Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Катя Жданова.       —…Не­чего мне стес­нять­ся! — го­лос бабули ок­реп. — Лю­бовь не прес­тупле­ние, а дар Бо­жий. И у ме­ня, и у доч­ки, и у внуч­ки он есть. Мы уме­ем лю­бить…       —…Сло­малась я, ког­да мне уда­лось доз­во­нить­ся в Мос­кву, по но­меру, ко­торый мне ос­та­вил лю­бимый че­ловек. Труб­ку сня­ла жен­щи­на, я наз­ва­лась, поп­ро­сила поз­вать Его к ап­па­рату, и она мне от­ве­тила, что она его же­на, и к вся­ким лю­бов­ни­цам, зво­нящим ему без пе­реры­ва, она не на­мере­на его под­зы­вать…       Чем дольше я слушала бабушку, тем больше мне хотелось плакать. Да что я такое говорю? Какое плакать? Выть хотелось! Выть и кататься по полу! Боже мой! Что же я творю? Я сошла с ума, Боженька? Ведь я же по доброй воле повторяю судьбу бабушки и мамы. И одна, и другая во время беременности лишились своих любимых, своей единственной любви. И одна, и по сути, другая, сразу после родов лишились детей! Причем с каждым поколением события ухудшаются.       Если бабушку «всего лишь»… Господи, какой же ужас с нами случился, если о разлуке на сорок лет, я подумала «всего лишь». Так вот, если бабушку с дедушкой разлучили на время, пусть даже и на такое долгое, то папу у мамы отняли навсегда, лишив его самой жизни! Если бабушка «всего лишь» не могла защищать, любить и баловать дочку, то у мамы меня попросту отобрали. Физически отобрали!       Но они-то были обездолены по воле злого рока, а я? Я своими руками удушаю любимого человека. Единственного своего. Того, кто пылинки с меня сдувает и не отходит ни на шаг! Мамочки! А если и я его по…       — Катя, Катенька! — донеслось до меня как сквозь толщу воды.       POV Андрей Жданов.       Вот говорил же я Ирине, что Катюху на передачу брать не надо. Не в том она состоянии, чтобы вынести такие потрясения.       — Ничего страшного, — успокаивала меня Катя. — Мне тоже нужно пару слов «этому» сказать.       — Ничего страшного. — вторила ей Ира. — Да и я рядом буду, если что. А Катьке полезно, может, и в своей жизни что-то переосмыслит…       Ага! Ничего страшного! Счастье еще, что я сразу на первой рекламе пошел проведать Катю в гримерке, где она по монитору смотрела передачу, а то вообще не известно, что могло бы случиться.       Еле­на Сан­на, как на­чала рас­ска­зывать о сво­ем прош­лом, о Сер­гее Ва­лен­ти­нови­че, так Ка­тень­ка и стала бе­леть и за­дыхать­ся, кру­тить го­ловой и нер­вно теребить в руках свою маленькую серебристую сумочку, больше похожую на портмоне. Я совсем уж было собрался к ней подойти, как она замерла, очевидно сраженная то ли тем, что слышала, то ли какой-то своей мыслью.       Глаза ее широко раскрылись, лицо стало совсем белым, это было видно даже под слоем грима, а губы быстро-быстро зашевелились, как будто она что-то шептала сама себе. Зрачки Катюши внезапно закатились куда-то под веки, демонстрируя мне совершенно белые, обрамленные черными распахнутыми ресницами, глаза, а сама она обмякла и осела. Счастье еще, что Катюша стояла возле диванчика облокачиваясь на него, так что она осела очень мягко и плавно аккурат на сиденье. А то уж и не знаю, что могло произойти, рухни она на пол.       Самое странное, что на меня напал столбняк. Вот как увидел Катины сплошные белки в открытых глазах, так и остолбенел. Очнулся, когда она уже лежала на диване, бросился к ней, начал тормошить.       — Катя! Катенька, — я легко похлопал ее по щеке. Глаз она не открыла, но слабо и тихо застонала. — Катенька, что с тобой? Ира, Ирина! — крикнул я, слава Богу нас ни во втором павильоне, ни в студии слышно не было, так что передача шла своим ходом.       Катюша вдруг резко распахнула глаза, с долю секунды глядя на меня бессмысленным взглядом, а потом зрачки ее сфокусировались, она испуганно задрожала и бросилась мне на шею.       — Андрюшенька! Не бросай меня! — горько заплакала жена.       — Катька! Ты чего, маленькая? Разве я тебя брошу когда-нибудь? Да никогда! Ты чего?       — Андрюшенька, миленький, родненький, не бросай меня! — Катюха уже не плакала, она мотала головой и заходилась в рыданиях, совершенно не слыша, что я ей говорю.       — Катенька, успокойся. Подумай о девочке. Ну, перестань плакать, солнышко.       — Ты не бросишь меня? Андрюшенька! Не бросишь?       — Не брошу. Никогда не брошу. Мы еще свадьбу с то…       — Андрюшенька, — слезы у Кати внезапно высохли, глаза загорелись каким-то горячечным светом, она прижала свои губы к моему уху и жарко зашептала: — Я ведь все поняла! Все-все. Если я потеряю тебя, то ребенка я тоже потеряю. Все будет как у мамы и бабушки, только еще хуже. У меня отберут навсегда и тебя, и Дашеньку.       — Какую Дашеньку, маленькая?       — Как какую? Нашу Дашеньку.       — Ты решила, что девочку мы назовем Дарья?       — Да! Только ее отнимут, если я потеряю тебя!       Нет, это было уже совсем невыносимо. На моих глазах Катя сходила с ума. И что с этим делать, я понятия не имел. Блядь! Где эта Ира, с ее «рядом»?       — Ирина! — гаркнул я, что было мочи.       — Что? — в двери заглянула Зорькина.       — Катька!       — Отойди! — приказала Ира, я попробовал разомкнуть Катины руки, но она снова взвыла:       — Нет, Андрюшенька, нет! Ты сам не понимаешь, что ты делаешь. Не бросай меня. Не уходи!       — Вы что поссорились? — грозно спросила врач.       — Да не ссорились мы. Это результат твоего «ничего страшного», — рявкнул я.       — Понятно, — Ирина быстро достала шприц, ампулу и иглу, я отвернулся. Совершенно не могу смотреть, когда Катеньке делают больно. — Поворачивайся! Можешь взять ее на руки?       — Могу, конечно.       — Ну, так бери и носи.       — Как это — носи?       — Как носят маленьких детей, когда они плачут. Можешь даже что-нибудь ей спеть. Или рассказать сказку. Все равно, лишь бы отвлечь. Минут через десять она успокоится. Все. Мне нужно в студию, сейчас мой выход.       — Ир, мы поедем домой.       — Нет! Я в студию на эпизод, и сразу вернусь. Мне Катю нужно будет осмотреть, когда она успокоится. А до тех пор, чтобы глаз с нее не сводил, с рук ее не спускал. Не надо ей сейчас даже ходить. Ясно? Даже стоять не надо. Устанешь, можешь сесть на диван. С Катюхой на руках. Понял?       — Да! — Ирина ушла и мы снова остались вдвоем. — Ну что, моя маленькая, давай успокаиваться?       — Давай. А ты меня не бросишь?       — Ну, что, ты, моя хорошая. Как я могу тебя бросить? Я же люблю тебя.       — Я была такой невыносимой, я совсем замучила тебя. Только я не нарочно, Андрюшенька. Честное слово, не нарочно. Я иногда сама не понимаю что я делаю. Вернее, понимаю — что, но не понимаю, как у меня это получается, почему я не могу остановиться. Андрюшенька, миленький, прости меня.       — Прощаю. Уже простил. Самое главное, что ты меня любишь.       — Очень! Очень-очень люблю, — и почему-то опять заплакала.       — И я очень-очень. И этот глазик люблю, — я поцеловал ее закрытое веко. Реснички дрожали и щекотали мне губы, очень захотелось их почесать, но на руках была Катенька. — И этот носик тоже. Ну все, моя хорошая, все. Плакать больше не будем, будем слушать Андрея. Да?       — Да.       — Все у нас будет хоро…       В этот момент на мониторе появился пожилой мужчина он что-то говорил в микрофон, но звук был выключен. Господи! Он подошел к дивану на котором сидела Елена Санна и опустился перед ней на колени! Неужели Андрей разыскал отца Лары? Судя по лицу Катиной бабушки именно так оно и было.       — Катенька, ты только не волнуйся, но кажется Малахов нашел твоего настоящего дедушку.       — Да, я знаю, — блаженно уставясь в монитор, сказала жена чуть поплывшим голосом.       — Знаешь? Откуда.       — Я стояла возле помощника режиссера, когда она вызывала скорую.       — Скорую? Зачем.       — Я тоже это спросила. И мне ответили, что на всякий случай, потому что нашли отца Ларисы и неизвестно, что будет с ее матерью, когда она встретится с ним через сорок лет.       — Понятно. Катенька! Ты только глянь, как Елена Санна смотрит на твоего дедушку. Прямо светится вся. Неужели она его до сих пор любит?       — Конечно любит. Мы все умеем любить. И я, и мама, и бабушка. Помнишь, как мама о папе рассказывала. Ясно же, что она его и сейчас любит. — Катя пристально посмотрела на меня, неожиданно сморщила носик и снова заплакала. — А ты мне вещи прислал. Все мои вещи… И заявление на развод. А я без тебя не смогу, — всхлипывала Катюша, но это уже были только отголоски истерики.       — Прости меня, маленькая. Я такой дурак. Прости.       — Нет. Ты не дурак. Ты очень умный. Просто ты меня не лю-ю-ю-юбишь.       — Нет, люблю. Очень люблю. Вот так люблю, — я пошел к дивану, сел на него, не выпуская из рук Катеньку.       Не то, чтобы я устал, просто очень хотелось иметь свободу движения рук, а на весу несколько не удобно (не в смысле стыда, а потому что действительно не удобно) было дать им волю. Зато теперь я свободно мог ласкать Катину, несколько увеличившуюся, грудь с сильно потемневшими сосками, благо платье у нее было на кнопочках, распахнулось в одно движение.       — И так, люблю, — я провел языком по груди. — И так, — второй рукой я гладил ее ягодицы.       — Что ты делаешь, Андрюшенька? А вдруг нельзя? Ирина Петровна сказала, что мне даже стоять нельзя, — тяжело задышала Катя, вылив на меня ведро холодной воды. Черт! Что это я? Совсем крышу снесло от двухмесячного воздержания.       — Прости, Катенька. Я был неправ. Просто очень-очень соскучился. Все. Давай я тебя застегну. Вот так, маленькая. Какая кнопка непослушная, не хочет закрывать наши сисечки. Ах, она, кнопка. Ах, нехорошая. — руки у меня дрожали, и Катя это заметила.       — Просто грудь налилась. И в это платье я уже еле влезаю.       — Значит, купим тебе новый гардероб.       — Андрей, — Катя вдруг напряглась и с ужасом на меня посмотрела, — а если до самых родов будет нельзя? Как тогда? Тогда ты меня бросишь? Да? Не бросай меня, Андрюшенька.       — Не брошу, маленькая. Я теперь никогда тебя от себя не отпущу. Нас ведь уже трое — ты, я и дочка. Будешь делать мне минет, — шепнул я ей на ухо, зная, что она сейчас покраснеет. — Ой, смотри, Лариса вышла. Я сделаю звук?       — Сделай, конечно.       Пожилой человек на мониторе мед­ленно под­нялся, взял Лару за пле­чи и дол­го смот­рел ей в гла­за.       — Я еще за ку­лиса­ми по­нял, что это ты, де­воч­ка. Ты очень по­хожа на мою мать, ес­ли бы она зна­ла от ко­го от­ка­зыва­ет­ся, она умер­ла бы еще тог­да, — с эти­ми сло­вами он креп­ко об­нял тещу.