***
Он приходит к первому уроку, подталкиваемый Мичиру, но заходит в класс один, чтобы не спровоцировать новую волну сплетен. Урю и так наслышан, что говорят о них с Мичиру, и ему совсем не хочется, чтобы Орихиме путалась в этих беспочвенных слухах. Они с Мичиру не встречаются. Они просто вместе, потому что рядом друг с другом не так больно: ему – потому что любовь Мичиру дарит теплое чувство умиротворения, ей – потому что она может помочь сделать любимому человеку тот выбор, из-за которого ему больше не будет больно. Орихиме сидит у окна и смотрит на странно хмурое для этого времени года небо. Она крутит между пальцами локон своих огненных волос и о чем-то наверняка мечтает, и Урю улыбается этому образу мечтательницы. Он сразу замечает, что на ногах Орихиме сегодня не школьные туфли, а босоножки, которые она носит на подработку, и его это удивляет. Почему-то именно это становится поводом заговорить с ней, хотя раньше он никогда не испытывал сложности начать беседу. Ведь Орихиме – яркая, как солнышко, и улыбчивая – всегда загорается внутренним светом, когда видит его и сама начинает оживленную беседу, поднимающую ему настроение. – Что-то не так с Вашими туфлями, Иноуе-сан? – спрашивает Урю, присаживаясь за парту перед Орихиме и поворачиваясь к ней. Она, словно испуганная птичка, подскакивает от неожиданности на месте и смотрит на Урю сначала растерянно, а потом с легкой и рассеянной улыбкой. А Урю в который раз дивится, насколько одна ее улыбка волшебна – стоит ей улыбнуться, как все тревоги в его сердце уходят, отступают, и нет более ничего в его мире, кроме этой улыбки. – Сегодня с утра они расклеились, и я отнесла их в ремонт, – поджав губы, произносит Орихиме. – Думаю, что к вечеру их подклеят и все будет в порядке, потому что эти босоножки жутко неудобные и скользкие. Урю улыбается уголками губ, а Орихиме в шутку обижается тому, что его радует ее горе. Она шутливо надувает губы и щеки, как хомячок, и Урю даже удается забыть, зачем он вообще подошел к ней, пока Орихиме не вспоминает про собирающийся дождь. Он обращает свой взор к затянутому свинцовыми тучами небу и даже сожалеет, что не взял с собой зонт. – Надеюсь, что дождь начнется, когда мы будем на уроках, и закончится до того, как я попаду домой, – задумчиво тянет она, а Урю в голове снова этот дурацкий разговор о дожде. «Я хочу быть человеком под дождем, если Вы будете дождем, соединяющим землю и небо», – снова крутится у него на языке, но теперь Урю кажется это влюбленным и отчаянным бредом, попыткой уцепиться за ее же слова. – Иноуе-сан, – зовет он ее, отвлекая от созерцания омрачающегося пейзажа за окном. Вот он, момент истины, момент искренности и полной откровенности. Час, когда маски будут сняты, сброшены к тем, что он носил долгие годы и притворялся безразличным квинси. Он оставит эту маску друга рядом с той – маской предателя, – что взял себе, когда шла война квинси и шинигами. – Что такое, Урю-кун? – вдруг спрашивает она. – Ты позвал меня и сразу же умолк. «Я люблю Вас, Иноуе-сан», – это же так просто, это же всего несколько слов. Урю собирается с духом, делает три вдоха и вот признание – открытое, не завуалированное, не спрятанное в метафоре – готово уже сорваться с его губ. – Иноуе-сан, я Вас… Но Орихиме резко выдыхает, не давая ему договорить и глядя куда-то за спину Урю: – Куросаки-кун… А затем она хватает Урю за руку – цепляется за него, словно ищет поддержки и боится упасть – и начинает лихорадочно бормотать, все еще глядя Урю куда-то за спину: – Урю-кун, скажи… Это ведь и вправду Куросаки-кун? Урю оборачивается и видит в дверях класса появившегося Куросаки – нарочито безразличного, но со спрятанным ликованием в глазах – и мельтешащую рядом с ним Кучики. Он никогда не спутает этот взгляд с чьим-либо другим, потому что только Куросаки может смотреть так исподлобья, но иметь добрые намерения. У Кона такой взгляд не получается – тот смотрит как-то глуповато, слишком открыто – и подделать взгляд Куросаки у него не вышло даже после долгих тренировок. Урю оборачивается к Орихиме – а в глазах у нее стоят слезы, – и девушка наконец-то мельком смотрит на него и произносит дрожащими губами: – Он… он и вправду вернулся? – Похоже на то, – говорит Урю с улыбкой, которую тренировал годами, с улыбкой, по которой не видно, насколько она хрупка. – Так что ты хотел сказать? – вдруг вспоминает она, отпуская его, наконец, и вытирая выступившие слезы. – Уже ничего, – произносит Урю как можно отстраненнее и снова натянуто улыбается уголками губ. Орихиме улыбается – «Ну, раз ничего, то ничего» – и тащит его поприветствовать Куросаки, но не так пышно и горячо, чтобы это не было подозрительно. Урю счастлив из-за того, что Куросаки возвращается – все-таки испытание, выпавшее на его долю, было несправедливым, – но искренне сожалеет, что тот появляется в такой момент. Уже никогда ничего. Он оставит все слова себе.Часть XХIII. Урю Исида: молчания век
6 июля 2019 г. в 15:31
В своих ладонях он держит ускользающее солнце – юркое такое, торопливое, – но Урю хочет отчаянно его удержать. Свет солнца просачивается сквозь пальцы, рискует пролиться подобно воде, и Урю переставляет руки одну за другой, чтобы не уронить кусочек света. Вокруг темно и рядом только чей-то смех – и, наверное, он принадлежит солнцу в его руках – и из-за него на душе становится нестерпимо тепло и больно. Солнце в его руках все тянется к чему-то, спешит куда-то, но вместе с этим кусочком своего света цепляется – пусть и не так сильно, как сам Урю – за его ладони, будто бы боясь его отпустить.
Руки Урю стараются удержать солнце в своих ладонях, но отчего-то знает, что это солнце не принадлежит ему. И никогда не будет.
Он просыпается ранним утром со следами засохших слез на щеках и смахивает их рукой вместе с легкой приятной дремой. Ленивый взгляд на часы – почти пять утра, – чашка горячего кофе и легкий завтрак, молчаливое воспоминание о сегодняшнем сне составляют его утро. Чувство беспокойства гнетет его, не дает сосредоточиться на других мыслях – сегодняшнее свидание с Огавой, встреча с отцом, выпускные экзамены, начинающиеся со следующей недели, – и Урю это отчасти раздражает.
Солнце из его сна не дает ему покоя и в кинотеатре, когда Огава – выбравшая какую-то плаксивую картину про животных – жмется к его руке и тихо плачет. Он поглаживает ее ладонь и скорбит по тем чувствам, что не смог похоронить и заставить вспыхнуть.
Огава Мичиру рядом с ним такая нужная, необходимая его безответно влюбленному сердцу, но сердце его по-прежнему тянется к другой – рыжеволосой, яркой, улыбчивой и сильной. Забыться не получается никак. Он целует Мичиру у кинотеатра – за поворотом, чтобы не смущать ни прохожих, ни самих себя, – спрятав пальцы в по-мальчишески короткой стрижке, оглаживая ярко-выраженные скулы девушки и шею, притягивая ее за талию и склоняясь над ней, такой очаровательно миниатюрной, крохотной в сравнении с ним. Мичиру после этого поцелуя долго смотрит в землю, держит тонкие пальчики на губах, мечтательно думая о чем-то, а Урю дивится тому, что может сделать с обычной девушкой поцелуй с человеком, которого она любит. Мичиру цветет и пахнет подобно самым красивым цветам, но тоска отпечатывается на ее милом лице и от глаз Урю это не скрыть.
– Ты ведь помнишь, что мы не встречаемся, Урю-кун? – отвечает она на его вопросы каждый раз, а Урю только коротко кивает. – Ты поступаешь очень жестоко, давая мне шанс поверить в то, что это правда. Но пряча свои чувства к Иноуе-сан ты никому не сделаешь лучше. Признание облегчит душу.
– Я говорил ей однажды.
«Если Вы дождь, то я хочу быть человеком, попавшим под этот дождь».
– Зная тебя, Урю-кун, это было что-то непонятное. Скажи ей открыто, – Мичиру говорит твердо, так, словно эти слова не разбивают ей сердце, а Урю искренне надеется, что в своей жизни она встретит кого-то, кто способен оценить по достоинству ее беззаветную любовь. – Скажи и иди дальше. Не мучься.
Он обнимает ее – такую нежную, не по годам мудрую и наконец-то сумевшую говорить то, что на сердце без смущения, – и только тогда Мичиру дает волю своим слезам. Урю чувствует, как дрожат ее плечи и как маленькое мокрое пятнышко расплывается по его груди, и гладит Мичиру по волосам, все приговаривая искреннее, но никогда не помогающее «прости». Он забирает у Мичиру шанс быть счастливой с кем-то другим – с кем-то, кто оценит ее заботу, – дает ей поверить в то, что когда-нибудь и он полюбит ее. Но неизвестно не остынет ли к тому времени сама Мичиру после долгого времени безответной любви и скудных попыток дать ответ, равносильный ее чувствам.
Мичиру Огава – застенчивая, но милая и очень мудрая, если так можно сказать. Урю дивится, насколько взвешенными бывают ее решения, насколько тщательно она продумывает все свои действия перед тем, как что-то сделать. Она – так кажется самому Урю – один из тех типов людей, которым всегда есть что сказать, но они всегда молчат и улыбаются такой загадочно-знающей улыбкой, от которой мурашки идут по коже.
Огава Мичиру улыбается так, будто видит Урю насквозь – так, как он не знает даже сам себя.
Он вновь и вновь задается очевидным вопросом: почему такая девушка, как Мичиру, до беспамятства влюбилась в него? Он бывает холоден, груб, редко проявляет нежность и показывает чувства. Но для Мичиру это и не главное.
Мичиру говорит: «У тебя очень горячее сердце, Урю-кун. Такое сердце способно любить долго, пылко и безнадежно».
Мичиру говорит: «Я люблю тебя за то, что тебя ничто не заставит стоять на месте. Твоя целеустремленность, воля духа и смелость – вот, что я считаю более важным, чем простые признания в любви».
И Мичиру говорит: «Вы должны сказать Иноуе-сан еще раз. Громче, яснее, чувственнее».
Она топчет свою любовь у него на глазах, и у Урю снова сжимается от тоски сердце. Он обнимает ее за плечи, находит губами ее висок и коротко целует, пока она плачет от этой нежности. Урю разбивает ей сердце тем, что ласков с ней и не дает себя отпустить. Он цепляется за ее чувства и подпитывает этой нежностью, которую не может дарить другой.
– Но для чего? – спрашивает Урю ее, боясь быть снова не понятым Орихиме или отвергнутым.
Мичиру улыбается – и снова эта всезнающая и всепонимающая улыбка! – и тихо говорит, глядя ему в глаза:
– Лет через двадцать вы больше будете жалеть о том, что не сделали, чем о том, что сделали. Поэтому поднимайте якоря и уплывайте из тихой гавани. Ловите попутный ветер в свои паруса. Ищите. Мечтайте. Делайте открытия. – Она делает паузу и добавляет: – Не помню, кому принадлежат эти слова. Но они запали мне в душу и я запомнила.
У Урю перехватывает дыхание, когда он думает о том, смог бы он любить и находится рядом так с Орихиме, влюбленной в Ичиго, так же, как Мичиру любит и находится рядом с ним? Он снова и снова вспоминает ее слова о жестокости и понимает, что и вправду бесчеловечен. Он нежно целует ее пальцы – он не может с этим нежным цветком по-другому, – хотя знает, что Мичиру больно, что его поцелуи жгут огнем и оставляют невидимые клейма на ее коже, из-за которых она наверняка плачет по ночам.
– Я надеюсь, что когда-нибудь ты встретишь кого-то, кто полюбит тебя также, как и ты меня, и даже сильнее, – говорит он и не знает, в который раз повторяет эти слова, этот завет, эту надежду.
Но Мичиру его раскусывает быстро. Она берет его за руки сама и заставляет пообещать признаться Орихиме снова, потому что знает, что своими словами Урю пытается увести разговор в сторону.
– Пообещай мне, – упорствует нежная и добрая Мичиру. – Прошу, пообещай. Разбитое сердце проще склеить чем то, что мучается от безызвестности.
Не заставляй меня, не заставляй меня, не заставляй меня – но Урю не взмолится. Он думает о том, что на следующей неделе начинаются экзамены, что совсем скоро они расстанутся со всеми одноклассниками и его школьное признание наверняка канет в лету и забудется. Он распрощается с Орихиме и – как он надеется, потому что не может жить с этой ноющей болью в груди – с глупыми чувствами к ней.
– Я обещаю, – говорит Урю после долгого молчания.