Home for a rest

На всю следующую неделю я добровольно стал безгласной тенью в собственном доме, боясь вспугнуть идиллию твоего воссоединения с сыновьями, и, затаив дыхание, наблюдал твой трепетный отеческий труд. Каждую секунду меня переполняли любовь и безграничное восхищение тобой. Вмешаться я себе позволил только один раз, когда вечер перед отъездом твоих сыновей рисковал превратиться в траур. Пришлось, вооружившись для храбрости дюжей дозой джина, раскрыть все детали воссоединившего семью плана и сообщить, что отныне Сирил и Вивиан могут гостить у нас сколько душе угодно, разумеется, когда позволит учеба. Все заинтересованные лица уверены, что одаренных молодых людей приглашает к себе на каникулы особый пансион. Огласившие гостиную радостные крики положили конец похоронным настроениям, и последний вечер каникул прошел в обсуждениях планов на следующие. А когда на следующий день мы вдвоем возвращались от пристани, я едва держал в руках поводья и бич, не в силах оторваться от созерцания мечтательной улыбки на твоих губах. Кажется, я все еще делал все правильно. Не имея сил на верховую прогулку, позволяющую сбросить напряжение, этим вечером я напился. Дела, конечно, были не так плохи, как в день твоего прощания с тюрьмой, но на ногах я стоял нетвердо и не нашел в себе сил спуститься к ужину. Как же я удивился, когда увидел перед собой твое лицо. Ты двоился у меня в глазах, а смысл твоих слов доходил до меня с огромным трудом. Я пытался проморгаться и сосредоточиться, но стоило мне хоть на секунду закрыть глаза, как подступало головокружение, а за ним тошнота. Кажется, ты выглядел обеспокоенным. Наскоро соорудив их носового платка прохладный компресс на мой лоб, ты одной рукой взялся за мое запястье, нащупывая пульс, а другой коснулся моей щеки, проверяя, нет ли жара. Не знаю, как у пьяного в драбодан меня дела обстояли с пульсом, но жар имел место быть. Твои прикосновения отзывались пламенем на моих щеках, все тело изнывало от сильнейшей эрекции, а разум требовал убрать с лица глупую улыбку и хоть чуть-чуть протрезветь. Мне было неимоверно стыдно за то, что ты застал меня в таком виде. Усилием воли я поднялся с кровати, куда упал как есть в дневном костюме и ботинках, и, скидывая по пути пиджак, пошатываясь, побрел умываться. Пара минут ледяного душа прояснили мой рассудок настолько, что я смог одеться и, кое-как завязав бабочку, поддерживаемый тобой спуститься к ужину. Обжигающе горячее и острое рагу окончательно привело меня в чувства. Я виновато смотрел на тебя в полной тишине. Мне было неимоверно стыдно. После ужина мы привычно устроились у камина. Ты закурил и пристально глядя на меня спросил: «Почему?» Под твоим взглядом у меня задрожали руки. Вместо возбуждения мое лицо обжигал стыд. Какого черта я, вызвавшись посвятить тебе свою жизнь, позволил себе манеры эгоистичного ублюдка?.. Дрожащими пальцами я поднес ко рту сигарету, и, силясь успокоиться, выдохнул: «потому что я влюбленный в тебя идиот». И тут же осекся. Черт меня дери, похоже, за сегодняшнее возлияния я буду расплачиваться не только головной болью. Забористый бельгийский джин все еще не выветрился из моей непутевой головы. Язык мой – враг мой. Понуро глядя в пол, я докурил и потянулся за следующей сигаретой. Ты перехватил мою руку, в который раз заставив мое сердце замереть от волнения. Усадив меня на диван, ты налил нам виски и, нацелив на меня какой-то незнакомый мне туманный взгляд, ты глубоким, чуть хрипящим от волнения голосом попросил: «Расскажи». Это были невыносимые секунды. Я не мог перестать любоваться тобой. Твои капризно сдвинутые брови, этот странный взгляд, таящий что-то неведомое и ужасное в глубине, твои напряженные полные губы и копна отросших темно-русых волос сводили меня с ума. Я мог только представлять как касаюсь тебя и ласкаю кончиками пальцев, будто совершая священнодействие, надеясь получить хоть малейший знак твоего удовольствия. Проклятье! Я опять был возбужден. А ты упрямо ждал ответа, какого дьявола крысеныш Дуглас Драммонд позволил себе свински надраться в одиночестве. Я судорожно поднял голову, выпрямился, подошел к каминной полке, глотнул виски, снова закурил и с артистизмом обреченного начал рассказ.