Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Андрей Жданов.       Три месяца, Господи! Долгих три месяца эта сука водила нас за нос. И черт с ним, что я поседел за это время, и Бог с ним, что каждый наш день начинался со слов Катюши: — «Андрюша, так нельзя, я не смогу построить свое счастье, на несчастье ребенка», и заканчивался моей неизменной фразой: — «Я не дам тебе развода». К этому я тоже привык. Это даже стало каким-то ритуалом. А иногда мне вообще казалось, что Катюха заговаривает о разводе, только для того, чтобы услышать, что развода я ей не дам, что они с Дашулей мне все так же нужны, как и день назад, что я по-прежнему люблю ее, и никто кроме нее мне не нужен, несмотря на то, что никакой близости между нами нет и в помине. Нельзя ей… было.       Много чего ей было нельзя, моей Катеньке, в эти долгие три месяца. Быть счастливой — нельзя (ведь она отнимает отца у ребенка), радоваться подарку в ее день рождения — нельзя (ведь Кира в этот самый момент страдает и плачет в одиночестве), в Новый Год загадывать желание — нельзя (ведь исполнение ее мечты, это беда для другой матери моего ребенка). И бесполезно было объяснять Катюше, что Кирин ребенок никак не может быть моим, что по срокам ничего не сходится, она верила «авторитетам», можно даже сказать «экспертам» в этой области, которые сутками сидели на разных форумах и описывали свои залеты, которых вроде бы быть не могло. Вот она их и начиталась.       — Смотри, Андрюша. Татьяна пишет, что забеременела со спиралью. А вот у Ирины произошел залет аж с двумя презервативами. Так что все может быть. Понимаешь?       Я не понимал, но доказать что-то Катюше было невозможно. Можно было только жить и тихо радоваться, что истерики ее прекратились, как и не было, что ее гормоны потихоньку встают на место, что она правда медленно, но уверенно сбрасывает с себя груз прошлой жизни, учится быть, а не казаться свободным человеком. И если бы не Катенькино чувство вины и ежедневные слезы, о несчастной судьбе Киры и второго моего ребенка, если бы не ее стыд каждый раз, как только она забывалась и позволяла себе минуту счастья, то можно было бы сказать, что жить можно.       Хотя… Окружающие, особенно зависящие от меня люди, вряд ли бы согласились со мной. Да, я срывался, я орал и устраивал головомойки. И на работе, и в редкие моменты наших с Ромкой и Колюней посещений питейных заведений. Колька понимал меня, как никто другой. Ему, тоже уставшему не только от капризов беременной жены, но и от невозможности прекратить эту временную тиранию, как и мне, необходима была разрядка, вот мы в барах и искали с кем бы подраться, пока Ромка не покрутил пальцем у виска и не отправил нас обоих в спортивный зал на ринг, вымещать злость на груше или в спарринге.       Правда что-что, а сексуальная разрядка нам обоим была ни к чему. Ему — потому что Вика, несмотря на свое интересное положение, затрахивала его до по полной программе, а мне — потому что Катенька так удачно трахала мне мозги, что мне уже ничего и никого не хотелось.       И все же, все же, все же! Какое счастье, что всё, кроме числа «пи», имеет конец. Да и «пи» конечно. Сегодня «пи…здец», пришел шантажу этой суки, а соответственно и ей! Поэтому и только поэтому я могу вам все рассказать. Пусть и без особых подробностей, но зато со смаком…       Катюха тогда пролежала в больнице больше двух недель. Увы, не только из-за здоровья. Ириша придумывала разные поводы, чтобы не выпускать Катеньку, пока мы не нейтрализуем Киру. А сделать это оказалось очень и очень сложно, и вот почему…       Мама рассказала Ирише все, что произошло и попросила ее помощи.       — Ирина Петровна, вы сможете сегодня же без очереди принять одну особу? Мне нужно знать беременна ли она, а если да, то срок ее беременности.       — Это та самая, которая…       — Да, Воропаева Кира Юрьевна.       — Хорошо, присылайте ее к семи вечера.       — Ирочка, только если она будет деньги предлагать за справку о несуществующей беременности, вы постарайтесь записать ваш разговор. Ладно?       — Не переживайте вы так, Маргарита Рудольфовна, все сделаю в лучшем виде.       Мамуля сразу позвонила этой суке.       — Кирочка, Андрей согласен признать ребенка. — я аж подскочил, услышав такое, но мама погрозила мне кулаком. — Только он выдвигает одно требование.       — Какое?       — Я думаю, что тебя не обидит его желание убедиться в правдивости твоих слов.       — В смысле?       — Андрей хочет быть уверен, что ты действительно беременна.       — А потом он захочет убедиться, что ребенок его?       — Вполне возможно. Но это, согласись, его право.       — А почему он сам мне не позвонил?       — Не хочет. Тем более после того, что ты устроила сегодня.       — А у этой шалавы он тоже требуе…       — Кира, ты говоришь о жене Андрея, не смей ее оскорблять, если хочешь, чтобы и мы с Пашей, и Андрей признали твоего ребенка.       — Моего? Это не только мой ре…       — Кирочка, Андрей просил передать, что пока ты не обследуешься у нашего врача, он даже слышать о тебе не хочет.       — Хорошо, я обследуюсь. И даже на тест ДНК после рождения ребенка буду согласна. Но я никогда не прощу вам всем этого унижения.       — Вот когда пройдешь обследование, тогда и поговорим об остальном.       — Давайте координаты.       — Записывай, — мама продиктовала адрес клиники, — Ирина Петровна будет ждать тебя в девятнадцать ноль-ноль.       Послания Бога так не ждут, как ждал я звонка от Зорькиной. И в девять вечера она позвонила…       — Андрюша, Кира беременна, срок пятнадцать-шестнадцать недель. Беременность без патологий, мальчик развивается совершенно нормально.       — От меня? — глупо спросил я.       — Охуел? Я не гадалка, я врач. Хочешь сейчас делать тест ДНК, делай, если Кира позволит.       — Ир, а это точно Кира была? Такая сероглазая, прямая, как жердь, плоскогрудая блондинка без задницы?       — Вообще-то, она предъявила паспорт, могу зачитать его данные, хочешь?       — Нет, а фото ее было?       — Ее. Андрюша, у нее правда серые большие глаза и она блондинка. Так что я ничем тебе помочь не могу.       — Катюхе не говорите.       — Хорошо, только ты давай, решай этот вопрос. Иначе эта ненормальная сама его решит. Я не могу двадцать четыре часа быть рядом с Катькой.       Это был крах надежды на Кирин блеф. Она действительно беременна. То, что не от меня, я был уверен… Жалко, что только я. Все, что мне удалось сделать, так это встретиться с Кирой и договориться, что я буду ей помогать вплоть до родов и морально, и физически (купить продукты, помочь передвинуть мебель и так далее), и материально (штуку баксов в месяц запросила эта бескорыстная), а она прекращает преследовать Катю, вообще не подходит к ней! Иначе я аннулирую все наши договоренности.       Больше всего меня в себе поразило, что если я полчаса не мог прожить без того, чтобы поприветствовать Дашеньку — я все время должен был трогать, целовать, гладить Катин живот. Как наркотик, право слово. То, даже когда Кира попросила меня положить ей на живот руки, я шарахнулся от ребенка, как черт от ладана. Вот не чувствовал я его, не принимал, не желал, хотя, казалось бы — мальчик! Чего лучше-то.       Вот так мы и жили… Ни шатко, ни валко, ни хорошо, ни плохо… Никак… Вплоть до сегодняшнего Совета директоров. А я, дурак, еще уговаривал Катюшку не ходить на него, не встречаться лишний раз с Кирой, не расстраиваться. Какое счастье, что она меня не послушалась. Приехала! Вот тут и пришел конец шантажу этой суки, подкрался незаметно, как «пи…здец»!       Хотите послушать, что же произошло? Слушайте…