нестандартный подход

      Широфуку могла бы стать фигуристкой или танцовщицей, а может быть даже председателем ученического совета или, на крайний случай, провести лучшие дни юности в обсуждении парней и шмоток в каком-нибудь клубе исследований паранормальных явлений. Могла бы, но на кой-то чёрт стала менеджером мужской волейбольной команды и всё ещё не пожалела.       Да и о чём жалеть? Подумаешь, шумные потные парни носятся по площадке, не смотря под ноги; увесисто пуляют тяжёлыми мячами друг в друга, ну, или на кого ками-сама пошлёт; и громко обсуждают всякие мальчишечьи глупости типа размера груди Аю, новинок в хентайном отделе ближайшего комбини или последней арки Гинтама.       Широфуку всё это не напрягает, а под шумок споров ещё и лишний онигири можно стащить, хотя стоит виновато взмахнуть ресницами и количество отказавшихся от своей порции угощения стремительно приближается к ста процентам. И вообще с парнями легко: там вздохнёшь, здесь смущённо в ладони спрячешься, потом мило улыбнёшься и всё — хоть в колесницу запрягай или с рук корми.       А ещё сквозь разведённые пальцы можно подглядывать, как Акааши не отбивается от притязаний Бокуто. Нет, честно, порой это настолько мило, что Широфуку собирается шипперить их до конца своих дней, тем более, что злить Акааши догадками приятно. Очень приятно. Широфуку злила бы его до белого каления, но Акааши и на стадии дёрнувшегося угла рта реально опасен, а инстинкт самосохранения, вопреки мнению окружающих, её ещё не покинул.       Поэтому, завидев кохая в коридоре, Широфуку лишь улыбается — мило-мило, так бы сама себя и стукнула:       — Привет, Акааши!       Тот вежливо кланяется в ответ, старательно не улыбаясь.       Акааши вообще весь такой старательный и правильный, что раздражает одним лишь видом.       — Поможешь донести? — Широфуку невольно скатывается в вопросительную интонацию, Акааши как раз тот процент из двух, что не ведётся на её уловки. Поскольку второй это Бокуто, то обычно она утешается ненормальностью их ориентации, хотя шанса пройтись по грани не упускает.       Широфуку хотела бы стать воздушной гимнасткой. Пируэты в невесомости под восторженными взглядами толпы, чем не кайф? Нестандартный, конечно, подход к получению эндорфинов, но кто сказал, что быть стандартным это норма?       Акааши, наверняка, так и сказал бы, но отвечает на вопрос, заданный вслух:       — Конечно, Широфуку-семпай, — и забирает стопку анкет с тем же видом, что обычно убеждает Бокуто в его полной компетентности как капитана.       Вот честно, кулаки чешутся. И губы. Широфуку прикидывает плотность окружения — три-четыре стайки фанаток уже дребезжат возмущением, и невозмутимо прихватывает Акааши под локоть.       Рвётся — короткое серебристое платье с крылышками разлетается ошмётками, усыпая блёстками подрагивающий под вытянутыми ногами канат.       Арена внизу невыносимо пуста.       Возмездие ожидаемо настигает в женском туалете. Если бы Широфуку писала ужастики, то непременно убивала бы своих героев именно здесь, среди затхлого аромата освежителя воздуха и замызганных помадными отпечатками зеркал. Правда-правда, женский туалет это особое измерение, пропитанное завистью, ненавистью и слезами. Любая, даже самая милая и дружелюбная девушка оборачивается в таком месте истинной личиной и ладно бы если красавицей-кицунэ, так нет, все, как одна, нурэ-онна да дзёрогумо.       — Не слишком ли нагло ты себя ведёшь, семпай? — зло кривятся ярко накрашенные губы, сминая хорошенькое вроде лицо в уродливую мину. Тюкает боль в сжатом плече. Широфуку старается не морщится и не отводить взгляда. Если не показывать страха, то отпустят быстрее, может быть, даже не станут в этот раз резать галстук или толкать в стену. Ладони, правда, дрожат, но в карманах пиджака.       — Если мы увидим тебя рядом с ним ещё раз!.. — слюни, сопли, крики — передёргивает. Широфуку брезгливо поджимает губы, мысленно отсчитывая минуты до звонка. Похоже, сегодня она опять останется без обеда и симпатичные осьминожки из сосисок достанутся одному Бокуто.       — … расскажем всем, какая ты дрянь! — хлёстко хлопает дверь, гудит в голове пощёчина. Широфуку старательно умывается холодной водой, но щека не теряет краски — болит. А ведь она даже не поняла, от кого именно ей стоит держаться подальше, да и, вообще, как можно держаться подальше от парней будучи менеджером мужской волейбольной команды?       Пустота коридоров засасывает и она поворачивает к лестнице на крышу. Ступеньки заканчиваются ещё до того, как высыхают слёзы и Широфуку падает — в жёсткие объятия оградительной сетки. Небо в ромбик как отражение её самой — ломкое и несвободное. Ей бы вскинуть руки, чтобы закончить трюк хоть под улюлюканье толпы, но ладони ослабли, такими не удержаться, такими не удержать — ни перекладину, ни руку партнёра.       Широфуку совсем не гимнастка, её место внизу, в опилках, со шваброй в руках.       — Э… Юки-чан, ты где весь обед пропадала? — голос Конохи застаёт врасплох. Широфуку спешно вытирает глаза и не оборачивается даже на тёплое касание. Плечо жжёт, рука Конохи попадает чётко на синяки.       — Заболталась с девчонками, — она отвечает, едва сдерживая гримасу боли. Так неловко, с Конохой наедине ей всегда неловко, и эта неловкость лишь усилилась с тех пор, как они стали официально встречаться. Нет-нет, Широфоку совсем не влюблена, ведь отношения это такая игра, интересная, захватывающая, очень реалистичная, но игра, и играть в неё в старших классах скорее обязанность, чем необходимость.       — Знаешь, тут осталось немного, — Коноха, наконец, отлепляет свою руку — потную и холодную, невольно отмечает Широфуку, — от обеда.       Он вздыхает совсем тяжело, так и подмывает обернуться и Широфуку оборачивается.       — Будешь?       Маленькие аккуратные осьминожки из сосисок, всего три штуки, одиноко катаются по дну коробки от бенто. Пахнут одуряюще — заботой.       — А что так мало? — вырывается сквозь слюну и нервный смех. Широфуку вообще-то не хочет его обидеть, но слова сыпятся сами, раздирая губы в кровь.       — Да я чуть руку не потерял, пока отбил их у Бокуто! — Коноха смеётся — глазами. Глаза у него, оказывается, очень красивые, немного лисьи, много — тёплые. Будто бы она, Широфуку, правда ему нравится.       — То же мне оправдание! — она фыркает, надувая губы, и отворачивается. Небо всё так же в ромбик, только больше не бьётся об решётку, стекает — между.       Коноха нервно переминается за спиной, явно собираясь с духом, и обнимает так осторожно, будто вазу, из тех, что рассыпаются прахом, если на них подышать.       Широфуку не рассыпается, нащупывает ладонь, всё такую же потную и холодную, невольно дрожит плечом, обжигаясь.       — Извини, — дыхание срывается шёпотом, Коноха отдёргивает и шумно вытирает руку об брюки.       Гремят фанфары, куполом цирка нависает небо. Качели несут под самую высь, опасно дребезжа проржавевшими звеньями. Не страшно, Широфуку больше не страшно, она же гимнастка!       Гимнастки не бьются.       Бьются крылья, особенно если так вот: с размаху, об землю да из-под самого купола. Широфоку встать бы, засмеяться, отряхнуть разодранные колени, только смех застрял между треснутых рёбер. Больно, чуть-чуть, стыдно — так и умерла бы, да духу не хватает сделать шаг в пустоту.       — Юкиэ, ты чего тут расселась? Упала? — Бокуто нависает всем собой, участливо заглядывая в лицо. Широфуку не знает куда смотреть: в глаза страшно, на засунутый в рот леденец — смешно, а Бокуто резко присаживается на корточки.       Мир сужается до двух жарких софитов глаз.       — Эй, ты идёшь или как?! — и снова выворачивается непрезентабельной реальностью.       — Кто это? — Бокуто смачно облизывает леденец, будто напоследок, и тыкает в самые губы — хочешь? Приходится помотать головой, чтобы сдержаться, но Бокуто подобный ответ явно не устраивает и он хватает за многострадальное плечо, удерживая.       — Пойдём в караоке! — не предлагает, констатирует только что возникшее желание и очень ловко, будто специально, уворачивается от нависшей чужой руки.       — Я не могу, Бокуто, извини, не сегодня, — Широфуку не слышит себя, так громко стучит в голове, зато видит, что медлить больше нельзя — клиент уходит.       Просто Широфуку обычная школьница и танцы на канате ей только снятся.       — Да все уже там! — не отстаёт Бокуто, снова заслоняя реальность. — И Коноха, и Акааши! А хочешь, и остальных позовём?       Бесит, бесит, как же он бесит! Капитан, ас, звезда, практически солнце! Широфуку порой ненавидит в нём каждую сверкающую грань, тщетно затирает штрихи и черты, но те проявляются чётче, резче, ярче, ослепляя невыносимым желанием идти, если не рядом, так хоть вслед.       — Ты такой милый, Бокуто, — на самом деле она прекрасно знает, как убить: сложить губы бантиком, растягивая слова, — такой заботливый, — и кулачки приложить к щекам как героини в дорамах, — когда дурак! — и любоваться, как гаснут нечужие глаза.       — Вам, мальчики, только в волейбол бы играть. А мне другое нужно!       Не то чтобы правда нужно, но секс в старших классах это тоже такая игра, даже скорее лотерея, только самый выигрышный билет пустой. Широфуку обычно везёт на офисных работяг, довольствующихся посиделками в кафе и прогулками по магазинам, но сегодня явно не её день. Бокуто задумчиво переводит взгляд с мужчины в классическом костюме, курящего уже третью сигарету, на расцвеченное неоном здание, потом на саму Широфуку, едва стоящую на ногах, и расплывается в невообразимо довольной улыбке. Будто решил сложную задачку, совсем сам, и настолько правильно, что Акааши за это похвалит.       — Пойдём, — он кивает на вывеску лав-отеля совершенно серьёзно, — если тебе так надо, то я тебя трахну.       Широфуку падает, разбитыми коленями и снова в опилки.       — Ты правда такой дурак? — стонет в пальцы, солью мажет щёки.       — Правда, — он садится рядом, обнимает совсем не так, как Коноха, небрежно, по-хозяйски, будто она что-то для него значит, но это что-то совершенно естественно, а потому ненаказуемо даже совестью. — Но, если честно, то я предпочёл бы караоке.       — Тогда ты платишь! — Широфуку пихает в тёплый бок локтем и одним движением вытирает о чужую футболку слёзы.       Хочется танцевать и непременно над пропастью.       Широфуку могла бы стать спортсменкой или известной скрипачкой, может быть, лучшей ученицей, на крайний случай, одной из фанаток VAMPS, но не смогла пройти мимо мужского волейбольного клуба и ходит с тех пор только по грани — узкой, скользкой, потрясающе острой грани.       Балансировать среди ярких огней, приятно обжигаясь, едва не сгорая в пепел, чем не развлечение? Так и кружит голову шальным весельем, утаскивая всё глубже, прибивая теснее в самый эпицентр урагана по имени Бокуто. Нет, честно, Широфоку искренно сочувствует всем от него пострадавшим, но безрассудно прогибается в гран-плие.       Дрожат носки над звенящей пустотой.       Ей бы прыгнуть, ещё хоть раз, но соскальзывает неудачно пятка.       Всё-таки Широфоку совсем не циркачка.       И на арене совсем другие звёзды: Бокуто не поёт — проживает каждую песню, то валясь в конвульсиях, то взрываясь сверхновой; Акааши бьёт в тамбурин обвитыми тейпом пальцами — улыбается.       Такой улыбкой вскрывать бы вены — или консервные банки.       Широфуку пялится на них, как дура, из первого ряда, пока плечи не накрывает теплом.       — Мечтаешь о крутом парне? — Коноха закутывает в свою куртку, вроде небрежно, да только до равнодушной мины кохая ему явно далеко. Широфоку утыкается в рукав, тот пахнет сосисками и волейбольным мячом.       И отвечает, глядя прямо в глаза:       — Да! — и мажет по самым губам неожиданной догадкой: — О тебе.       Коноха вскакивает так резко, будто ошпарился. Скачет, уделывая Бокуто несуразными па. Где-то за спиной рукоплещет невидимая толпа зрителей, вызывая на бис.       Сущий цирк.       Отныне Широфуку в нём воздушная гимнастка — под самым куполом и безо всякой страховки. Рвёт рот улыбкой, лёгкие — смехом. И она раскидывает широко руки, чувствуя, как лёгкое облако серебряной органзы окутывает тело. Вспыхивают сотнями крохотных софитов блёстки на крыльях.       Широфуку кружится, прямо на столе, сметая на пол стаканы с напитками, тарелки, остатки остывшей пиццы.       Падает, закрыв глаза.       Вместо твёрдого пола переплетение надёжных сильных рук.       — Бокуто-сан, слезьте уже с меня.       — Я не виноват, Акааши! Это Коноха не слезает!       — Ксо, да заткнитесь вы! Юки-чан, ты не ударилась?       — Бокуто-сан! Ну, не здесь же!       — Что? Коноха сказал заткнуться, а я не могу заткнуться сам, мне жарко, сверху всё время локтями пихаются…       — Это не локти — колени.       — Да? Охо-хо-хо! Юкиэ, у тебя такие миленькие колени…       — Эй! Не лапай мою девушку!       — Широфуку-семпай, пожалуйста, встаньте. Или хотя бы стукнете их, чтобы лежали тихо.       Широфуку встала бы, правда, поднялась прямо сейчас, да только руки застряли среди пихающихся мальчишек, и пальцы, переплетённые с другими пальцами, не расцепляются.       И, как ни странно, её совсем не волнует, что руки, так крепко удерживающие в куче сваленных тел, разные.       Ведь это цирк. Сборище анормалов.       Широфуку в нём надолго, даже — навсегда.