Говорящий со зверями: Песнь бубна

Вода струится, капает на натянутую кожу бубна тяжелыми каплями... поет бубен. Она смывает и очищает, дает и насыщает, вплетаясь лазоревым письмом в круговорот жизни. Поток перегородил им путь спустя несколько дней, он начинался словно из ниоткуда и проваливался в ничто, будто тропа шамана выхватила часть реки, утонувшей в беспробудном тумане, не дающим даже взглянуть на противоположный берег. — Ну, вот и пришли, — рысь попытался сунутся вправо, но тропа не давала увильнуть и сойти с нее. — Что ж, походу это здесь. Открепляй этот чертов брелок и кидай его в воду. Володар так и сделал, и только птичка, сверкнув густым мёдом, отразившись от росписи звезд, погрузилась в воду... река словно растворилась, и их дорога замерцала дальше волшебным светом. — Чудеса да и только, надеюсь, кому бы эта птичка ни принадлежала — теперь счастлив, — хмыкнул колдун под нос, спеша за своим Посохом. *** Сегодня они готовили шашлыки на берегу Амура, если бы Григорию кто сказал, что он так реактивно ворвется в научный мир и буквально через пару лет защитит докторскую, он бы точно послал бы витиевато на хер. Тем более так далеко от родных мест на Дальнем Востоке, буквально у черта на рогах. Он смотрел серо-карими умученными глазами на вальяжно текущие мимо него бурные воды Амура и задумчиво теребил рукав куртки, иногда опуская и впиваясь широкой лапой в коротко стриженные соломенные, побитые основательно сединой, волосы. Эх... многое он бы отдал, чтобы снова оказаться в сердце Сибири-матушки на одном из забытых кордонов недалеко от Змеиного колдовского кряжа. Если бы знал, что так случится — то его заветное желание точно было бы иным. Но тогда местный егерь сказал, что плата будет соразмерной. Да и тот страшный лик, который прошивал пристально его глаза через узкое окно избы, ему точно не померещился. Таких жутких кошмаров Жора в жизни своей не видывал, а теперь они преследовали его по пятам после этого чертового погоста. Про воздушные захоронения шаманов он раньше только сказки читал да мифы слушал. Пока не столкнулся напрямую носом к носу и не повесил собственный брелок на удачу на одну из сухих ветвей дерева желания... как же на нем шуршали все эти веревочки... а еще мерцал золотой крестик на самой макушке. — Жора, что нос повесил? Однако, сегодня солнечный день, — эвенк проводник отошел от людей хлопочущих над шкварчащими кусками мяса, принося в затворничество Григория пряный запах костра и зазывный шашлыка, и этим самым выдергивая новоявленного доктора из бурлящих тяжестью смурных мыслей. — Мясо в твою честь жарят, водку пить будут. Жаль, Виталя только уволился, очень жаль, однако, — добил, не зная того сам, проводник Жору. И тот, тяжело вздохнув, прикрыл глаза, сгорбился, уткнувшись носом в шершавые ладони, что лежали поверх его же колен. А память подбрасывала все новые и новые кадры. Пока Жора не отправился по реке на большую землю, черные провалы мертвых глаз ему мерещились повсюду. Он и сам тогда и даже без предупреждения одного из егерей не сунулся бы больше к шаманову кряжу. И, когда шел за своими проводниками оттуда, спиной чуял, как мертвая дева следует за ним по пятам, иногда даже олень ее мерещился. А когда скашивал назад глаза, видел воочию тонкую фигуру с развивающейся смолью длинных волос. Но псы егеря были спокойны, да и люди, судя по всему, мертвую шаманку не чуяли. «Это все игры разума», — думал про себя Жора и пытался сбежать от того, чего в принципе и не могло быть. Думал долго о желании, все боялся оплаты, вот и схитрил, пожелал защитить как можно скорее докторскую, хотя ранее о ней и не помышлял, ему и кандидатской за глаза хватало. Но порой гордые мыслишки о том, чтобы подняться выше, появлялись, вот он и ухватился. Тем более чем он при этом мог рисковать? Своей защищенной кандидатской? В общем, ничем таким смертельным. И надо же, неотступно преследующий его призрак ведьмы тут же пропал. Значит, не был прав местный егерь по поводу заветного желания. Ну, и черт с ним. А как только вернулся к себе в заповедник-заказник, завернула ему жизнь так, что уже через месяц предложили такую должность и работу, от которой было попросту невозможно отказаться. Молодому специалисту тут же отдали целый отдел экологических исследований, и ребята оказались молодыми, энергичными, умными. Особенно один Виталя, в меру красивый в понимании вкусов Жоры чернявый парень, а главное гей-пассив словно по Григориному заказу — как по колодке отлили. Закрутилось между ними все весьма быстро, оба одинокие, оба орнитологи. Только Виталя больше ковырялся в генетике птиц, Жора же в экологическом направлении. Естественно, как начальника Жору начали вставлять во все научные разработки отдела и статьи, даже там, где он непосредственно не принимал участия. А тут еще начальник его заладил, защитись — защитись, возьми свой материал, добавь нашего, укрась генетикой Виталия — не работа, картинка будет. В принципе, всю эту процедуру Жора знал и так, главное, чтобы Виталька защитился перед ним по своему материалу, иначе парню кандидатскую придется собирать с нуля, и это не дело. Григорий согласился, раз так начальнику был нужен именно доктор, потому что при наличии доктора по нужному направлению им давали крупный государственный грант — в общем, все складывалось как в сказке. Дома греет постель классный парень, на работе все схвачено и за все заплачено, и вдруг... Виталия срочно снимают с предзащиты прямо в тот самый день, когда он должен выступать перед советом после Жоры, причем, не объясняя почему, откладывая весь процесс на год, а Григория проталкивают, да так лихо, что он узнает об этом только после того, как выходит с заседания докторского совета, на котором его докторская уже утверждена. Он помнил неверящие глаза Витали, в которых читалось какой Жора предатель. И с этого же дня уже никто не грел Григорию постель, не обнимал руками, не прижимался, не отдавался так сладко и тягуче, зовя его между криками страсти по имени. На защиту Григорий вышел, директор ему поставил условие — либо тот защищается, либо валит обратно в свою дыру, еще и пригрозил, что если тот просрет свою защиту, мир ученых ему будет полностью заказан, уж он постарается. Со всей этой канителью Жора прошляпил своего любовника. Сначала он думал, тот подуется и вернется, ведь не Григорий все это заварил, и Виталя взрослый мальчик и обязан понимать, что это не конец света. Потом недовольные подчинённые выдали, что Виталька укатил в командировку где-то на месяц, оно и понятно, полевой сезон, тут не просто месяц — тут обычно от весны до осени все в разъездах. «Оно и к лучшему, парню надо успокоиться», — подумал тогда Жора, а в преддверии осени его ждал удар под сердце. Уволился и уехал, куда... никто не знает — не местный, подчиненные помалкивали, и открыто зверьми убийственно взирали на ни черта не понимающего Жору. Несмотря на ориентацию, которую Виталька особо не скрывал, его любили и он был душой компании: добрый, бесхитростный, безотказный. — А ты чего хотел? Да ладно тебе, Григорий, не первый у тебя он мальчик и не последний. Зато грант теперь наш, и институт может жить без проблем лет десять. Как думаешь? Нужны ли мне два кандидата, когда необходим был один доктор. А он пацан упертый, защитится по иному материалу и в другом месте, — огорошил как-то Григория директор по пьяни. — В каком месте? — попытался вытрясти из пьяной туши хоть крупицу информации Григорий, он уже и запрос сделал по данным Витальки и по своим друзьям пустил весть, что ищет. И все безрезультатно, как в воду канул. — Да что я обязан про каждого смазливого салагу-научника своего знать? Тем более он мне на хер не сдался, я не гей, как ты. Так что радуйся работе, перспективам и заткнись, неблагодарный, — взбеленился пьяный директор. А просил ли он такого, а нужно ли было ему подобной ценой и такое счастье? Просил. Едко подсказало сознание, еще как. Или не помнишь? Перед глазами всплыл лик с колодцами-провалами мертвых глаз, а черный рот вытянулся в ухмыляющуюся улыбку. Ну да, желание «заветное», неужели колдунья это поняла и наказала его за вранье? Григорий взмылил себе волосы и, оттолкнувшись от поваленного дерева, на котором и сидел до этого времени, отправился бездумно к плавно текущей реке. — Купаться, что ли, пошел? — проводник поплелся следом за ним. — Потонешь, однако, тут омутов много, смотри, как вода бурлит. Но Жора не слушал, сковырнул обувь и зашел, как был, в воду выше колен... течение было сильным, тащило будь здоров, вымывая из-под ног песок и щебень. Он шагнул раз и ойкнул из-за подвернувшейся ноги, смачно приземляясь на упертую задницу. Пальцы схватились за щебень и песок, как левую ладонь вдруг ужалило чем-то. — Вот те ж... — Жора вытащил ладонь наверх, держа то, что укололо его в руку... на солнце вспыхнула золотыми искрами янтарная птичка. Та самая, Григорий, не веря глазам, рассматривал грубую непропорциональную фигурку, что когда-то купил на балтийском побережье будучи на конференции молодых орнитологов. Сколотый клюв, потёртые сложенные веером крылья, трещинки, пересекающие весь камень... насквозь... Проводник, крича, уже лез за ним в воду, подхватил за подмышки, поволок на берег, периодически заваливаясь со своей неудобной ношей и макая обоих их по самую маковку. — Жора, жить надо, а не помирать, однако, — коренастый эвенк здорового орнитолога еле выволок на прибрежный песок с камнями, громко пыхтя, а, увидев, что держит в руке новоявленный доктор, хмыкнул себе под нос, — у меня есть к тебе записка, однако. Виталя сказал, если попробуешь топиться — отдать. — Что? — неверяще подняли распахнутые глаза, смотря в хитрые маслины ушлого проводника. — Он знал, что это не ты. Но решил начать заново на новом месте. Только не топись, однако, — улыбнулись Жоре крепкими желтоватыми зубами. Орнитолог трясущимися руками взял сложенный в несколько раз лист бумаги, упакованный добротно в целлофан. Видно эвенк его планировал таскать с собой долго. Обтер об себя, как мог, раскрыл... и уставился на знакомый до боли почерк с круглыми такими родными буквами. Что там было написано, как он это смог прочесть, стало доходить до Жоры только минут через десять, когда грохочущее сердце немного успокоилось и перестало бухать в его груди. — Только больше не ходи к погосту, парень... и никогда не ври. Григорий вздрогнул от резко изменившегося вкрадчивого голоса проводника, щели глаз глянули мертвыми провалами, и на секунду ему показалось, что волосы у человека, который стоял перед ним, достигают, как минимум, пояса. — Что? — сморгнул испуганно глазами Жора, но жуткое видение уже пропало, круглое лицо эвенка улыбалось ему, словно налитое солнце, маслины глаз хитро щурились, прячась за упитанными щеками. — Говорю, не топись, однако, — повторил ему еще раз проводник, а потом, похлопав по плечу, развернулся к костру с манящими аппетитными запахами шашлыками. Григорий сжал письмо в руке и, поднявшись, как был, мокрый по уши, дошел до своего директора и лихой компании. — Что ж ты, Жора, в одежде-то плавать полез, еще и с проводником нашим на пару, потонешь молодым с таких развлечений, — начал было его шеф, как услышал такое, отчего чуть задом не сел в красные угли мерцающего костра. — Я беру расчет и увольняюсь по собственному желанию. — Что? Никогда директора так еще не трясло от диких заявлений своих подчиненных. — Мне предложили вернуться на старое место в мой любимый заповедник, и я согласился, — выдал Жора, даже не слушая мат директора вперемешку с ором и бранью, — кроме того я кое-кому задолжал кандидатскую, так что вы меня не уговорите. Улыбка Григория была практически безумной, он взял один из шампуров с готовым мясом и, отдав им трясущемуся в истерике директору честь, отправился прочь от застывшей в шоке частной компании мелких, но очень нужных чиновников. Эвенк смеялся ему во след, искренне радуясь. Сердце грел написанный в записке заветный адрес, а пальцы орнитолога сжимали янтарную птичку, что теперь покоилась в кармане его насквозь промокших штанов.