Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Катя Жданова.       Я прекрасно понимала, что я сейчас услышу, и готовила себя к тому, что когда мне мама скажет, что она согласилась на отказ, я постараюсь понять ее и пожалеть, а не осуждать. Но то, что я услышала… Бедная мамочка, да у кого бы язык повернулся ее осуждать? Не у меня, это уж точно.       — Кор­мить я те­бя не обя­зан. Взрос­лая, что­бы ро­жать, зна­чит взрос­лая, что­бы по­забо­тить­ся о пи­тании. Я те­бе та­кую жизнь ус­трою, что са­ма сбе­жишь, толь­ко тог­да уж я твою доч­ку не при­му, в дет­дом сдам. Де­сять ми­нут даю те­бе на раз­мышле­ние. По­том мы с ма­терью у­ез­жа­ем.       «Он» вышел из палаты, а я осталась наедине сама с собой. Какие только варианты я не прокручивала, какие планы обмана «этого» не придумывала, и не передать. В конце концов, я решила, что главное сейчас, чтобы Дима вышел из-под стражи, а там мы с ним вместе что-нибудь придумаем. Даже если я, мол, напишу отказ, то он же, как отец, тоже имеет права на ребенка. Можно будет повоевать за девочку. И еще одна причина была для отказа. Очень серьезная причина.       Я была уверена, что вернуться в дом к Степану Андреевичу я не смогу. «Он» велит не принимать меня, и меня не примут.       — А кто такой Степан Андреевич? — спросила я маму.       — Приятель отца у которого я была в заключении во время беременности.       Возвращаться домой? Такого и в страшном сне не могла я себе представить, «он» извел бы и меня, и ребенка, даже если бы мама втихаря меня подкармливала и мы обе не сдохли бы с голоду. И куда мне было идти? Чем питаться самой, чем кормить малышку? У меня ведь и капли молока не было. Пойти работать? А кто с ребенком будет?       В общем, я решила пойти на сделку с дьяволом, а потом, когда мы будем вместе с Димой, можно было бы и попробовать дьявола победить.       — Знаешь, Катенька, я так тебе все тут складно рассказываю, а тогда… Не было никаких складных раскладов в голове. Только вспышки, видения, что вот мы с Димочкой забираем тебя у «него». А вот ты уже большая бегаешь в парке в розовом платьице, а мы с Димой играем в это время в шахматы рядом с тобой. И еще несколько вспышек… других… Вот мы с тобой замерзаем в сугробе. А вот я становлюсь проституткой и зарабатываю нам на еду… — мама опять заплакала. Но тихо-тихо, без надрыва.       — Мамочка, не надо, не плачь. Я все понимаю. И твои мотивы понимаю, и совсем не сержусь на тебя. Я знаю, как жизнь умеет ломать людей, мама.       — Спасибо, девочка.       «Он» зашел ровно через десять минут.       — Ну, что ты решила?       — Я хочу вначале с мамой поговорить. Можно?       — Если ты решишь по уму, как нужно, то мама зайдет к тебе попрощаться.       — Дай мне слово офицера, что ты заберешь заявление и Диму выпустят.       — Даю.       — Дай мне слово офицера, что назовете девочку Дашенькой и никогда не будете ее обижать?       — Даю. И тебя никто обижать не будет, сможешь жить у Степана, пока твой Дима за тобой не приедет. И кормить тебя будут.       — И следить за мной?       — А как ты хотела? Доверия тебе больше нет. Еще нагуляешь, а нам потом еще одного растить?       Вот тут я допустила ошибку. Мне стало так больно и обидно, что я заплакала и обратилась к «нему», как к человеку.       — Папа, а тебе меня совсем не жалко?       — А чего тебя жалеть, шалаву гулящую? — «он» сплюнул себе под ноги. — Видно и правда от осинки не родятся апельсинки. — сплюнул еще раз. — Шалава, одно слово. Вся в… — тут «он» прикусил свой язык. До сих пор не знаю, что «он» этим хотел сказать. — Сейчас придет нотариус с главврачом, подпишешь все бумаги, — и не оглядываясь вышел.       — А мама? — закричала я вслед.       — Как подпишешь все, так мама и придет.       Я все подписала, не глядя, что подписываю, но мама так и не пришла. И это была самая невинная ложь мерзавца, дважды давшего мне слово офицера, и дважды солгавшего.       — Я не верю, что мама не захотела тебя увидеть, не верю и все, — у меня зуб на зуб не попадал. Как быстро и буднично решилась моя судьба. Несколько росчерков в бумагах, и у меня нет ни мамы, ни папы. Несколько росчерков, и разрушена наша жизнь. Какой же он все-таки гад! Гад!       — Я тоже не верю, Катеньнька. Скорее всего «он» сам ее и не пустил ко мне.       Выписали меня из больницы на десятый день после родов, когда я немного окрепла. Я прекрасно понимала, что если войду в дом к Степану, то снова попаду в тюрьму. Значит, в Москву нужно было бежать сразу же, как меня выписали. А денег не было. Совсем, даже на пирожок с ливером за пять копеек, не говоря уже о билете на электричку. Выписали меня в одиннадцать, и я почти весь день провела на вокзале, пытаясь уехать зайцем. И тут мне повезло. Впервые, с тех пор, как «он» узнал о моей беременности, мне по настоящему повезло. Я присела на скамейку рядом с огромной бабищей, у которой из корзины одуряюще пахло домашней колбасой. Я нюхала воздух и мне казалось, что я наедаюсь. Не знаю, как она заметила, что я не просто сижу рядом, что я ворую запах ее колбасы, только ко мне протянулась рука в варежке, в руке был кусок хлеба и колбаса.       — На, детка, ешь. Глаза-то голодные.       Я, даже когда «он» бил меня смертным боем, так не рыдала, как зарыдала в тот момент. Не верилось, что чужая тетка может быть со мной ласковой, казалось, что я сейчас протяну руку за едой, а она еду-то и спрячет. А она не спрятала, да еще и молока мне налила запить бутерброд, да слезы мне все вытирала.       В общем, рассказала я ей все про себя. Она мне и билет до Москвы взяла, и еды на дорогу дала. Повезло… В Москве я первым делом позвонила Диме. Вот тут я в первый раз поняла, как меня «офицер» обманул.       К телефону подошла Мария Егоровна, Димина мама, она и рассказала, что Диму-то, оказывается, еще в конце августа выпустили, даже в суд дело передавать не стали. Мое заявление, что он вообще не отец, да ходатайство Геннадия Антоновича вкупе со Спорткомитетом помогли — Димочка оказался на свободе. Искал меня, да найти не мог. А как он мог бы меня найти, когда про Иру он ничего не знал, а «этот» и сам молчал, и маме рот заткнул накрепко?       А в сентябре к дому подъехал военный ГАЗик и… двадцать четвертого декабря на имя Марии Егоровны пришло письмо: «Ваш сын… при выполнении задания… по исполнению интернационального долга… смертью храбрых… и награждается… ».       Значит, когда этот подонок давал мне слово офицера, что заберет заявление, Димочки уже не было в живых?!       Я перестала соображать! Вообще! Что-то кричала, куда-то шла… Не помню, как я оказалась возле дома дяди Славы. Честное слово, не помню. Не помню, что я у него спрашивала, но его ответ я запомнила слово в слово:       — Ларочка, я все сделал, как просил меня твой батька. Забрали мы твоего обидчика, возраст-то призывной, а чтобы Спорткомитет его не вытащил, я его сразу в Афган направил. Не волнуйся, он больше тебя не обидит. Только я не понял, что он тебе сделал. Валерка говорил что-то, да я ничего не разобрал. Да ты проходи, сейчас ужинать будем.       — Я с каннибалами за одним столом не сижу, — крикнула я и убежала.       У меня оставалось немного денег от билета на поезд, совсем чуть-чуть, но на ножик в хозяйственном магазине их хватило. И на то, чтобы его заточили в мастерской, тоже хватило. И я отправилась к нашему дому.       — Ты хотела «его» убить? — спросила я в ужасе.       — Я убила бы его, если бы не ты, Катенька.       Был уже поздний вечер, «он» с коляской вошел под арку, я почти вжалась в стену и «он» меня не заметил. Такой весь гордый, самодовольный, прошел мимо меня и я пошла за ним следом выбирая момент, чтобы всадить в него нож. Но тут из коляски раздался твой плач. Я впервые слышала голос своей девочки. Это было… Я не могу передать, что я почувствовала, но мне совершенно точно стало не до убийства.       Три дня я болталась по улицам и по вокзалам. Честное слово, я не очень помню, что было в эти три дня. Ела ли я? Пила ли? Не знаю, думаю, что я просто ничего тогда не соображала. Помню, что четырнадцатого января я выкрала тебя из коляски и два часа была самым счастливым человеком. Два часа. Я даже спрятаться не сообразила, решила, что беру свое.       Потом КПЗ, следствие, ушат грязи, суд и колония. Я получила год и семь месяцев. Поражение в правах и сто первый километр*, по выходе из колонии. «Этот» ведь и проституцию мне приклеил.       — Не могу я тебе рассказывать о том периоде после заключения, Катенька. Не могу. И врать тебе тоже не стану. У меня не было выхода. Никто меня на работу со справкой об освобождении не брал. Никто. Мне пришлось…       — Мама, — я все поняла. — Ты ни в чем не виновата. Слышишь! И я совершенно тебя не стыжусь. Андрей! Ну скажи ей! Мама! — я пыталась оторвать ее руки от лица, но у меня ничего не получалось. Она спряталась, ушла в себя.       — Лариса Сергеевна, поверьте мне, я видел проституток много лучше и чище замужних светских львиц с блядским нутром. Лариса, — он мягко обнял ее за плечи. — Поверьте, вам нечего стыдиться. Уж точно не того, что вы зарабатывали торгуя собой. Вы ни у кого, ничего не украли.       — Спасибо, дети, — мама всхлипнула и, все еще пряча глаза, продолжила.       Как только у меня появились деньги я перебралась в Москву, да и перестройка началась, за сто первым километром не так строго следить стали. Здесь я могла изредка видеть дочку и помогать Марии Егоровне. От меня бы она ничего не приняла, это она мне еще тогда сказала, она винила в гибели сына не только «его», но и меня. Я стала переводить ей деньги от якобы однополчан Димы.       В конце девяностого года рядом со мной остановилась машина, из нее вышел Геннадий Антонович. И жизнь моя повернулась на сто восемьдесят градусов. За год до этой встречи он овдовел. Как там в песне поется? «Просто встретились два одиночества»? Так у нас и получилось. Потом родился Андрюша, я ждала твоего совершеннолетия, Катенька, раньше не могла даже приблизиться иначе бы снова села, если бы «этот» узнал. Работала в частной шахматной школе Гены, тренировала детей. Как смогла? А у меня появились новые чистые документы. Деньги решают все.       — А сейчас ты чем занимаешься? — спросила я.       — Сейчас у меня довольно крупная инвестиционная компания. Но об этом мы поговорим в другой раз. Ты мне лучше о себе расскажи, Катенька.       И я рассказала. Все-все, до капелюшечки, как рассказывала совсем недавно Андрею… Время перевалило за два часа ночи, но что-то мешало мне отпустить маму. Что-то в ее глазах.       — Что ты задумала? Опять пойдешь нож точить?       — Нет, Катюша, но такие уроды, как «этот» и Денис, должны быть наказаны.       — Мам, а давай лучше ты меня с Андреем познакомишь, а?       — Познакомлю, девочка, но это не значит, что…       — Лариса Сергеевна! — строго сказал Андрюша. — Вы только что нашли дочку, давайте вы не будете ее больше терять. А на тему «наказать», давайте мы вместе и так, чтобы потом не сидеть. Договорились?       — Договорились…