Home for a rest

Через два часа совершенно опустошенный счастьем, невероятно уставший, на взмыленной лошади я вернулся в наше обиталище, прямо на конюшне скинул жилет, рубашку и бриджи, вылил на себя пару ведер воды и, едва успев одеться повалился спать на нагретую солнцем каменную скамью. Сквозь сон я чувствовал как что-то мимолетно коснулась коснулось моего лица и волос, но у меня не достало сил проснуться. Проснувшись к вечерним сумеркам, я почувствовал себя лучше. Я поднялся в спальню, переоделся и подкрепил успех хорошей порцией джина. Вместе с привычной бодростью ко мне вернулись и привычные заботы. Я забыл распорядиться об ужине. Почувствовав себя дураком, я рванул в сторону кухни. Однако, наша экономка, святое создание, уже успела обо всем позаботиться. Нас ждало разнообразие крестьянских закусок, рыбный суп и ягнятина с нутом. После ужина мы устроились в гостиной перед камином. Мы пили бренди, ты читал, я любовался тобой и слушал надвигающийся шторм. В какой-то момент ты в задумчивости поднялся, подошел к камину и, протянув руку к каминной полке и взял сигарету из портсигара. Вернувшись на свое место, ты закурил. Через секунду ты замер, удивленно глядя на сигарету, посмотрел на меня и улыбнулся. Внутренне я ликовал. Все получилось правильно. И мебель, и ее расстановка, и нужной формы портсигар, и даже марка сигарет. Все как в твоем давно покинутом доме. Но я, не подав вида, улыбнулся тебе в ответ. Ты вернулся к книге. А я вдруг понял, какой подарок следует сделать тебе на Рождество, подошел к конторке и начал торопливо кропать необходимые для этого письма. На следующий день все распоряжения были сделаны, горничная отправила телеграммы, и я вернулся к повседневным заботам. Новая литература, маршруты прогулок, таверны и разнообразное меню домашних ужинов занимали мою голову с утра до ночи. Я следил, чтобы ты был одет по сезону, выполнял назначения врачей и пребывал в хорошем настроении. Как-то раз я даже уговорил тебя на верховую прогулку. На этот случай в конюшне тебя дожидался огромный жеребец фризской породы. Когда ты облачился в бриджи, сапоги и синий сюртук с серебряными пуговицами, я замер в восхищении. Когда ты с помощью конюха поднялся в седло, я онемел. Никогда ранее не встречал более величественного и в то же время более чувственного зрелища. Я дал себе слово, что, когда придет время, я найму фотографа, чтобы это запечатлеть. Щадя твои силы, мы совершили небольшую прогулку по окрестностям, а по возвращении тебя ждала горячая ванна. Я не хотел, чтобы боль в приводящих мышцах испортила твой день. Около ванны тебя ждало шампанское, и я был в высшей степени смущен, и рад, когда ты через нашего дворецкого передал мне приглашение распить его вдвоем. Разлив игристое вино по бокалам, я устроился в раскладном кресле, смакуя момент. Я любовался тобой как произведением искусства. Ты поднял бокал и заговорил. От первых твоих слов у меня перехватило дыхание. Мой разум разрывался, стараясь уловить и сохранить каждый звук, каждую интонацию твоего глубокого голоса, звучащего в басовом ключе виолы, и воспринять как величайшее из сокровищ мира каждое произнесенное этим голосом слово. - Дуглас, мой мальчик – начал ты. Мое сердце едва не остановилось от волнения. Мироздание удостоило меня высшей награды. Эти слова, произнесенные тобой, стоили всех перенесенных годами ранее страданий. Они стоили всей моей жизни. Заставляя себя дышать и пытаясь угомонить румянец, заливший мое лицо, я улыбнулся. - Я слушаю, маэстро – смиренно склонил я голову. - Благодарю тебя за наше путешествие, за это чудесное место, за твою заботу и гостеприимство. – Я замер с бешено колотящимся об ребра сердцем. - Мой дом – твой дом, маэстро, я буду счастлив жить здесь с тобой, пока ты этого хочешь. А если ты пожелаешь путешествий, последую за тобой. – Ты улыбнулся. Яркий свет твоих глаз окутал меня, лишая сил. Сделав еще глоток брюта ты снова заговорил. Секунду я находился в благоговейном оцепенении, но, тело сработало быстрее разума. Я выхватил карандаш и принялся прямо на обоях записывать твои слова. К тебе возвращался дар поэта. После ванны я привычно помог тебе одеться, и мы спустились к ужину. Вечер, как обычно, прошел за книгами, но, когда я прощался с тобой до утра, ты спрятал мои руки в своих и оставил на моих губах легкий поцелуй. По-моему, Велингтон не был так счастлив, на голову разбив Наполеона на полях Ватерлоо, как я в тот вечер. Но утро принесло мне страшную мысль. А вдруг, это не настоящее чувство. Вдруг, ты, человек величайшего душевного благородства, решил таким образом платить за свое спасение. Я похолодел. Так быть не должно. Я не имею права так с тобой поступать. Неделю я ходил в плену мрачных мыслей, с благодарностью и священным трепетом принимая твои ласки, становящиеся все более откровенными, и проклиная себя за это. Однако, приближалось Рождество, и надо было, оставив терзания, заняться подготовкой торжества. В утро рождественского сочельника на море поднялось сильное волнение, но я, ни свет, ни заря рванул в порт. С измученной штормовым морем яхты сошло совсем немного пассажиров, а когда команда, убрав паруса, дружно устремилась в церковь, воздавать хвалу святому Николаю, я, наконец, увидел своих гостей. Два подростка с небольшими чемоданчиками в руках озирались, ежась на холодном ветру. Представившись, я усадил их в экипаж и хлестнул бичом лошадей, посылая их с места в галоп. Когда мы добрались до поместья, я провел своих гостей в комнату, где их ждал поздний завтрак. Пока они пили чай, я изложил им суть своего плана и оставил отдыхать. Переговорив с экономкой и дворецким о праздничном ужине, я отправился к тебе. Ты был мрачен и жаловался на боль в коленях. Стараясь не выдать своего воодушевления, я налил тебе бренди, осторожно натер твои суставы ароматной мазью и долго ласкал твои руки, силясь вызывать хоть тень улыбки на твоих губах. Обед ты приказал подать в твою комнату, что как нельзя лучше соответствовало моим планам. Ближе к вечеру я помог тебе надеть смокинг и облачился сам. Мое плохо скрываемое волнение не укрылось от твоего внимательного взгляда, и я вынужден был сознаться, что внизу тебя ждет сюрприз. Я попросил тебя завязать глаза и взял тебя за руку. Я помог тебе спуститься в украшенную хвойными ветвями гостиную, оценил, что все находятся на местах и снял повязку с твоего лица. Гостиная огласилась радостными криками. Я скромно отступил в дальний угол и, оседлав стул наблюдал за воссоединением семьи. Ты смеялся и плакал от счастья, обнимая сыновей. Наверное, в мире даже не найдется подходящих слов, чтобы описать твою радость. После мы всем домом собрались в городскую церковь. Неважно, что жизнь сделала нас не самыми религиозными людьми, неважно, что нас от остальных молящихся отделяет древний спор о «филиокве», но восточный хор и пламя праздничных свечей согревали сердца. Ты стоял, выпрямившись во семь рост, позади сыновей, исполненный отцовской гордости. Я кожей чувствовал как наши домочадцы гордились тобой. И я гордился вместе с ними. По восточной традиции мы пригласили к праздничному столу всю прислугу, и рождественские гимны на греческом и английском перемежали друг друга в непрерывной череде радости. Я был счастлив присутствовать на твоем семейном торжестве. Когда далеко за полночь дом затих, ты проводил мальчиков в их комнату и вернулся ко мне в гостиную, дрожащими руками налил себе бренди, отставил стакан, поднял меня из кресла и заключил в объятия. В твоих глазах стояли слезы. Я достал платок и попытался осушить твои глаза, но ты отобрал его у меня и, зашвырнув ко всем чертям, начал целовать меня со всей страстью, на которую был способен. От твоего поцелуя все тело горело огнем, твои губы обжигали меня, принося неземное наслаждение. Ты нежно поддерживал меня под лопатки и за затылок, иначе я бы не устоял на подкашивающихся ногах. Закончив, ты усадил меня обратно в кресло и, снова взяв в руки покинутый стакан бренди, молча кивнул и отсалютовав им сделал щедрый глоток. Я последовал твоему примеру. Дрожащими руками ты прикурил сигарету и, резко встав, удалился в свою комнату. К позднему завтраку мы снова собрались всем домом. Когда все допивали утренний кофе, я, поблагодарив нашу прислугу за заботу о нас и нашем жилище, вручил каждому шелковый мешочек с тремя золотых гинеями и отпустил праздновать до вечера следующего дня. Мальчики вручили отцу подготовленную нами коробочку с золотыми запонками, я передал тебе шкатулку с украшенной эфиопским опалом булавкой для галстука, под которой лежали бумаги, подтверждающие раздел всей моей собственности пополам с тобой. Мы подарили Сирилу и Вивиану ручки с золотыми перьями и пожелали успешной учебы. И каково же было мое удивление, когда ты вручил мне стопку перевязанных красной лентой листков. Развязав ленту, я не поверил своим глазам. Я держал в руках десяток посвященных мне сонетов. Теперь настала моя очередь плакать от счастья.