Страсть

То, что он приговорён, Рокэ понял не сразу. Первое время он зло, через зубы фыркал на осторожные сомнения Энрике Диаса — лучшего хирурга-травматолога, у которого был контракт с семейством Алва, уверенный в том, что сумеет восстановиться и выйти на арену. Такое с Рокэ бывало и раньше, он получал травмы, но всегда находил в себе силы вернуть форму. Сможет и сейчас выйти против быка и забрать его жизнь, продлевая свою. Бой — это жизнь для матадора, и нет ничего, что могло бы помешать Рокэ Алве снова поднять шпагу для смертельного удара. Но Энрике смел сомневаться… Если сломанная рука, укреплённая металлическими штифтами, рано или поздно должна была вернуть подвижность и, возможно, после сложной реабилитации, силу, то перебитая изуродованная ключица — дело совершенно иное. Так говорил доктор Диас, показывая Рокэ ничего не значащие для него рентгеновские снимки спустя несколько дней после операции. Энрике считал, что для Алвы больше нет дороги на арену, располагая документами и настаивая на диагнозе. Рокэ вскинулся, ругался яростно и грубо, клялся перед лицом неба, что сможет вернуться на арену, у него всегда это получалось. — Мне жаль, — качал головой Диас, — но восстановить костную ткань до нормального состояния я не в силах, Рокэ. — Найди того, кто сможет! — кричал Алва, хватаясь за халат Энрике, здоровой рукой. — Никто не сможет. Кости будут болеть долго, реагировать на перемену климата и погоды… — Я не боюсь боли! — Вернуть плечу и руке былую подвижность и ловкость не получится, мы собирали тебя по кусочкам. Ты поймешь сам, что с такими повреждениями выходить на быка невозможно, как только встанешь на ноги, когда снимут гипс. Рокэ не верил. Почти месяц, пока был скован гипсом, он лелеял надежду, что сумеет восстановиться. Раненым зверем он метался по родительскому дому, вынужденный оставаться под надзором врачей, где кроме страхов перед увечностью, его грызла замешанная на чувстве вины тоска. О Ричарде, лёжа в больнице, он запретил себе думать. Сначала злился, безумно, настолько, что будучи в полуобморочном состоянии, умудрился наломать дров и обошелся с юношей совершенно по-свински, оборвав отношения заочно, даже не позволил тому зайти в палату. Почему? Да все просто, как бычий хвост! В том, что его поломал недобитый бык, Рокэ, очнувшись после сильнейшего наркоза, винил Ричарда. Первые несколько часов, пару наполненных болью дней. Он одолел бы быка, если бы не желание произвести на мальчишку должный эффект, если бы не тяга, которая неожиданно для самого Рокэ заглушила осторожность. Не бывало такого прежде, чтобы на арене для Рокэ Алвы было что-то важнее противника! Он опасно отвлекся и сплоховал, а после, очухавшись весь в гипсе, испугался, чертовски испугался зависимости от сногсшибательного английского студента, которую не сумел контролировать. Рокэ смазал удар, потому что жаждал видеть лицо Ричарда в момент своей победы. Позорная для профессионала глупость, которую Рокэ не смог в себе подавить. А значит, Ричард, сумевший свести Рокэ с ума до такой степени, что тот забыл об осторожности, — опасен. Потому Рокэ на следующее утро велел Паоло передать Ричарду, что не желает его видеть. Пусть убирается немедленно в свою серую унылую Англию. То было в горячке. А когда спустя время Рокэ смог оценить ситуацию трезво, понял, что вины Ричарда в случившемся не было. Окделл был виновен лишь в том, что был охуенно хорош, как никто прежде, Рокэ подставился сам, потеряв контроль и позволив гордыне взять верх над разумом. И хорошо бы извиниться перед мальчишкой, но… Зашедший навестить его через пару дней племянник на вопрос «Что Рикардо?» отвёл глаза и сказал, что англичанин уехал почти сразу, как Паоло передал ему просьбу Рокэ. — Злился? — Рокэ удержал лицо, прикрываясь дурацким вопросом, на который и без подсказки знал ответ. Даже за короткое время, что они провели с Ричардом, он узнал юношу достаточно, чтобы понимать, что не злиться тот не мог. Альберто кивнул, а потом все же глянул Рокэ в глаза: — Не то слово, — произнес он тихо. — Ричард решил, что деньги, которые принес ему Паоло, это твоя плата за… близость. Рокэ едва подавил стон. Он успел позабыть о деньгах. Он вообще плохо помнил, что говорил и делал в то время, будучи сильно не в себе. Мысль о том, что Рикардо может истолковать все именно так, к нему тогда не пришла, да если бы и пришла, в тот момент было плевать. Злость и боль туманили рассудок. Теперь же и без того неприятная история выглядела ещё гаже, и смущённый вид Альберто это подтверждал. — Где он теперь? — Не представляю, — Альберто пожал плечами, — съезжая из «Лестницы», Ричард не оставил записки, как и не просил ничего передать, только с отцом простился и ушел. Отец говорит, что вид у него был такой, что краше кладут в гроб. Рокэ прикрыл глаза. Сожаление накатывало на него медленными тошнотворным волнами, но решать, что со всем этим делать, он пока был не готов. После же, когда Диас сообщил о том, что на арену Алве путь закрыт, Рокэ приказал себе о Ричарде не думать, чтобы полностью сосредоточиться на восстановлении, день за днем убеждая себя, что справится, главное — нужный настрой. Все полетело к чертям, когда сняли гипс и он понял, что подвижность плеча пострадала настолько, что даже думать о полноценном бое немыслимо. Правая рука двигалась с трудом, плечо не двигалось вовсе. Он работал с этим, но кроме сводящей с ума боли иных результатов не добился. Энрике был прав, на карьере матадора судьба поставила крест. Смысл жизни утекал сквозь пальцы, растворялся в кроваво-красном вине, в котором Рокэ, опустошенный и раздавленный, топил свою никчемность. В пору было смириться, поднять голову и жить дальше, ведь в глубине души Рокэ знал, что рано или поздно ему пришлось бы уходить, вот только он не думал никогда, что все случится так. Он мечтал уйти красиво, страстно, умереть на арене под леденящий душу крик толпы. Да, крик он помнил, но вот сдохнуть в лучах славы не получилось. И теперь остаток жизни ему предстояло провести сломанным калекой, которому суждено глядеть на быков лишь с трибуны, до воя завидуя молодым полным сил матадорам, среди которых непременно найдется тот, кто затмит его собственную славу. В довершение всех бед Рокэ тосковал по Ричарду, до сих пор ощущая вину перед ним столь же сильную, как желание увидеть мальчишку снова, не просто увидеть, глотнуть бьющей через край пьянящей северной страсти, что было невозможно в теперешнем положении. Рикардо подарил себя полному сил мужчине, позволил Рокэ наслаждаться собой, потому что взамен получал нечто стоящее, а сейчас… Сейчас Рокэ чувствовал себя развалиной, не способной более ни на что, кроме как упиваться вином. Он даже мысли не допускал о том, что можно явиться в Лондон, где уже начались занятия, чтобы встретиться с Окделлом, показаться ему на глаза калекой, неспособным держать в увечной руке стакан, не расплескивая содержимое на скатерть. Несколько раз пробовал писать ему, но раздраженно комкал исписанную кривыми буквами бумагу, сознавая ничтожность своего порыва, Паоло писал Альберто, что Ричард ни разу не вспомнил о времени, проведенном в Испании, словно не было ничего, как не вспоминал и о влюбленном в него бывшем матадоре. Рокэ пил и допился бы до белых чертей, а то и просто наложил бы на себя руки, если бы на пороге виллы Алвы в скором времени не появился кузен. — Слышал о несчастье, что с тобой приключилось, — произнёс Вальдес, нашедший Рокэ, киснувшего в саду, уже с раннего утра ополовинившего бутыль красного вина. — Злорадствуешь? — хмуро покосился на него Алва. Он не слишком жаловал кузена даже в более счастливые времена, теперь же созерцать Ротгера, подтянутого и в белом, было и вовсе отвратительно. — Отнюдь, — фыркнул Вальдес, устраиваясь в соседнее плетеное кресло, — сочувствую. — Я так и подумал, — Рокэ левой рукой приподнял бокал с вином и, морщась, пригубил его, — какими судьбами занесло в нашу глушь парижскую знаменитость? — Таки и знаменитость? — усмехнулся Ротгер, глядя на Рокэ поверх темных очков, — насколько я помню, в нашем семействе звездностью всегда выделялся ты. — Это в прошлом, — Рокэ залпом выпил, пытаясь спрятать злую горечь, что ломала его губы. Очевидно, что кузен издевался. Они не ладили давно, Рокэ прежде не упускал случая уколоть родственника, которого считал книжным червем и бумагомарателем. Писательство — разве это занятие, достойное настоящего мужчины? Вот быки — это да… Ротгер же относился к корриде с прохладой, чем раздражал Алву. И теперь, похоже, Вальдес явился, чтобы поглумиться над ним, однако идти на поводу у Ротгера Рокэ был не намерен. Он заставил себя отставить в сторону стакан и даже выдавил некое подобие улыбки: — Довольно любезностей, братец, предлагаю сразу перейти к делу. Чем обязан счастью лицезреть тебя? — Видишь ли, я пишу новый роман, события которого происходят во время ежегодной корриды, — Ротгер сделал паузу и кинул в сторону кузена внимательный взгляд, но Рокэ выдержал его, лишь едва уловимо кивнув, — хотел показать тебе наброски, проконсультироваться, все ли написано достоверно, посмотришь? Больше всего Рокэ хотелось послать его ко всем чертям, однако несмотря на выпитое вино и в целом скверное расположение духа, он сдержался, не позволяя Вальдесу увидеть степень собственного отчаяния и опустошенности. Кому угодно, но только не этому щелкоперу. Про корриду он пишет… Да что он вообще может знать о корриде?! — Давай сюда свой шедевр, — пробормотал он, наблюдая за тем, как Ротгер вынимал из портфеля кожаную папку с рукописью, — надеюсь, это будет хотя бы занимательно. — Роман о любви, — уточнил Вальдес, вкладывая в здоровую руку Рокэ вынутые из папки листы, — о трагической любви, разбившей сердце главному герою. — Пф… — фыркнул Алва, откидываясь на спинку своего кресла и заглядывая в машинописный убористый текст.