Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Катя Жданова.       — Ром­ка. Мне очень нуж­на твоя по­мощь.       — Ко­неч­но, ка­кая?       — Жди ме­ня здесь. Я дол­жна знать, что ме­ня ждут.       — А ты ку­да?       — Впе­ред в прош­лое. Дер­жи за ме­ня ку­лач­ки. Я пос­та­ра­юсь быс­тро.       Я выш­ла из ма­шины и, не да­вая се­бе вре­мени оду­мать­ся, быс­тро вош­ла в подъ­езд, под­ня­лась на чет­вертый этаж и поз­во­нила в дверь… Раздались тяжелые шаги, затем кто-то долго смотрел в глазок, и я услышала голос «этого»:       — Кто там?       — Катя.       — Какая Катя? Я не знаю никакой Кати.       Все! Это было последней каплей в целой череде сегодняшних неудач. Честное слово, я даже не подозревала какая у меня луженая глотка, я закричала так, что вполне могла бы разбудить весь подъезд, если бы люди уже спали, пусть даже самым глубоким сном.       — Открой! Немедленно открой! Если ты не откроешь, я вызову милицию. Я, между прочим, здесь прописана. Я имею пра…       Докричать я не успела. Створка резко распахнулась, «этот» схватил меня за руку и просто втащил в квартиру, сразу же захлопнув за мной дверь, замкнув ее на ключ, вынув его из замочной скважины и убрав в карман.       — Пришла, — пахнув на меня перегаром, довольно ухмыльнулся «он». — Ленка! Ты только глянь, кто к нам пожаловал! Сама Екатерина Великая явилась в наш дом.       — Катенька, — бабушка всплеснула руками. — Как же я тебе ра…       — А ну, цыц! Ишь, раскудахталась. Чему ты рада, старая. Чему? Катенька… — передразнил «он». — Катенька. А Катенька плевать на отца и мать хотела. У ней, вишь ли, муж появился. Стиляга! Вспомни, как он тогда нас унизил? Вспомни, как он кричал: «Иди со­бирай­ся, до­рогая. Я ни на ми­нуту доль­ше не­об­хо­димо­го не ос­тавлю те­бя в до­ме, где на те­бя кри­чат, где в те­бе не ви­дят лич­ность и не ува­жа­ют те­бя». И кто оказался прав? Я! Посмотри, мать, посмотри. Бросил стиляга Екатерину Великую! Бросил! Вот она хвост-то и поджала, про прописку вспомнила. Как жареный петух в жопу нашу мамзельку клюнул, так и пришла. Вот она — я, Катенька, кормите меня родители, поите. Муж меня бросил. А мы не примем, как тогда? Зачем нам такой позор? Дочь-брошенка?       — Валерик, ну, ты чего? Может, не бросил. Может, Катенька к нам просто в гости пришла?       — Ты, мать, говори, да не заговаривайся. Кабы все хорошо было, так она бы про родителей-то даже и не вспомнила никогда!       — А тебя бы порадовало, если бы Андрей меня бросил, да? — не выдержала я. — Пусть мне будет плохо. Пусть я окажусь в беде. Это ничего! Главное, чтобы ты оказался прав! Так?       — Ленка, а может, это не Катя? Ты посмотри, как она рот открывает на отца! Наша Катя никогда так с родителями не разговаривала. Нет, точно, это не наша Катя. Глянь, мать, она одета, как шлюха какая. Небось, на панели стоит, на сладкую жизнь зарабатывает. Разве ж наша Катя такое паскудство на себя бы напялила? Ты кто? Какая Катя?       — Та самая Катя, которую ты отнял у мамы, и отца которой убил! Та самая, которую ты двадцать четыре года держал в тюрьме. Та самая, которая и дышать без твоего позволения не смела. Та самая Катя, которую должны были звать Дарья Дмитриевна Бо­га­ты­ре­ва.       — О, Господи, грехи наши тяжкие, — бабушка схватилась за сердце и медленно опустилась на стул в прихожей. — Катенька, — она зарыдала.       «Он» застыл, видно, такого все-таки не ожидал, но уже через долю секунды пришел в себя, подлетел ко мне и крепко схватил меня за запястья.       — Ленка! Чего сидишь, дура, тащи веревки. Не видишь, девка сошла с ума? Заговаривается, буянит. Ее нужно связать, чтоб не бросилась на нас. Да скорую вызвать. Ленка! Кому сказал? — и «его» глаза налились кровью.       — Валерик, отпусти Катеньку. Давай успокоимся, чаю попьем с ватрушками, погово…       — Дура! Какой чай? Какие ватрушки? Она по нашу душу пришла, или не видишь? Тут уж или она нас, или мы ее. Поняла? Тащи веревки.       — Я не могу, Валерик. Не могу.       — Ах ты, зараза. Давно плетки не пробовала? Я кому сказал? Тащи веревки и вызывай скорую.       — Не могу, Валерик, — рыдала бабушка.       — А я мог тебя замуж брать? Мог? Тащи веревки! — «он» уже даже не кричал, а визжал.       Бабушка вздрогнула, как будто ее, и в самом деле, ударили плеткой, лицо ее превратилось в маску. Она покорно встала со стула и пошла в кладовку. Почему-то именно это — мгновенное превращение человека в зомби, вызвало у меня череду детских воспоминаний. Вот такое же бабушкино лицо-маска, и я сразу ем ненавистную манную кашу, или начинаю собирать свои игрушки, или… зажмуриваюсь. В долю секунды пришел ответ на вопрос, мучивший меня долгие годы: почему я так «его» всегда боялась, хоть «он» никогда меня и пальцем не тронул, и даже не очень-то кричал на меня.       Я поняла механизм «его» домашнего террора. Карабас-Барабас, вот «он» кто! Кукловод, дергающий за определенные ниточки марионеток и заставляющий из плясать всего лишь по одному незаметному движению «его» пальца. Управляет одной куклой, показательно наказывает ее за непослушание, а другие смотрят на это и боятся, что такое же случится и с ними, и начинают плясать еще до того, как этот ненавистный антигерой хотя бы руку протянет к их нитке.       Скорее всего, когда мама жила с ними, бабушка еще не была такой марионеткой-зомби, вот и приходилось показательно пороть не только ее, но и маму. А к тому времени, как я родилась, эта необходимость отпала, «ему» даже утруждать себя рукоприкладством стало не нужно, достаточно было сказать бабушке слово-код, и передо мной представал результат непослушания. «Он» допустил ошибку, «он» раскрыл мне этот секрет вместе со словом-кодом. «А я мог тебя замуж брать»?.. Вот где ключик к замку с секретом!       Открытие настолько поразило меня, что в первые минуты я даже не пыталась вырваться, просто стояла соляным столбом. Ошеломленная, не чувствующая боли в запястьях, хотя «он» сжимал их все сильней и сильней, потрясенная изощренностью «его» метода. Ах, как же он разухмылялся, довольный, что я все так же подвластна его воле, раз даже сопротивляться не смею. Но тут «его» поджидал сюрпризец, стерший ухмылку с лица.       Возможно, что если бы моему появлению в этом доме не предшествовала ссора с Андреем и Колькой, «ему» удалось бы сломить меня, и я бы, как кролик перед удавом, сама покорно пошла бы в пасть. Но не сейчас. Нет, не сейчас! Сейчас этот жалкий кукловод вызвал у меня не страх, а ненависть. Такую ненависть, что я даже вырываться не стала. Я решила его переиграть и закончить то, что не удалось маме — убить эту вошь. Не пугайтесь — это маме было всего семнадцать и за ее плечами не было ни любящего мужа, способного ее защитить, ни мамы, которая могла бы «ему» перегрызть глотку, а у меня был и муж, и мать, и ножик для убийства мне был совсем не нужен. Его смерть — это не игла в яйце на высоком дереве посреди острова, его смерть — это потеря репутации и власти. И я намерена была лишить его и того, и другого.       Как-то Андрей мне сказал, что я гениальная актриса… Ну что, Катюшка, твой выход!       — Бог мой, как же ты глуп, — начала я свою игру. Голос мой был тихим, но уверенным, в нем одновременно были и презрение, и жалость. О! «Его» всегда бесило, если кто-то начинал его жалеть, или не отдавал должного уважения «его» уму. А я наступила сразу на два больных мозоля. — Как примитивен и жалок. Какие веревки? Какая скорая. Выгляни в окно, там внизу стоит черный BMW. А в нем мой муж, который за одну мою слезинку уничтожит любого и моя мама, которая безумно тебе «благодарна» за все, что ты для нее сделал, и мечтает отплатить твоей же монетой. А у меня в кармане включенный мобильный и каждое твое слово уже записано. Как ты думаешь, хватит ли у тебя сил и денег, чтобы потягаться с Андреем, президентом компании «Zimaletto», миллионером и с моей мамой, владелицей крупной инвестиционной компании, которая безболезненно для своего кармана смогла подарить мне на свадьбу несколько миллионов долларов? А?       Это был мой триумф! Честно, я не обманываю. «Он» выпустил мои запястья так поспешно, словно обжегся, и сделал шаг назад. Лицо «его» побледнело, а подбородок мелко задрожал. Казалось, мне должно было стать «его» жалко, а мне было только противно. Надо же какой «герой» против женщин и детей воевать!       — Теперь давай, вяжи меня и вызывай скорую, — наступала я на «него» и протягивала руки, как для наручников. — А я с удовольствием посмотрю, как через несколько минут ты будешь валяться на полу у моих туфель, с руками на затылке, с ногами на ширине плеч, а в спину тебе будет смотреть автомат ОМОНовца. Давай, вяжи, ну! Мне не терпится дать сигнал к началу операции. Давай, вяжи!       Но «он» только дрожал и отступал назад. Зато с лицом бабушки происходили перемены к лучшему: зомби-маска покинула его, рабская покорность сменилась даже какой-то удовлетворенностью. И я решила «его» добить.       — Что ж ты так жидко обделался, офицер-трус? Видело бы тебя сейчас твое армейское начальство, или хотя бы дядя Слава, вот бы они порадовались! Ты жалкий, ничтожный неудачник, и жизнь свою ты будешь доживать один. И некем тебе будет командовать, и некому тебя будет обслуживать, и бояться тебя никто не будет, потому что таких, как ты, не боятся, таких, как ты, презирают. Тебе не понравились слова моего мужа? Я повторю их для бабушки: «Иди со­бирай­ся, до­рогая. Я ни на ми­нуту доль­ше не­об­хо­димо­го не ос­тавлю те­бя в до­ме, где на те­бя кри­чат, где в те­бе не ви­дят лич­ность и не ува­жа­ют те­бя». Собирайся, ба, мы уезжаем.       — Никуда она с тобой не пойдет! — вдруг «отмер» «этот» и заорал.       — Пойдет! Хватит из нее делать коврик в прихожей о который удобно вытирать ноги и который можно угостить выбивалкой, если что.       — Не пойдет! — взвизгнул «он», подлетел ко мне и, широко размахнувшись, ударил меня кулаком в лицо. Видно ненависть и унижение затмили страх о начале штурма. Да и не могла я дать никакого сигнала.       Зато у меня прекрасно получалось укладывать мужчин на больничную койку с болью в паху, и я этим умением не преминула воспользоваться. Удар получился не таким сильным, как тогда, когда я отключила Андрюшу. Но «этому» такого и не понадобилось. Он схватился двумя руками за свое хозяйство, завизжал и рухнул на пол, как подкошенный.       Я прислушивалась к себе, пыталась понять, что со мной происходит, и все хотела дать ответ на вопрос: почему у меня не появлялось ни капли жалости к этому пожилому человеку, который корчился под моими ногами на полу? Я ведь никогда не была злой, так что же? Ему удалось превратить меня в монстра?       Много позже я поняла, что ни в какого монстра я не превратилась, просто «он» стал для меня не человеком, а символом унижения, боли, страха и смерти родных мне людей. Да, и смерти! А как иначе назвать то, что «он» сделал с папой? Или с бессмертными душами — моей, мамы и бабушки? Передо мной на полу корчился убийца всего человеческого в людях, и мне не было его жалко.       — Запомни раз и навсегда, — медленно, по слогам, вытирая капающую из разбитого носа кровь, сказала я, — если ты еще раз хотя бы подумаешь поднять свою руку на меня, маму или бабушку… Только подумаешь, не поднимешь!.. Я тебя уничтожу! Найму киллера, бум-с, и нет гадины!       Я наклонилась, залезла к «нему» в карман, достала ключ от входной двери.       — Бабушка, пойдем отсюда. Пора и тебе начинать жить. — она стояла в нерешительности, переводя взгляд с «него» на меня и обратно. И я решила ей помочь сделать выбор. Это было очень важно, чтобы она решилась сама. — Пойдем! Ты знаешь, что у тебя есть еще и внук? Ты бы не хотела познакомиться с ним? Как ты думаешь, пора?       Бабушка глубоко вздохнула, зажмурилась, почти так же, как это раньше делала я, потом широко распахнула глаза, перекрестилась, перекрестила «его», и пошла к двери, не оглядываясь.       И только тут я сообразила, что ее нельзя к нам везти, что там пьяный Андрюша. А мне совершенно не хотелось, чтобы она его видела таким. И что было делать?       — Катенька! Что с тобой? — по-настоящему испугался Ромка, увидев мой разбитый в кровь нос.       — Потом поговорим, — прогундосила я, усаживая бабушку на заднее сиденье. — Отвези нас, пожалуйста, по этому адресу, — решилась я.       Ромка тяжко вздохнул и завел мотор. Я отвернулась к окну, беззвучно заплакала и запела про себя:

Кукол дергают за нитки, На лице у них улыбки, И играет клоун на трубе. И в процессе представленья Создается впечатленье, Что куклы пляшут сами по себе.*