Говорящий со зверями: Песнь бубна

Завершение одного пути откроет новый. Смерть — это конец и начало, и даже когда нет надежды, жизнь возьмет свою дань и стребует плату. Неприятности начались с того, когда начальство прозрачно намекнуло Степану, что ему нужен помощник, который через какое-то время станет его преемником. — Чушь все это собачья, — Иван вышагивал по Степановой избе по диагонали и сыпал искрами. — На хер тебе помощник сдался? Да ты крепче меня, старик, и куда еще с добром. Мишка тихо сидел в уголке на лавке между понуро лежащими у его ног псами. Волки чувствовали шкурой, что старший из хозяев готов прибить кого угодно или выйти на тропу войны, объявив всему миру начало славной охоты. И даже с Белым не связывались, хотя лайка Степана все время подрыкивала, показывая им крепкие клыки, чуя разбавленную волчью кровь. — Сам знаю, но по паспорту я давно пенсионер, просто в эту глушь никто раньше не совался. А теперь так некстати появился один из родственничков замдиректора нашей конторы, вот он и нашел куда свое добро пристроить. — Бывшего зэка, ага, лиха беда начало. Сергей Васильевич вообще в лоб мне выдал на днях — дрянь, а не человек. И такого к нам сюда, где на сотни верст ты, я да Мишка, — Иван и не думал успокаиваться, впрочем, его никто и не тормозил, все и так были на взводе. И то, что человек, кой претендует на место Степана, бывший заключенный, никого не радовало. — Ну, он вроде как отсидел и даже досрочно выпущен за примерное поведение. — Угу, у нас и сидел, тут недалече. Тебе напомнить, друг, какой процент у нас отбывает срок из тех, кто вляпался по мокрому делу — больше половины. Не зря их сюда ссылают и держат подальше от нормальных людей. — Его дело, как мне сказали, прошло по другой статье. Да, он косвенно был связан с бандой, что резала людей, но сам якобы не убивал. Да и залетел с ними по глупости, — Степан тяжело встал и, дойдя до закипевшего чайника, потянулся за заварником. Что ж, война войной, а обед по расписанию. Тем более Иван с Мишкой гостили у него уже дней как пять. Провожали знакомую партию геологов, ну и задержались, с военными пересеклись, да еще и весточку получили к своему удивлению от Жоры со знакомыми биологами, что стояли на постое у Степана. Правда, из нее поняли только половину, после защиты докторской тот восстановился зачем-то на своем старом рабочем месте. Но к ним возвращаться желанием пока не горел, тем более расписал прозрачно о том, что отдает какие-то необходимые сердечные долги и неимоверно счастлив. А еще прилагалось фото странного брелка в форме кривой птички. На что Иван умудрено хмыкнул, но разжевывать вопросительным глазам Мишки попросту не стал, он прекрасно помнил этот самый брелок у Жоры, видел и не раз, когда орнитолог зависал у него практически каждый полевой сезон. Тем более этой поздней весной Талыгин защитился, но вместо того, чтобы остаться на кафедре, как перспективный молодой ученый, вновь сбежал в лес к своему Ивану. И хотя его любимый вернулся к нему, но у Ваньки неспокойно было до сих пор на душе. А вдруг возьмет да укатит в тот чертов заповедник-заказник на невъебительные расписанные когда-то Жорой молочные реки и кисельные берега, как знать. Правда и в конторе Мишку в должности повысили и даже подняли, хоть и немного, зарплату, но с уровнем исследований на мировом уровне его медленные ковыряния в бесконечных пробах моллюсков было не сравнить, однозначно. Прошло два года после того, как эти два влюбленных отшельника волею судьбы попали на праздник летнего солнцестояния. Наутро им все показалось вообще конкретным бредом, если бы только не одно «но». Они были там вместе, и более того, их воспоминания по большей части совпадали. Правда Талыгин в упор не помнил никакого Байкала, а Иван полуголого гиганта, что торчал якобы с ним рядом, пока Мишка зажигал с разогретой толпой по бесконечному кругу. Все это попахивало массовыми галлюцинациями и откровенной шизофренией, от чего и тот и другой Степану о своих ночных гуляньях так и не рассказали. Посчитали, что не стоит по пустякам беспокоить старика. Вернулись и слава всем богам вскладчину, а на утро и псы появились в сопровождении неучтенного стада оленей. Сыпанул хозяин заварки щедро, ну а ко столу достал пряники и неизменный шоколад для Ивановой любимой «женушки». — Ты об этом точно не знаешь? Нет. И я как бы тоже. Так что лучше бы его куда в другое место определили, если начальству так надо родственничку помочь, а не к нам под бок. В тайге жить с тем, кому не доверяешь — не дело, — Иван принял горячую кружку с благодарностью и, позвав Мишку ко столу, подвинулся, давая ему место рядом с собой на лавке. — Тем более раз его берут, и не криви свой старческий нос. У него точно есть разрешение на ношение ружья. Без этого тут дохлый номер, ни работы — ни житья, зверье сожрет. — Есть. Это-то как раз и напрягает. Но он проходит по какой-то новой программе реабилитации после отсидки. Мол, все долги закрыты, и Владимир должен обратно вливаться в социум и зарабатывать себе на хлеб праведным трудом. По мне так лучше бы вы с Мишкой ко мне переехали жить. Так ведь и ты лось упертый и начальство слушать не будет, коль родственничек объявился. Так что бухтеть прекращаем, через месяц приедет вместе со своим сыном, вот и поглядим. На слове «сын» даже Мишка рот раскрыл от удивления: — Так у него еще и ребенок есть? — Есть, в этом году в сельхозакадемию поступил, Шуркой кличут. Ну вот перед тем, как на большую землю отправиться, его Вовка к нам и хочет привезти места показать. Зачем? Сам не знаю, может хорошее впечатление произвести, с женой-то, как я понял, он давно разбежался, холостякует. Но с сыном общается, вот и притащит к нам знакомится, — Степан, гоняя чаи, задумчиво рассматривал то притихшего Талыгина, то яростно пыхтящего Ивана. — Не нравится мне все это, — заключил под конец Ванька. — Да кто ж спорит, тем более он сам настоял на том, чтобы я его к вам сводил, мол, местность посмотреть, то да се. Но, как говорит правильно твой друг в погонах, мутный он человек и из этого всего ничего хорошего не выйдет. Да и Валерка мне всю плешь проел, думаешь, ему прям вот великое счастье у себя на подотчете бывшего уголовника держать? — продолжали ворчать, периодически поминая красным словцом въедливого, вечно потеющего участкового. И то верно, если что тут случись, такому закрутится — потом хрен расхлебаешь, даже если хлебать всем табором. *** Опасения Ивана оправдались по самому паршивому варианту. Как только этот мордоворот Вован переступил порог их уютного дома и, увидев Мишку, хлопочущего у плиты в фартуке, выдал, сплевывая брезгливо на пол: — Пидоры. Лишь громкое рычание Степана и четкое предупреждение про то, что любой, даже мало-мальский намек на криминал, и Вовке припомнят тут же все, что числилось за ним расписным отягощенным хвостом. Так что Владимир руку со своей винтовки убрал, Иван повторил за ним чуть погодя, но ружье отодвигать от себя не собирался, наоборот, повесил на плечо, сдвигая демонстративно назад. — Что баб, что ли, мало? Да в первом же близлежащем поселке можно найти себе пизду для траха, коль так чешется, — Вовка все же не унимался, и было непонятно, что его больше всего бесит: сам Талыгин как данность, то, что Степан не влезает в отношения этой голубой парочки, или просто факт, что два мужика живут вместе как супруги. — Мне брательник конечно на что-то подобное намекал, но я не думал, что все так говняно, как выглядит в натуре. — Заткнись! Если тебе надо пизду для траха, сам ее ищи, — Иван оскалился так, что теперь даже Мишке стало не по себе, ничего хорошего эта звероподобная улыбка его любимого вновь прибывшему не сулила. — Так, оба, обороты сбавили. Это не наше решение, если вы не забыли. Иван, не рычи. Вовка, если уже сейчас не можешь найти язык с тем, кто будет прикрывать тебе жопу и спину, лучше сразу отказаться от данной работы по собственному желанию. И нам спокойно будет, и тебе расчудеснее. — Я бы и отказался, думаете, тут торчать черт-те где прямо сахар, да еще и с гомиками под боком? Так я ему свой зад с хребтом и доверил, ищи идиота! Но если откажусь, поставят на карандаш и припишут очередную чухню, которой я не совершал, — Владимир окончательно снял с себя винтовку и расположил ее у входа, тем самым давая знать, что он идет на попятную, и даже при всем своем негативе к другому егерю и его парню, агрессивность проявлять не будет. Степан этот жест оценил: — Ну, вот и хорошо, и тебе есть что терять. Кстати, Шурка, чего не заходишь в дом? — старик выглянул в сенцы, зовя второго гостя и пропуская в дом худого вытянувшегося несуразного парня. Тот глянул затравленно из-под лохматой длинной челки испуганными глазищами и, оценив присутствующих, притулился к стене рядом с выходом из избы. — Чо застрял? — Вовка сел без приглашения на лавку и указал взглядом подле себя. — Надеюсь, от того, что побудем пару минут в этом притоне, гейством от них не заразишься. Так как, если подобное случится с моим сыном, урою тут же. Шурка при этом от каждого грозного слова отца вжимал лохматую голову в ворот дешевенькой ветровки и вообще пытался прикинуться ветошью или вязанкой дров. Иван скрипнул зубами, смотря, как пацан просачивается в сторону отца и, садясь на лавку, старается куда подальше отодвинуться от свирепого мужчины. — Мать он послушался, хех, мол, отца у него нет — сиротка, отчество деда и его фамилию взял, паскуда. По поддельным справкам как безотцовщина в сельхозакадемию поступил по блату. Что, в армию не захотелось, побоялся петушком там стать? Так вот, что я тебе скажу, мамкина юбка там точно не поможет, и если в тебе гниль есть — сдохнешь, как проклятая псина, — Вовка с Ивана лихо переключился на своего зашуганного отпрыска, видать за счет него гася собственное недовольство. От чего Степан только тяжело вздохнул, такого ужасного геморроя никто из них не предвидел. И он прекрасно понимал сейчас участкового Валерку, тот же просто встал в позу по поводу бывшего зэка, даже военных подключил во главе с небезызвестным Сергеем Васильевичем, делая упор на то, что относительно недалеко в тайге секретный военный объект, и тут непроверенные люди неуместны. Егеря даже немного обалдели с того, как лихо закрутилось все вокруг еще не приехавшего к ним нового сотрудника, но то ли зам там уперся рогом, прикрываясь принятой новой программой помощи бывшим заключенным, то ли отмыв по деньгам был хороший тем фирмам, что давал согласие на участие… И вот теперь покрытый вязью наколок на руках Вован сидел нагло перед хозяевами этой земли и не просто восседал как царь, еще и умудрялся травить своего любимого по всем статьям забитого сына. — Что, стесняешься своего отца, да? Ну да, сидел, так кто на Руси только не был в заключении, — продолжался допрос с пристрастием. — Нет... — еле выдавил из себя Шурка. — Если бы не стеснялся, на поводу у Зинки не пошел. Она, сучка, чует за собой вину, то, как отвадила меня от тебя, когда я в тюрягу загремел, вот и не вмешивается, тварь, теперь, хе-хе. И мне это куда на руку. Степан глянул на не менее испуганного Мишку, что прилип, не отходя от печки, и видно до сих пор не знал, как себя вести с этим неотесанным гамадрилом, и все же со вздохом печали подошел к Талыгину: — Чаю, Миша, если можно, да мы пойдем обратно... Ибо все это не дело, да и по утречку дорога спорится. — Чай еще с ними распивать, ха, не для этого я топал по тайге в эту глухомань, — перебил старика нагло Вовка. — И то правда. Так зачем же ты ко мне сунулся, любитель баб? Да еще и отпрыска своего к нам притащил прицепом? — сузил Иван по-недоброму глаза до боевых бойниц, полыхающих от злости синим. — Как зачем? — Владимир сделал обросшую трехдневной щетиной морду кирпичом. — Как преемник Степана гряду хочу у вас шаманскую посмотреть, а то в поселке местные баят такое, что уши в трубочки сворачиваются. Вот и захотелось узнать, правда это или нет. И сбываются ли все желания, которые там у ведьминского погоста можно загадать. *** Легли спать поздно, да и как тут вообще уснуть можно. То, как витиевато Иван послал Вовку и подальше, все еще стояло перед пыльными глазами уставшего Мишки. То, что мужики не дошли до поножовщины, спасибо Степану и как ни странно Шурке, тот вообще, вцепившись в рукав озверевшего от отказа отца, только бесконечно причитал, повиснув на нем мешающемся кулем: «Папа, не надо, пойдем домой, папа...». Иван тоже молодца, выдал в лоб, что пока Володька никто и не принят официально на должность, так что горбатиться на любителя доступных пизд, соскучившимся по ним во время отсидки, не собирается. Да еще и псы ощерились друг на друга так, что еще мгновение и будет общая свара. Как Вовку Степан вытащил с Шуркой из ихней избы, Талыгин так и не понял, он пытался успокоить Вола и Серого. В общем, все было на грани до определенного момента, а потом Степан забежал на пару секунд попрощаться, извиниться за такой срам, свистнуть Белого и, прихватив забытые стволы, утащил взбешенного Владимира куда подальше. — На чужом счастье в рай, — вывел Мишку из задумчивости ровный голос Ивана, и когда Талыгин прижался к нему, ища поддержки, крепкие любимые руки обняли так по одуряюще знакомо и желанно. — Думаешь, он хотел к погосту по собственному желанию пойти? — Хуже, он туда своего сына притащить хотел. Оба лежали с распахнутыми глазами, тупо уставясь в темноту потолка. — Значит о непосильной плате, что шаманка берет, ему тоже рассказали... — Мишка поежился и, как бы он не верил во все эти небылицы, но все же золотой крест теперь висел на Ванькиной шее, да и то, когда они утопали босиком куда-то по тропе оленей в какое-то запределье, попав на шаманский праздник, запомнилось на всю жизнь. — Это не секрет, ненцы всегда об этом бают, да и рассказ про дань — это предупреждение, чтобы не ходили и по пустякам дух хозяйки кряжа не беспокоили, вот и все. Но как же паршиво понимать, что он ради заветного желания готов отдать своего сына. — Ты уверен в этом? — Мишка поежился, хотя от объятий Ивана даже было жарко. — Очень надеюсь, что ошибся. Так как, если Вовка все же попадет на этот самый погост — огребем всем скопом. Шаманка баба вредная и сильная, ты же не можешь это отрицать, любимый. Мишка так не кстати вспомнил огромный костер и в его отсветах здоровую тушу медведя, под которой валялся, смотря невидящими глазами в вызвездившее небо, мертвый Юрка. Что он тогда чувствовал? Жалость, сожаление, боль? Талыгин до сих пор не мог точно сказать, хотел ли он своему насильнику такой конец? Страшную смерть от медвежьей лапы. А тут родного сына пытаются целенаправленно отдать нежити. Мишка отрицательно помотал головой и, все же угнездившись ей на Иваново плечо, попытался покемарить, но им этого было не суждено. Сначала послышался отдаленный лай, а после вой собаки. — Белый! — подскочил Иван, поднимая только заснувшего на нем Мишку, а за ним тут же следом слаженно в две глотки взвыли словно по покойнику их преданные псы. *** Обдурить Степана оказалось не так легко, ни за какие коврижки тащить этого утырка на Змеиный Кряж тот не соглашался. Однако, у местных ненцев, споив одного из приближенных к почитаемым вождям, Вовка давно выведал практически все, а еще подбил на кражу карты-схемы. И тот ему принес, за шесть бутылок водки продал всех и вся. Конечно, не зная ориентиров, найти в этом блудном месте ведьмин кряж было ой как не просто. Но на карте очень четко была обозначена благодатная земля, что располагалась между одним из второстепенных русел реки и лечебным ручьем. — Лечебный ручей? Что за чушь, — тогда он возмутился в рыло пьяного вусмерть ненца. — Святая земля, все там родится семикратно... — еле ворочая языком, блажил тот на корявом русском, — и все исцеляется... наш народ испокон веков становился там на ночлег, когда к кряжу ходил. А теперь там пришлый человек живет, молодой, который, что подранного медведем парня к себе в дом взял. Но ему на то дали великое благословение... Что там еще ему втирал заплетающимся языком пьяный ненец, Вовка не слушал, главное один из ориентиров он знал и старик, на место которого он сам метил, его туда собственноручно отвел. Что ж, теперь найти кряж было плевым делом, надо было просто избавиться от старого егеря, пока они не сильно отошли от нужной ему дороги. Поэтому, сначала Владимир подставил умело подножку Шурке, и когда тот ухнул в яму, подвернув лихо ногу, тем самым застопорил все движение, отвлекая на себя сердобольного старика. Сам Степан не видел, как Вовка подставил своего сына, но Шурка понял сразу, что просто так его отец делать такое не будет. Пришлось остановиться, дабы оценить ущерб ноге и решить, разбивать лагерь или нет. — Хорошо, что от Ивана недалеко ушли, он медик, так что помогай давай, вместе быстро к нему дотащим, — крепкий Степан, выдернув из ямы пацана, подставил худому длинному Шурке мощное плечо, тот, стоя на одной ноге, поджимал покалеченную, словно долговязый аист. Все выглядело вполне естественно, поэтому егерь, развернувшись спиной к бывшему заключенному, никак не ожидал словить затылком умелый удар прикладом. Степан, оседая, завалил неустойчивого Шурку под себя. Ладно хоть оба обратно в яму не свалились, распластавшись неуклюже у ее края. — Папа, ты чего? — пацан распахнул испуганные глазищи, но тому не было дела до сына. Он увернулся от напавшего на него Белого, и когда пес, развернувшись, кинулся снова, то второй удар прикладом достался как раз верному четвероногому другу. Сколько получил Белый по голове, даже Шурка не смотрел, боялся, но судя по тому, как быстро утихла собака, Владимир постарался на славу, чтоб уж наверняка. — Жаль, стрелять нельзя, услышат, а так пустил бы пулю этой дворняжке, ну, а старик сам подохнет, затылок я ему явно проломил, столько было крови. Чего разлегся, как проститутка-давалка, под стариком? Еще скажи, что не можешь на ногу встать. Шурка еле сдвинул с себя бездыханного тяжелого Степана, щиколотку прошила боль, да и странное положение вывернутой ступни говорило как раз о том, что подросток не врал. — Вот же ж неуч, кто ж тебя так падать учил, — Вовка оказался почему-то очень быстро рядом, грязно матерясь и ругаясь, дернул за ступню Шурки так, что тот взвыл, правда негромко, рука отца умело заткнула тут же распахнутый рот, сунув туда скомканный рукав от своей ветровки. — Не ори, придурок, — ногу вправили быстро и умело, а потом, порыскав у себя по карманам, скомандовали. — Раздевайся! — Но, отец... — оробел Шурка, выплевывая изо рта комок ткани. — Мне нужна твоя рубашка, идиот, надо ее порвать на лоскуты и зафиксировать тебе ногу. Нам еще идти чертову кучу километров, а ты, как последний придурок, умудрился подвернуть себе ступню. Что, упасть не мог по-нормальному в воронку? Там стены покатые и хвои до хера. А теперь тебя придется переть на себе всю дорогу и это дело времени, когда этот пидор-егерь найдет старика с его неуемной псиной. Дальше Шурке все казалось откровенным бредом. Отец рвал на лоскуты его снятую рубашку, потом бинтовал начавшую наливаться щиколотку. Он сидел на земле рядом с валяющимся стариком и боялся посмотреть на того... вдруг все же тот выжил? Когда отец отпал от него, проверяя их временную стоянку на следы, Шурка все же мельком глянул на распластанного Степана и, увидев, как у того задрожали веки, попытался перевести внимание Владимира на себя: — Отец, куда мы? — К кряжу, или думаешь, меня остановят какие-то недо-егеря, хах, не на того напали, — он еще на раз оглядел всю стоянку на предмет своих вещей и, оставшись довольным, протянул руку сидящему сыну. — Цепляйся, надо уходить, у нас не так много времени. И тот схватился за нее, даже не пискнув, когда его вздернули грубо вверх и поставили на подкашивающиеся ноги. Владимир, поправив на плече винтовку, подставил его Шурке. — Старайся сильно не ступать на покалеченную ногу, мы сейчас ближе всего находимся, судя по ненецкой карте, к кряжу. Так что заткнись и шагай. И Владимир не ошибался, Степан, когда выруливал на прямую дорогу к себе, всегда широким полукругом обходил болотистую местность святого ручья, даже зимой, по привычке, да и чтобы не дай бог не оступиться где на неровной местности и не сломать ногу. Один раз это сыграло с ним даже злую шутку, старый егерь сильно отклонился от своих ориентиров и провалился в медвежью берлогу. Так что примерно половина пути от Иванового подворья в сторону кряжа уже была ими пройдена, оставалось всего-то каких-то двадцать пять от силы тридцать километров, и в этот путь они и двинули, цепляясь друг за друга. Шурка кряхтел, все же пытаясь вставать периодически на опухшую ногу, пока на адреналине было сносно, но он прекрасно знал, что через сутки его молодой организм предъявит счет на полную. Придется лежать на вытяжке и тупо ждать, пока воспаление сойдет с сустава. Как-то он уже калечил голеностоп в школе, когда играл в футбол, и теперь сквозь токающую боль соображал дабы отвлечься, эту ногу или нет. — Вообще посраться с Иваном было плевым делом, я думал будет куда сложнее его вывести из себя. А так, обозвал пару раз пидером и дело в шляпе, — Вовка, придерживая сына за торс, пер его неустанно в нужном направлении, и даже не замечая странного, словно им специально кто тропку проложил в нужную сторону. И ни тебе сваленных деревьев на ней, непролазного подлеска. Будто на прогулке в парковой аллее и прям по их запросу, чтобы в обнимку два мужика прошагали. — Зачем тебе это было надо, папа? Я и не думал, что ты такой ярый гомофоб, — чувствуя, что Владимир расположен на поговорить, Шурка все же решил испытать удачу, так как думать о том, что будет дальше, страшило еще больше, и полная неизвестность, что накатывала на него волнами, радости не предвещала. — Честно, мне насрать, думаешь, я петухов на зоне не видел? Ха, только там в гомосеки по своей воле редко кто суется, обычно силком опускают. А тут по доброй воле и правда смотреть тошно. Но это не главное, мне важно было срулить с подворья этих пидоров как можно раньше, чтобы запас времени был до ночи. — Значит, ты специально поругался с молодым егерем? — охали периодически сквозь стиснутые зубы. — Конечно, как Ивана узрел, сразу понял, этот к кряжу точно не поведет, костьми ляжет. Так зачем же время терять? А вообще, занятно он свою сучку оберегает. Смазливая дырка, был бы девкой сам бы загнул, — похабно трепал тот, посматривая сощуренным глазом на жарящее солнце. — Вроде идем правильным путем, да и дорога ровная, так что все по плану. — Какому плану? — удивились искренне. — По моему, или думаешь, приятно вот так вот даже не жить, а существовать? Если раз оступился, теперь что до смерти с ярлыком «бывший зэк» по земле ползать? Я раздал все долги и даже те левые, коих мне навешали судом и которых я не совершал. И что? Мамка твоя, паскуда, бросила, дом с нехилым хозяйством в деревне пошел с молотка. Ты, сука, отвернулся. Чем я это заслужил, что на пятом десятке ни семьи, ни кола, ни двора? И ведь я неплохо в артеле деньги заколачивал охотой и пушнину знатную промышлял. А все жадность, ее мать, за длинным рублем потянулся. Кто ж знал куда этих чертей понесет, вот и пошел в эти самые проводники. Заплатили щедро, ну а когда эту шайку накрыли, и меня по дурости повязали. Я ж не знал, что от ментов в этой мясорубке отстреливаюсь. Да кто ж меня спрашивал-то после этого, ладно до смерти никого не пристрелил, хотя все равно несколько человек в перестрелке эти козлы завалили... Слушать прошлые ошибки отца Шурке было еще тревожнее, никогда еще с ним Владимир не был столь откровенен. Помнил его Шурка по детству очень плохо. Только то, что жили они в соседнем районе в добротном доме, хлопочущую мать по хозяйству, сытный стол с ароматными пирогами. И то, что отец был суровым мужиком еще до той самой истории, матери перепадало от него периодически знатно. Особенно когда женский нос совала в мужские дела и пыталась отговорить мужа от очередной бредовой затеи. Но, живя в захолустье, хозяйство такое не справишь без левого дохода, и тот у Владимира был. Он постоянно, как охотник, подрабатывал проводником для тех, кто шел в тайгу за золотишком, и что греха таить, чаще всего этим желтым песком с ним и расплачивались. И все было просто замечательно, пока он не повел в урман левую банду. Как раз с этой ошибки все и полетело под откос и привело к тому, что теперь Шурку перли черт-те куда, и главное, непонятно зачем. — И ты даже не почуял подвоха, когда с ними договаривался? — начал было снова Шурка, как его тут же поставили на место, напоминая четко их семейную иерархию. — Умолкни. Много ты, салага, знаешь, всегда все на готовом имел, на моем готовом. Думаешь, деньги так просто с неба падают, как праздничные кренделя из подола молодой нерасторопной бабы на ярмарке, обломайся. Черные золотоискатели все выглядят не приведи господи, но платят щедро. Хороший проводник в тайге на вес золота, кретин, и я свои умения отрабатывал по-полной. Я вообще думал, что на них такая же конкурирующая группировка напала. Жить хотелось, вот и отстреливался со всеми остальными. Кто ж знал, что они меня под статью подведут и не одну. Шурку стиснули лапищами так, что голова от боли в ребрах поплыла, и он замолчал на время, пока отец минут через тридцать не заговорил сам. Видно у того все накопилось или он в сыне нашел благодатного слушателя, а может пытался оправдаться и хоть раз в жизни почувствовать себя правым во всем. — Я, когда сюда за вами сбежавшими перебрался, думал, и правда, заживем снова, как и раньше, с чистой страницы, да ни тут-то было. Конечно, понимаю, как Зинка-сучка нашла поддержку у моего кузена-братца, я не полный идиот, да и Пашка всегда за ней увивался, все отбить у меня твою мать хотел. И ни криви носом, трахаются они, вот и весь сказ. То-то Павел решил от меня этой чертовой работой откупиться. Работа — это, конечно, хорошо, правда не в такой дыре и подальше от твоей мамки, да и слухи никуда не исчезают, и как люди за спиной шептались, так и треплют. Смотрят как на прокаженного, у которого на лбу клеймо выжжено. Думаешь, так жить можно? Я тебе отвечу — нет. — И поэтому мы идем к этому шаманскому кряжу? — Да, и я загадаю свое заветное желание и получу то, что так хочу любой ценой. Я своими глазами видел двух ненцев, которым шаманка исполнила их желаемое. А значит, это все не треп и не пустые басни, а чистая правда. Шурка поежил плечами, но все же тихо наивно спросил: — А я тебе там зачем, бать? — Узнаешь в свое время, малой. Так что просто молча топай и наслаждайся живописными видами, пока есть время, — прорычали злобно сквозь зубы, скалясь в ответ. *** Через час молчаливой дороги Шурка стал уставать, боль в ноге стала просто невыносимой, и хотя он практически висел на уперто топающим в сторону заветного кряжа Владимире. Через два, когда попросил у отца хоть немного передохнуть, получил емко в солнечное сплетение, а затем по мордасам до кровавой закапавшей юшки. И теперь охреневал, валяясь на травке, с того, что Владимир беснуется перед ним, явно сорвавшись. — Я кому сказал? Заткнись, салага! Ты мне должен, пока я гнил на нарах, ты и твоя мать ни в чем не нуждались. Или думаешь я не знаю, кто спер мое золотишко из схрона? Только Зинка знала к нему в урман дорогу. Что ты на это скажешь, а, сынок? Про золотишко он ничего не знал, но через некоторое время, как только отец загремел, у матери появилась норковая шуба, да и золото заблестело не только во рту на зубах, но и на руках его матери. Конечно, он думал, что это ее так двоюродный брат отца привечает, тем более пару раз застал мать с этим утырком, кувыркающимися в постели. Конечно он понимал, что отец зол и еще как. Но почему именно он должен платить по счетам гулящей матери или прошлым ошибкам отца — вот это Шурка никак догнать не мог. В его гудящей от удара голове просто не было никаких ответов. Отец приложил его еще раз ногами, пнув метко в живот, и, когда подросток захныкал, за шкварник потащил вверх, ставя Шурку на трясущиеся ноги. — Ты это видел? — из-за пазухи достали охотничий нож, демонстративно покрутив перед носом у испуганного Шурки, приставили к кадыку. — Не пойдешь, прирежу. Думаю, кровавая жертва тоже прокатит. Жертва? Кто жертва? Он? Вопросы всплывали тупо в Шуркиной голове, но пара сильных пощечин протрезвили, убрав всю наведенную хмарь, заставив сконцентрироваться на приказе. — Двигай ногами, засранец, не так и много предстоит пройти. Не стоит заставлять ждать хозяйку Змеиного Кряжа. Следующий час показался Шурке настоящим адом, он не узнавал совершенно отца, как будто этот с ненормальным блеском глаз здоровый мужик им вообще никогда не был. А ведь в детстве, там далеко в прошлом, он ему всегда приносил конфеты. Где уж он брал эти бесконечные «Гусиные лапки», «Мишку косолапого», «Аленку» и прочие в их захолустье, Шурка не знал, в местном сельпо такого отродясь не валялось. Но ведь откуда-то все же это бралось. Да, были разборки с вечно гулящей матерью, но были и вечера, когда отец играл с ним, помогая собрать конструктор, или вырезал ножом бот для игрушечного Шуркиного корабля. Когда они с папкой его оснастили мачтами с парусами из ткани, весь поселок бегал смотреть на это чудо. И Шурка тогда чувствовал себя настоящим героем. Было еще одно качество у того отца из Шуркиного детства, как бы папка не гонял его мать Зинаиду, на своего сына он ни разу руки не поднял. А вот когда вернулся из зоны, словно Владимира полностью подменили. Теперь за стоны Шурка просто получал емкие пощечины и тычки. А когда уперся в очередной раз, пытаясь уцепиться за ствол молодой сосны и не последовать за озверевшим отцом, тот вытащил нож. — Я ж сказал. Ты что, тупой? Просто послушно топаешь за мной, салага. Или думаешь, у меня на тебя рука не поднимется? А зря, я все для себя решил и больше никогда не вернусь к своей запятнанной прошлой жизни. Ножом полоснули по руке, вспарывая ветровку... кровь потекла не сразу, да и боль измученный Шурка почувствовал только когда увидел пропитанный ею насквозь потемневший рукав. Что ж, урок он понял сразу, вцепляться в стволы деревьев и мешать отцу лучше не стоит. Так что теперь давал себя тащить чуть ли не волоком, периодически теряя сознание и приходя в себя от мощных пощечин или пинков, коими теперь его Владимир награждал, не прерываясь. На конец возвышенности они выпали совсем под вечер, солнце уже лизало землю среди тумана красноватым выцветшим диском, подсвечивая его извивающиеся сполохи снизу, отчего все пространство низменности казалось затопленным морем крови. Выступающая махина гряды из него откровенно пугала. Не человеческое это место и людям тут не рады. — Надо до сумерек забраться на гряду, — Владимир рассматривал окончание кряжа с радостью, словно вот оно желание, лежит прямо у него на блюде под носом. — Может не стоит… — Шурку же просто колотило только от вида этого сумеречного места, которое показывало всем своим видом, что им там не жить и не дышать вовсе. — Много ты знаешь, местные бают, волки на эту гряду не суются и кроме медведя там хищников нет. Год урожайный, так что там нас зверь не тронет. — Так может и здесь не тронет, — начал было возражать разбитыми в кровь губами сын, пытая свое счастье. — Еще чего, я столько ее искал и встать здесь, не перешагнув дверь, ведущую к счастливой жизни. Много ты понимаешь? Еще совсем зеленый мальчишка. Идем. И властной рукой Шурку потащили вниз, падая и местами скатываясь по лоснящейся траве, которая острыми краями резала им пальцы. Как только эти двое оказались на болотистой местности среди карликовых сосен, утопая ногами в зыбком мягком сфагнуме, на уши навалилась ватная тишина. Перестали петь птицы, да и звуки блуждающего ветра на возвышенности тут как отрезало: ни тебе поскрипывания стволов; ни шума веток; ни шелеста осыпающейся хвои... Только кривоствольные жалкие сосны, одуряюще пахнущий багульник, да черника с голубикой торчит местами между вездесущей пушицей и морошкой. Гряда с такого ракурса стала еще страшнее, словно нависла над непрошенными гостями, молча спрашивая, и каким попутным ветром сюда занесло чужаков. Даже комаров не стало, словно все вымерло, и только две фигуры еле бредущих людей, словно предложенные кому-то на жертвенном блюде. — Все ж я думал, что кто-нибудь из егерей нас сюда приведет. Не пришлось бы тебя сталкивать в яму, да и лишний ствол с собакой в тайге не помешает. Видно угнетающая атмосфера пробрала наконец-то и Владимира, но легче избитому Шурке с этого не стало, его продолжали тащить вперед прямо к подножию этого ужасного нечеловеческого могучего леса, что взгромоздился, впиваясь кривыми крепкими корнями в каменистую землю гряды. — Уж я бы нашел способ от них тут отделаться, а так пришлось приводить в реальность дополнительный не совсем продуманный план. Вот ведь, оказывается его отец продумал и такое. — Чего ты боишься, отец? — Шурка, прижимая к себе раненную руку, пытался переставлять ноги, усиленно припадая на плечо Владимира. — Только того, что не найду того самого погоста без проводника, — хмыкнули под нос, как услышали отдаленный волчий вой. — Быть того не может, сейчас стаями волки не нападают, с подросшими щенками нянчатся... — прошептал Владимир, нервно озираясь на оставленную возвышенность. Но вой повторился, причем было ясно, что это другой волк, куда ближе к ним. Голоса зверей слились в единый зазывной звук, и его подхватили уже со всех сторон, словно окружая путников невидимыми стенами. Сын и отец оказались как раз посередине на этих чертовых болотах, словно на ладони великана. Как-то резко навалилась темень, а ведь еще не время совсем, и северное лето в самом разгаре... Между кривыми стволами и болотными травами зажглись потусторонним светом бесчисленные волчьи голодные глаза. Их умело окружили, повизгивая и потявкивая в предвкушении легкой добычи. Владимир отпустил Шурку и тот неуклюже осел у его ног, глотая слезы страха, горечи и боли. Почему-то резко заболело все: и подвернутая нога, и порезанная рука, и расцарапанные пальцы, и опухшее от пощечин лицо, и испинанные отцом от непонятного гнева бока и живот. — Не реви, сука, живьём я им не дамся, — беря в руки ствол и проверяя его на готовность. Волки продолжали кружить, подползая все ближе к своей добыче... Владимир следил за ними цепко, не отходя от тихо всхлипывающего сына, а позже, когда узрел прореху как раз в стороне к кряжу, рванул туда. «Ну, вот и все... — пронеслась в голове запоздалая мысль у Шурки, он завалился навзничь, так как опора, которой служила крепкая нога отца, исчезла. — Это конец». А ведь он так хотел учиться в этой сельскохозяйственной академии и радовался, хотя, конечно, понимал, что протащили его туда обманом и по блату любовника его матери. Но теперь уже ничего не будет. Стая взвыла и понеслась следом за бегущим Владимиром, накатывая волнами со всех сторон, в том числе и на лежащего Шурку. Он прикрыл глаза. «А как это — умирать? Надеюсь, не слишком больно и долго...» — пронеслась дурная мысль в голове, когда глаза вдруг уловили странное. Мчащиеся на него волки необъяснимым образом не заинтересовались им, а, лихо перемахнув через Шуркино распластанное тело, понеслись дальше. «Может, не сожрут? Или не сразу...» — подумал Шурка отрешенно, но когда скалящаяся, горящая странным белесым пламенем пасть ткнулась ему прямо в лицо, потерял сознание, проваливаясь в так необходимое небытие. *** Степана нашли быстро, старик стонал, вяло углаживая скулящего пса, дольше тащили по навалившимся светлым сумеркам до дома. — Не канителься со мной, череп выдержал, все остальное заживет. — Судя по всему, у тебя мощное сотрясение и ты долго валялся в отключке, — ворчал Иван, колдуя над Степаном. — Ну да, около полудня было, мы только ручей обогнули и... — зашипел от боли Степан, Иван накладывал как раз ему шов на затылок. — Но как ты, Иван, не поймёшь, он своего пацана туда потащил, к шаманке в логово. Я сначала думал, Шурка нечаянно в яму оступился, но, когда ждал вас, все прокручивал в своей голове. Не мог туда пацан упасть сам, его этот утырок специально столкнул, не посмотрел, что сын. И этим отвлек меня. Мишка чутко прислушивался к разговаривавшим мужикам, сам же промывал на голове раны Белого. Лайка терпела, впрочем, их волки тоже, даже не рычали на скулеж чужого избитого пса. — Если они ушли так рано... то, боюсь, уже у погоста. Ты же знаешь, туда путь сам раскрывается, если есть желание его найти, словно кто дорогу стелет, — нехотя ворчал Иван. — Не думаю, Шурка ногу повредил сильно, вряд ли его Владимир туда допер, скорее бросил по дороге... хотя... — Степан посмотрел прямо в глаза Ивану. — Ты же тоже считаешь, что он сына туда неспроста потащил. Не Вернисаж и не Петродворец эта шаманья гора, чего туда пацана за просто так на пустые погляделки переть, прилагая столько усилий? — Да, — отвел глаза Иван, глянув вскользь на замершего Мишку. — Жертвенного ягнёнка он нашел, вот и решил отдать шаманке за свое заветное желание, откупиться невинной жизнью. Талыгин с таких страшных слов осел рядом с задремавшим Белым, спрашивая шепотом: — Что же тогда будет, Ваня? — Надо туда, Иван, — снова завел свою пластинку старый, — со мной уже все в порядке, а пацана надо выручать, он же не виноват, что у него такой утырок отец. Иван проверил еще раз швы у старика и засобирался, но когда Талыгин встал на ноги, намереваясь идти с ним, остановил: — Миша, Степана одного нельзя оставлять, ранение серьезнее, чем ты думаешь, — глянули в встревоженные глаза любимого, а потом развернулись к Степану, запихивая в рюкзак все необходимое и пристегивая к поясу ракетницу. — Хорошо, что твой Белый, когда очнулся — голос подал, так бы черт его знает, когда тебя бы нашел, и не факт, что живым и не растащенным по кускам таежным зверьем. Видно этот Владимир и рассчитывал на такое, коль даже проверять не стал, жив ли ты. — Да... — потянул, соглашаясь с Ивновыми словами, Степан, — я очнулся от того, что пес, скуля, лицо лижет, вот и приказал ему просигналить, мое ружье этот засранец в яму отбросил, уж до него не доползти совсем было. Иван свистнул своего Вола и, обняв встревоженного Мишку, поцеловал, не стесняясь старика, в искусанные губы: — Не бойся, мне больше нечего просить у шаманки, так что со мной все будет в порядке. Пригляди за Степаном, а я вернусь сразу, как только разгребу все это дерьмо. Боюсь, без помощи военных не управиться, — и кивнув старику, предупредив. — Не подохни без меня тут, старый пердун. Вышел вон. *** По его лицу нежно скользили пальцы, чуть касаясь... — Па... па... — прошептали в кровь разбитые потресканные губы, Шурка попытался разодрать оплывшие глаза на то тепло и всполохи, что вытягивали его из забытья на шаткую поверхность реальности. Рядом на чуть выступающей из мягкой подушки мха полоской каменюке горел небольшой костерок, и тот, кто наклонился над ним, был явно не отец. Лицо с миндалевидными, чуть раскосыми глазами, привлекающие странной древней красотой, внимательно вглядывалось в него бездонными колодцами черноты. Это был взгляд не человека, отчего Шурка со стоном попытался приподняться на локте, отстраняясь от пугающего незнакомца. Сначала ему показалось, что это девушка, да и ненецкое платье было явно женского кроя. Такие он видел на ненецких девах во время местных праздников, и по определенным признаком можно было сказать, что перед ним человек не обделенный ни властью, ни богатством. — Нет, я не твой отец, — голос был совершенно мужской, вкрадчивый, бархатистый. Молодой странный мужчина нехотя отодвинулся от него, давая свободу пространства. Шурка глянул вбок от костра и похолодел в душе, вокруг их обогреваемого живым огнем пятачка, залитого светом, лежали, сидели, стояли светящиеся потусторонним огнем здоровенные волки, некоторые из них тыкались друг другу в морды, ласково облизывая, другие ворчали, третьи неизменно следили за окруженными ими людьми, словно сытая, довольная, дружная собачья стая. — Они не настоящие? — спросил со страхом Шурка, вглядываясь в неизвестного парня. — Ну почему же... вполне себе реальные, особенно судя, как быстро был сожран твой отец. Над костром висел небольшой котелок, в котором этот парень, отойдя от него, помешивал какое-то пахучее варево. На словах про отца Шурка сжался. Значит, Владимира больше нет и он тут один, вернее с этим нереальным молодым мужчиной, окруженный огромной волчьей стаей. — Если они съели моего отца, почему тогда я все еще жив? — Это сложный вопрос. Я и сам толком не знаю, что варится в головах тех, кто был тут богами задолго до моего прихода. Змеиная Гряда — заповедное место, священная земля с куда древней историей. Раньше тут проводили кровавые обряды жертвоприношения, правда, чаще всего приносили в жертву оленей. Человеческую преподнесли тут за все века впервые, — говорящий глянул за лежащего, и Шурка услышал рядом с собой тусклый звон колокольцев, а когда повернул на звук голову, то узрел стоящего рядом с собой понурого однорогого северного оленя. Один спиленный рог говорил о том, что олень ходил в упряжке, но то, как он хромоного переступил, заставило сомневаться. — Твой отец пролил невинную кровь на нашу землю и со своим неуемным кровожадным желанием разбудил древних стражей этой гряды — призрачную волчью стаю, — варево попробовали на вкус и, оставшись довольными, добавили в него что-то еще из своей пристегнутой к поясу сумки. — Невинную? — не понял Шурка. — Ну да, он резанул тебя по руке, капли крови упали на мох этих болот и пришли древние стражи. Ты же девственник и бабы еще не нюхал, можешь даже не отрицать, твоя кровь говорит сама за себя, впрочем, как и полыхающие багряным щеки. Поэтому тебе дали шанс выбирать. — То есть если бы я переспал с девой... — начал соображать Шурка, вспоминая, как к нему этой весной приставала одна из ушлых девиц. — Ну, тут все учитывается, и не только твое девственное нетронутое никем тело, но и твоя незапятнанная душа, — заверили его со знанием дела. — Я обманом пытался поступить в академию, вернее поступил, — не к месту выдал Шурка, вспоминая последний разговор с отцом. — И что? Это не такой большой грех, скорее хитрость, — усмехнулись от костра, помешивая снова в котелке и медленно рассуждая. — А вот то, как тебя в виде дани предложили этой древней земле, для того чтобы начать все сначала... — Отец никогда бы так со мной не поступил, — начал было Шурка, перебивая, как наткнулся вновь на прошивающий неживой взгляд этого чудака. — Уже поступил, я слышал его желание и его метущиеся мысли. Твоя невинная жизнь в счет его жизни... Он знал кого тащил сюда, что-то никого другого не припер. Знаешь, что это? — из-за пазухи достали свернутую карту, начерченную на потемневшей местами равдуге, такую Шурка видел у отца, когда он сверялся по пути сюда, тащя его слабо брыкающее тело. — Это карта-схема, которую отец получил от ненца, — ответил тот честно, почему-то его душа знала, что этому незнакомцу лучше не врать. — Правильно, а знаешь кто ее начертил? — уточнили весьма вкрадчиво. — Нет. — Я. Это звучало еще бредовее. — Пьяный ненец сказал, что она древняя и ей несколько сотен лет, — удивлению Шурки не было предела. — Именно, ты видишь перед собой того, к кому так жаждал попасть твой отец, хозяина этих земель, наравне с теми, кому служили эти призрачные волки, — от костра отошли и достали из пристегнутых к поясу ножен необычной конфигурации нож. — Ты... не шаманка, ты парень, — с ужасом Шурка смотрел на приближающееся к нему мерцающее в сполохах огня острое лезвие со специальными бороздками. — Я переродился. Один из сыновей истинного народа земли северной принял меня своим духом и телом, когда столько времени обитаешь на земле, пол уже не имеет большого значения, — над Шуркой нависли с другой стороны от стоящего оленя, — как раз в его семье и хранилась эта карта, передаваясь только старшему из рода. И ее нагло выкрали, притащив тебя в виде подарка... Парень склонился над распростертым телом и ножом стал срезать с него одежду, холодное лезвие неприятно касалось кожи, но Шурка боялся даже вздрогнуть в этих опытных руках, что постепенно, но верно оголяли его. — Кряж принял тебя как приношение. Ты невинен и довольно-таки чист, как душой, так и телом. — Если я принят как жертва, значит, мой отец... — перебил вновь его Шурка, просто тупо молчать и ждать своей участи не было сил. — Мертв, и поверь мне, ему воздастся за все его заслуги, что он собрал в этой жизни, коль не захотел их по-честному отработать сам, — срезанную одежду бросили в огонь костра, она вспыхнула ярко, распуская вокруг взрывающиеся искры, волки взвыли. — Его путь окончен, правда я не желал бы оказаться в требухе призрачных стражей. Это куда хуже ада... бесконечно гореть в очищающем волчьем огне. Теперь нужно только твое решение, пойдешь ли ты со мной или отправишься к волкам вслед своему отцу, разделяя его незавидную участь. Лежать обнаженным перед этим ненормальным... что водит кончиком ножа по его покрытой мурашками от страха коже... было ужасно. Шурка скосил на улыбающиеся от предвкушения сытые морды волков и снова перевел в черные провалы, что неустанно следили за каждым его движением или проявлением эмоций. — Зачем я тебе? — еле выдавили из заикающегося рта. — Мне нужен Посох, без него я до конца не могу возродиться, как великий колдун или шаман. Так что, либо ты становишься моим Посохом — и отринув свою человечность, меняешь ее на лик оборотня, либо волки сожрут и тебя, принеся на северную землю в этом году знатный урожай. И к скелетам оленей, которые хранит эта гряда, присовокупятся еще двое глупых людей, что решили поиграть в великих богов. — Мой отец не знал... — начал было Шурка, от прикосновения ножа стало страшно, более того, он понял, что тот, чуть вспарывая безболезненно его кожу, оставляет за собой странные чуждые ему письмена. — Знал, он сознательно вел тебя сюда, только не ведал, что я не принимаю кровавых жертв, зато они принимают, — кивнули в сторону заинтересовано виляющих хвостами волков, все действо шамана не ускользало от их пытливых глаз и носов. Они чуяли девственную кровь этого подростка и готовы были сорваться в любой момент, только подай сигнал. — Ну, вот ты и готов к продолжению обряда, так каково твое решение? Нож перехватили так, что Шурка понял, он видел такой жест у охотников, обычно его берут так, чтобы милостиво вспороть в одно касание горло своей несчастной жертве, сведя ее мучения до минимума. Он рвано сглотнул, закрыв глаза, словно перед прыжком в пустоту, и, когда распахнул, глянул в шальные очи шамана уже без страха: — Я твой. — Правильный выбор, мальчик, — шаман размахнулся над Шуркой, тот уже подумал, что все, пришла его смерть... но нож вспорол умело горло у склонившегося над ним с другой стороны оленя, тёплая кровь хлынула сверху, покрывая полностью всего с головы до ног. — Что ж, теперь слово за оленьим духом, примет ли он тебя или сожрет не хуже этих адских псов, что предано служили старым хозяевам нашей земли. От запаха крови и того, что плыло от костра из булькающей похлебки, голова Шурки поехала окончательно, он глубоко вздохнул и в который раз потерял сознание, отрубаясь теперь уже надолго. *** Иван оказался на краю возвышенности уже когда солнце начало вставать над землей. Все пространство низменности было залито согревающим светом, ни тебе тумана, ни ночных страхов — сгинули до следующей своей поры. Он зорко оглядел окрестность и зацепился посередке болотины на том, что издалека счел за спящего оленя. К нему он и решил подойти, тем более животное не двигалось, и если его подстрелили из ружья, то Владимир и Шурка точно тут были. Находка вблизи его больше озадачила и даже немного напугала, рядом с прогоревшим кострищем на плоском камне лежал совершенно обнаженный Шурка, прикрытый сверху шкурой с отрезанной оленьей головой. — Помер, что ли? — прикасаться к парню, тем более в столь странной ритуальной «одежде», не очень-то и хотелось. Но вот Шурка пошевелился и распахнул на наклонившегося к нему егеря заспанные глаза. Взгляд был нездоровым, словно пьяным, но его все же узнали. — Иван? — Да, слава всем богам, ты жив. Шурка потянулся и сел, недоуменно взирая на свою лоснящуюся кожу руки, ни порезов, ни синяков, даже нога… словно он ее и не калечил вовсе, только вот на груди и животе, там, где касался нож колдуна, так и остался тонкий рисунок потемневшего коричневым странного ритуального узора. — Как ты, что-то болит? — Иван протянул к нему руки, опускаясь на колени, дабы осмотреть на повреждения. Тем более чуждый рисунок татуировкой на груди у Шурки его напрягал не меньше, чем самого владельца, но умелые руки медика остановил вкрадчивый мужской голос, что раздался из-за Ивановой спины. Егерь, вздрогнув, схватился за приклад ружья и, отпрянув от валяющегося Шурки, повернулся к говорящему, вскакивая на ноги и прикрывая пацана под шкурой собой. — Что? Перед ним стоял молодой муж в ненецком женском платье, расшитый узорами подол цеплялся за цветки пахучего багульника. — Я сказал, не касайся его, егерь, он мой, — повторили ответ без капли агрессии, просто как констатацию незыблемого факта. — Как это твой? — опешил с такого наглого заявления Иван, но все же, недопонимая, уточнил. — И где его отец? — Его больше нет, но если интересно, то ты знаешь, где искать скелеты оленей, что приняты грядой как дань? Правда ведь, Иван? От произнесенного своего имени Ванька вздрогнул, где-то он уже видел этого человека… Точно! И то верно, это был тот самый ненормальный пацан — сын одного из шаманов или вождей, егерь точно не помнил. Степан его периодически находил на их территории и отводил к вечно ищущей парня родне. — Но... — начал было Иван, как от лежащего Шурки брякнули так знакомо колокольцы. Егерь скосил туда недоуменно взгляд и сам чуть не брякнулся на землю. Перед ним стоял молодой олень с красивыми ветвистыми рогами. — Нам пора, Иван, но ты, как хранитель этих земель, коего я выбрал себе в помощь, приглядывай за Змеиным Кряжем. Я рассчитываю на тебя, как и прежде, и… не прощаюсь. Ванька перевел глаза на говорившего, но того и след простыл, а когда обратно повернул голову к оленю, и его тоже. Егерь стоял один посреди пустынного болота рядом с прогоревшим костром и пытался сообразить, что же это было, и как ему доложить властям о том, что на его территории пропало с концами сразу двое людей. *** Млечный путь висел над головой большими гроздями спелых ягод. — Эх, давно я не отправлялся в дальнее путешествие по тропе шамана со столь знатным спутником, Орон*. «Орон?» — Шурка еще не мог никак привыкнуть к своей новой ипостаси. — Да, я дал тебе новое имя, ибо ты этим утром заново переродился как оборотень, ты разве против? «Не особо, но у меня вопрос. Я так и буду таскаться за тобой в виде рогатого сподручного?» — особенно Шурке мешались почему-то рога, а еще удивляло одно копыто с тремя равными правильными долями. Конечно, его хозяин даже отдаленно не походил на Санту, но пошлая мысль об развеселом толстячке в красном и его незыблемым «хо-хо-хо» периодически всплывала в голове, украшенной разлапистыми рогами. И сколько таких, как он, будет у этого странного ненца в упряжке? Не заставят же его горбатиться в гордом одиночестве? — Не волнуйся особо. Во-первых, ты единственный для меня, — шаман приклонил колено перед своим святым зверем и, поймав ту самую необычную тонкую ногу, потянув на себя вверх, заставляя Шурку поднять ее как лапу верного пса. — Во-вторых, упряжка мне не нужна, и в-третьих, научишься чуть позже быть и в человеческом обличие. Просто у меня сейчас с собой дополнительной одежды нет, а тащить тебя голым всю дорогу не дело, как думаешь? Шаман наклонился к тройным долям копыта и осторожно коснулся их теплыми губами. — Я искренне рад, что святой дух оленя принял тебя, мой сияющий Посох. Обцелованную конечность изумленного Шурки отпустили и, поднявшись, пошли размашисто по золотому пути дальше. «Куда мы?» — затрусил Шурка за ним верным псом. — К моему отцу на Байкал, пришло время найти мне женщину для возрождения великого рода. И если у нее от меня родится мальчик, то весь волшебный мир изменится в лучшую сторону. А когда мы пройдем первый свой круг, вернемся на Змеиный Кряж. Все же я привязан к этому месту, и к людям, и зверям, что живут тут, и всегда любил эту священную землю всей своей душой, а также охранял. «Значит, тебе нужна жена?» — уточнил наивный олень у своего Говорящего. — Нет, у шаманов жена его — Посох, так что своего супруга я уже нашел, — улыбнулись рогатому так, что тот даже застопорился на тропе, ни черта уже не понимая. «Как это? Я твоя жена? Я ж парень...» — промямлили ошарашено еле в ответ. — Ну да, баба не может быть моей семьей даже по определению. Да не переживай ты так, все узнаешь в свое время, — пообещали весьма щедро. «Надеюсь, ты от меня не будешь ничего скрывать...» — замялся олень, как тут же получил вполне правдивый ответ. — Конечно не буду, да это попросту и невозможно, — одарил его хитрой улыбкой молодой Говорящий и отправился дальше по дороге, вымощенной золотом песка. Олень трусил за ним, периодически мысленно задавая бесконечные вопросы. И ведун отвечал на них по мере своих возможностей и сил. Круг замкнулся и все только начиналось у этих двоих, заходящих на первый свой путь в бесконечности круговерти жизни и смерти. Конец