Страсть

К пяти часам трибуны были забиты до отказа. Люди, охваченные предвкушением, шумели, являя собой подобие растревоженного улья, но в какой-то момент гул, сводивший Ричарда с ума, стих, однако лишь для того, чтобы смениться радостными возгласами. В официальной ложе, находящейся недалеко от мест, купленных Альберто и Паоло, появился мэр Памплоны и несколько почетных горожан, среди которых Салина гордо указал Ричарду своего родственника — синьора Алваро Алву. Дик скользнул взглядом по седовласому подтянутому человеку, являвшемуся, по словам Хулии, владельцем едва ли не всех местных виноградных плантаций, но главное в нем для Ричарда было не это: рядом с мэром сидел отец Ворона. Старший Алва беспечно беседовал со своим соседом, живо жестикулируя, так словно совершенно не волновался, что спустя несколько минут его сын окажется лицом к лицу с разъяренной тварью. Ричард поспешно отвел глаза. Подобное было выше его понимания, как, впрочем, все то, что происходило вокруг. Долго изумляться Дику не довелось, сидевший подле него Паоло взволнованно ухватил его за руку, воскликнув: — Святая мадонна! Вон они! Ричард проследил взглядом за жестом друга и увидел, что прямо напротив них в высоких воротах появились матадоры с перекинутыми через левые руки тяжелыми парадными плащами. Сердце Окделла ухнуло вниз при виде темно-синей фигуры, по старшинству и уровню мастерства возглавлявшей начавшийся в эту минуту парад. Народу на арене было много. Помощники матадоров, пикадоры, загонщики — пестрая, вздымающая руки к ликующим зрителям толпа, но Ричард никого из них не видел. Его взгляд, полный едкой тоски и страха, не отпускал совершающего круг почета Рокэ. Дикон не понимал себя, мысленно уговаривая собственный разум в том, что ему плевать на Алву, даже если матадора ждет участь того несчастного идиота, изувеченное тело которого утром уносили на носилках, но колотящееся, срывающее ритм сердце сводило все эти усилия на нет. Окделл почти не вникал в то, что происходит на арене, не слыша комментариев срывавшегося на торопливый испанский Паоло, ему было плевать на заведенный перед бойней порядок, и больше всего на свете Ричарду сейчас хотелось оказаться где угодно, лишь бы не здесь, лишь бы не видеть, не знать… Алва держался по-королевски, даже несмотря на то, что дойдя до официальной ложи, почтительно склонил голову, приветствуя мэра и заслуженных жителей города, то же сделали и остальные матадоры. Речь мэра, произнесенная по-испански, добрые напутствия… Ричард не мог оторвать взгляда от красивого профиля Алвы, пользуясь малым расстоянием и отмечая, что истерзанные грубыми поцелуями тонкие губы Рокэ сейчас в полном порядке. Когда голос мэра стих, Ворон первым шагнул в сторону трибун, безошибочно и прицельно находя в воющей, обожающей его массе поклонников, вцепившегося онемевшими пальцами в лавку Ричарда, и, шало улыбаясь ему, передал плащ одному из своих подручных, кивая в сторону оторопевшего Окделла. Подручный кинулся к трибуне и спустя несколько секунд вручил Дикону украшенный серебром плащ Рокэ. — Зачем? — только и успел произнести Ричард, смущенный обрушившимся на него вниманием присутствующих на трибунах испанцев. — Сверни его и положи на колени, — поспешно пояснил Альберто, при этом выразительно косясь на Паоло, — это особый знак. Таким образом Рокэ дает тебе понять… — Не продолжай! — почти зло оборвал его Ричард, сделавшийся совершенно пунцовым и не находящий в себе сил глянуть на арену. Однако с плащом он сделал так, как было велено — свернул его, невольно пробегаясь подрагивающими пальцами по выпуклым серебряным узорам, и устроил у себя на коленях. Он без лишних пояснений понял, что именно дает понять ему Алва, нагло и эгоистично уничтожая и без того слабую веру Ричарда в то, что происходящее на этой арене его лично никак не касается.  — Я знать обо всем этом ничего не желаю… Когда же он все-таки глянул вниз, туда, где на белоснежном песке арены замерли все участники предстоящей дикости, то поймал нечитаемый взгляд синих глаз Алвы, от которого вдоль позвоночника ледяными иголками прокатилась дрожь. «Господи, — Дик до скрежета стиснул зубы, с трудом выдерживая взгляд матадора, — почему я?» Рокэ Алва был совершенно спокоен, словно все происходящее не имело для него особенного значения, словно это не он несколько часов назад рычал в ухо Ричарду о подлинной страсти, ради одной которой стоит жить на этом свете, словно не его тяжеленный плащ покоился на коленях теряющего себя художника. Он, величаво расправив плечи, стоял в льющемся с неба золотом горячем вечернем свете, позволяя любоваться собой, возносить себя до одуревших от зноя небес каждому, кто того желал. А спустя несколько бесконечных, полных для Ричарда муки и неловкости секунд Алва прижал одну руку к груди, а другую вскинул вверх, призывая трибуны к тишине. — Если господь наградит меня удачей убитого быка, — произнес матадор без надрыва, но так, чтобы в упавшей на цирк тишине всякий услышал его голос, — я посвящу победу нашему английскому гостю, моему новому другу, потомку северных герцогов Рикардо Окделлу. — Ола! — грохнуло со всех сторон, оглушая окончательно смешавшегося в ощущениях английского гостя. Рядом громко присвистнул Паоло. У Ричарда сил не было даже обернуться и выразить Куньо свое отношение ко всему происходящему, вместо этого Дикон, как дурак, молча пялился на улыбнувшегося ему матадора. Рокэ, лукаво подмигнув своему новому другу, обернулся в сторону мэра, поднявшего над головой яркий платок и взмахнувшего им, обозначая начало корриды и погружая Памплону в многоголосый крик: «Ола!»