Семнадцать мгновений

— Посмотри, Шай. Подумать только! Даже и не вериться, что ты когда-то была такой маленькой кнопочкой, — бабуся умилённо ткнула пальцем в потрёпанную цветную фотографию. — Ба, перестань, — я в очередной раз покраснела и попыталась выдернуть из рук родственницы семейный фотоальбом. — Ничего не перестану, — бабушка легко шлёпнула меня по голове своей курительной трубкой. — Это — наши с тобой воспоминания. Время от времени полезно их вытаскивать наружу и стряхивать пыль. — Бабаня, признайся уже хоть себе наконец, что нашла этот бесполезный сборник макулатуры только потому, что за платяной шкаф нечаянно упал твой любимый жакет, — раздражённо выдохнула, поднося ко рту чашку с горячим кофе. — А вот и нет! Может быть, я специально туда фотоальбом спрятала? Ты этого не знаешь, Шай, так что молчи. — Бе-бе-бе, — едва слышно пробурчала себе под нос, вдыхая терпкий аромат напитка. — Ауч! — Что такое? — Кажется, обожгла себе язык, — недовольно покосилась на чашку, отставив её в сторону. — Видимо, кофе ещё не остыл. — Ветер под носом, — назидательно изрекла моя любимая родственница, перелистывая очередную страницу. — Боже, какая прелесть! Помнишь эту фотографию? Со снимка на меня смотрела маленькая Я, улыбающаяся всем своим неполным комплектом молочных зубов. — Какая у тебя раньше была открытая улыбка. — Это всё оттого, что другой половины лица не видно, — сгорбилась, припоминая тот самый день, когда было сделано фото. Тот самый день, когда я впервые пошла учится в лицей при Военно-морской Академии Шеллз-Тауна. Бабушка ничего против не имела, ведь образование там, в сравнении с обычными школами этого города, куда как лучше, но и накладывает определённые обязанности. К примеру, окончивший этот лицей должен три года отслужить на базе Морского Дозора или же платить за обучение. Естественно, денег у нас с бабаней было… не слишком много, а дозорным платят хорошо. Вот, собственно, ещё один железный аргумент за то, чтобы стать защитницей правопорядка. Помниться, тогда бабушка купила мне два огромных белых бантика, каждый из которых был размером с половину моей тогдашней головы. Так и получилось: верхняя часть лица оказалась полностью скрыта, потому как ба решила заплести мои волосы в хвостики, а нижняя — открыта. — Здесь у тебя такое милое платьице, — скрежет моих зубов, наверное, слышали даже соседи. Судя по реакции бабушки, если её не остановить, то так и слезу свою скупую пустит. Чем чёрт не шутит? — Что здесь «милого»? — вперилась взглядом в очередное «малолетнее» фото. Я и ба стояли возле вольера с верблюдом и улыбались, сжимая в руках мороженое. — Обыкновенное детское розовое платье, ничего такого, — смущённо фыркнула. — Кроме того, к моим зелёным волосам этот цвет не очень идёт. — Глупости! — не преминула возмутиться бабуся, поправив очки. — Всё тебе идёт, не выдумывай. — Да и, если я не ошибаюсь, это же во время того похода в зоопарк тебя верблюд обплевал? — Что за дурацкая тенденция запоминать только плохое? — бабушка подняла с блюдца свою чашку и сделала маленький глоток. — Вкусный кофе, кстати говоря. Это робуста или арабика? — Арабика, — в свою очередь, попробовала чуть остывший напиток. — Я покупала пачку с цельными зёрнами. Кстати, вот это хорошая фотография. — Согласна, — горделиво сообщила бабушка, рассматривая себя в купальнике с пальмовым принтом. — Помнишь, как мы с тобой на этот курорт ездили? Какое там было море! — Бассейн. — То есть? Я совершенно точно помню море, — чашка жалостливо звякнула о блюдце. — Понимаешь, — начала осторожно объяснять, пытаясь дотянуться свободной рукой до лотка с пончиками, который, как назло, покоился на другом конце журнального столика. — Оно там было, но в отеле присутствовало столько импозантных мужчин… — Можешь не продолжать, — угрюмо изрекла бабаня, заедая «горе» зефиром в шоколадной глазури. — Посмотрите, какие вы с Коби здесь хорошенькие. — Ба! Перестань, — я поперхнулась лакомством и закашлялась, безуспешно пытаясь отдышаться. — Лучше глянь сюда. — Куда? — Сюда же! — Мне не на что там смотреть, — бабуся недовольно поджала губы и сдвинула свои редкие брови. — Тебе, может, и нет, а мне — очень даже, — коротко вздохнула, пододвигая фотоальбом ближе. Коротко остриженные тёмно-зелёные волосы; гладко выбритый волевой подбородок; небольшие, но очень выразительные глаза — отец был когда-то весьма симпатичным юношей, если судить по фото. Сама-то я его никогда не видела. Папка бросил маму на втором месяце беременности и отправился «покорять моря». Так и не вернулся. Да и зачем? С матерью они были даже не женаты, а с ба, скорее всего, отношения складывались напряжённые. Не знаю уж — отчего, бабушка всё равно не расскажет. Но факт остается фактом. До десяти лет я думала, что он мёртв, пока мне не пришла открытка на День рождения. Подарок отослать папаша даже не удосужился. И после этого внезапного проявления «любви и заботы» от него — ни слуху, ни духу. — Не знаю уж, что ты там в своей тетрадочке так усердно конспектируешь, измазывая страницы сахарной пудрой, но давай закроем эту тему, — от лица бабани внезапно отхлынули все краски, а морщины стали глубже и чётче. — Мне… неприятно об этом говорить, Шай. Я знаю, что поступаю неправильно по отношению к тебе, но… он не заслужил того, чтобы ты его помнила. Поверь. — Он нас бросил, — грустно улыбнулась, крепко сжав сухую, чуть грубоватую, жилистую руку ба. — Но я даже имени его не знаю. Считаешь ли ты это справедливым? — Вытащи фото и переверни его, — хрипло попросила бабушка, отвернувшись. «Хиро Оосава*, десятое апреля, 9:30».