё это время с того непотребства в просторном школьном кабинете до недавнего, когда Лу осознал, что сердце бьется чаще. Пять стадий принятия неизбежной любви: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие — были им почти пройдены, и он висел где-то между двух последних. И вот он шокирует своего партнера. Тот наверняка даже не думал о чувствах, вспыхнувших к нему у Ханя.       Щеки краснеют, и младший воротит нос. — Стой, — Минсок хватает его за руку, но нежно, будто хотел одним касанием что-то сказать. Их взгляды пересекаются, и китаец зардеется с новой силой, коря себя за столь неожиданное для них обоих признание. — Ты… правда?       Хань быстро кивает, и глаза старшего становятся ещё шире. Проходит почти вечность, прежде чем Минсок снова начинает говорить: — Я тоже, — шепчет он, обрывая тишину и хрупкое ханевское сердце. Они тянутся и прижимаются друг к другу дрожащими губами, беспорядочно усыпая лица напротив нежными поцелуями.       И чувствуют себя самыми счастливыми. Ведь за стеной негромко сопит Исин, укутавшись в красный плед, а здесь бьются два влюбленных сердца, благодаря тот день, когда они встретились.