Страсть

Ричард, спеша к выходу из корпуса, на ходу накинул куртку, ища в кармане смятую, ополовиненную пачку сигарет. Этой осенью он стал заметно больше курить. Замкнулся, чаще, чем прежде, сторонясь шумных компаний, все больше времени проводил в торжественной тишине библиотек, что тоже прежде было ему свойственно. Паоло, иногда пристраивающийся рядом с ним на лекции, был максимально сдержан, ни вопросов лишних, ни упрёков в нежелании кутить и весело проводить время, за что Дик был ему признателен. Приветствие, рукопожатие, иногда ничего не значащее похлопывание по плечу. «Ты как?» «Все в порядке». Об испанском лете они не говорили. Вернувшись в Лондон, Ричард ни разу не поднял болезненную для себя тему, надо отдать Паоло должное, он все прекрасно понимал и уважал это. И если бы не тревожные взгляды друга, которые Дик иногда замечал в свою сторону, можно было бы делать вид, что ничего и не случилось. То было внешне, он отлично держал лицо, внутри же Дикон ощущал разлом, в который медленно стекала его жизнь. Все стало не так — не так, как прежде. Тот, кто полагает, что любовь — это прекрасно, похоже, никогда не любил… Прошло несколько месяцев с того дня, как он, разбитый и потерянный, сел в поезд, идущий до Парижа, однако где-то под ребрами до сих пор кровоточило, и время не спешило исцелять его. Впрочем, скоро Ричард понял, что это он сам не желал лечиться. Ведь был же Ротгер, прекрасный очаровательный Вальдес, готовый разбиться для Ричарда в лепешку. У Дика были шансы выбить клин клином, позволив Ротгеру смягчить причинённую Алвой боль, но он не позволил, чувствуя, что хорошего новые отношения не принесут ни ему, ни — что более важно — Ротгеру. С его стороны было бы ложью обнадеживать Вальдеса, обещая взаимность. А врать Ричард устал, в первую очередь себе — он любил синеглазую тварь. Дикон назначил себе целибат, чувствуя, что не готов пока ни к каким отношениям вообще. Ротгер не скрывал своего чувства, обещал ждать, сколько потребуется, но… Ричард вернулся в Англию заканчивать начатое образование, неожиданно ловя себя на мысли, что дело не в том, что он должен и если бросит учебу, непременно столкнется с гневом матушки. Нет. Он стал другим, словно за лето повзрослел на пяток лет, порастеряв юношескую трепетность и инфантильность, велевшую ему следовать за музами, обнаружил огромную брешь в том месте, откуда прежде черпалось вдохновение, за счет чего сделался приземленнее и прагматичнее, избавился от страхов перед родительницей. Плевать он теперь хотел на неудовольствие Мирабеллы. Более того, он и домой по окончанию университета не собирался — Англия большая и в ней непременно найдется место для дипломированного медика. Вернулся он потому, что хотел дать себе передышку, спрятаться за стенами факультета, зарыться с головой в нужные медицинские книги, загрузить себя работой и просто не думать о том, что ожидает его в будущем, а еще чтобы выматываться до такой степени, чтобы не было сил фиксироваться на грызущей его изнутри иррациональной тоске, которая давала о себе знать даже в прекрасном Париже. Время шло, пора бы уже и успокоиться, выбросив из головы фееричного психованного ублюдка, но Дик вспоминал Рокэ с упертостью мазохиста, презирая себя за бесхребетность. Разожжённый Алвой огонь пылал уже не так ярко, но и угасать не торопился. Возможно, помог бы психолог, но Ричард не стал бы обращаться за помощью так же, как прежде не захотел принять помощь Ротгера, в тайне от самого себя упиваясь болью. Отойдя от крыльца, Ричард зажал в зубах сигарету, раскурил ее и, глотнув горький дым, закрыл глаза. Небо хмурилось, осень в Лондоне мало чем похожа на тот же Париж, что уж говорить про знойную Памплону, — и это было прекрасно. Дик стоял под мелко моросящим дождем и курил, позволяя себе передышку и возможность просто не думать. Были моменты, когда ему чертовски хотелось заглянуть в темные настороженные глаза Паоло и спросить, знает ли он что-нибудь об Алве? Как живёт Рокэ? Смог ли восстановить сломанную руку? Вышел ли снова на арену? Конечно, Паоло все знал и поделился бы с Диком новостями, но порыв этот сходил на нет, как только Куньо показывался в поле зрения. В глубине души Дик чувствовал, чего больше всего он опасался услышать от друга — известия о том, что Рокэ, оправившись от травмы, спокойно живет дальше, растворившись в своих страстях, продолжает трахать смазливого влюбленного оруженосца, пока не подвернётся кто-нибудь более стоящий, и думать забыл о том, что в его жизни когда-то был такой вот Ричард. Затяжка, ещё одна… Дик курил с наслаждением, глотая горечь табачного дыма, пропуская через себя никотин. Сигарета почти истлела, и он собрался уже идти обратно в корпус, когда услышал позади себя осторожные шаги. — Пагубная привычка, — знакомый голос заставил Ричарда вздрогнуть и едва не поперхнуться горьким дымом, — вы как будущий доктор обязаны знать последствия курения лучше других. –Я и знаю, — прошептал Ричард, невольно повторяя диалог из той, другой жизни, не веря в то, что слышит. Этого просто не могло быть! — И все равно продолжаешь травить себя? — почти забытый бархатный баритон сводил Дика с ума, он решил бы, что окончательно спятил, если бы не терпкий запах одеколона, который подкреплял и насыщал реальностью потусторонний голос. —К черту иди! — рявкнул Дик и резко обернулся. — Здравствуй, Рикардо, — Рокэ стоял близко, обжигая синевой взгляда и заставляя Ричарда терять устойчивость, но слабость прошла так же скоро, как и накатила, ее вытеснила копившаяся все эти месяцы болезненная злость. Он хотел было нагрубить, развернуться и пойти прочь, но сдержался и вместо этого максимально язвительно произнес: — Синьор Алва? Какими судьбами вы в нашем сыром захолустье?