Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Андрей Жданов.       Боже мой! Ни в чем не повинного человека обвинили в таком страшном преступлении, это ужасно! У меня у самого началась дрожь, представляю, каково было Ларисе Сергеевне, но она мужественно продолжала свой рассказ.       Ве­чером то­го дня, ког­да я по­няла, что я жду ре­бен­ка, «он» был пь­ян и ус­нул рань­ше обыч­но­го, а я уго­вори­ла ма­му от­пустить ме­ня к Ире. Знаешь, детка, если бы не Ирочка, тебя вообще бы не было. Я все ей честно рассказала.       — Ты зачем пришла? За абортом? Это не ко мне. Я сама жду ребенка и убивать другого не стану. Ларочка, проси, что хочешь, но аборт я сделать тебе не смогу.       — Ты тоже? Ты тоже ждешь маленького? — почему-то обрадовалась я. — Нет, Ира, что ты? Как я могу убить Диминого малыша? Нет. Я пришла, чтобы ты… ну… А может я и не беременная. Я знать хочу.       — Поняла. Пойдем посмотрю. Только сейчас сложно диагностировать беременность. Слишком маленький срок. Я у тебя кровь возьму, а завтра отдам в лабораторию. Сможешь прийти послезавтра?       — Я постараюсь.       И мне удалось вырваться, правда всего минут на десять. Ира подтвердила то, в чем я уже и без нее была уверена — я была в положении. Первое, что я сделала — позвонила Диме. Благо это была Ирина квартира и никто меня не подслушивал.       — Димочка, нам нужно поговорить.       — Как хорошо, что ты позвонила. У меня есть новости. Кажется нам удастся устроить тебя в интернат. Геннадий Антонович помогает. Ты прости, но я ему все рассказал.       — Что все? О нас?       — Нет. О тебе. О твоей жизни в родительском доме.       — Боюсь, что с интернатом ничего не получится, Димочка. Не возьмут меня в интернат.       — Почему ты так думаешь?       — Потому что у меня… я… у нас… Я беременна, Димочка.       — Что?! Это правда?       — Да.       Он замолчал, а я очень испугалась, Катенька. Я так испугалась, что даже дышать перестала. Меня ведь «этот» с детства пугал тем, что ни один мужик на себя ответственность не возьмет, что я своей головой должна думать, что если не буду достойной и недоступной, то все только будут пользоваться мной. Я испугалась, что «он» прав.       — Ларочка, ты здесь?       — Да, — ответила я из последних сил сдерживая слезы.       — Так это же здорово! Теперь тебе никакой интернат не нужен. Ты только должна взять справку у гинеколога и нас поженят. И переедешь ко мне. К нам. Я уверен, что мама возражать не будет.       — Ты хочешь на мне жениться?       — Конечно, я же тебе говорил. Ну, не плачь, тебе нельзя плакать, подумай о маленьком.       — Я так тебя подвела.       — Ну, что ты, глупенькая. Представляешь, мы будем еще совсем молодыми, а у нас уже будет взрослый сын. Это же так здорово.       — А если девочка? Девочку ты не хочешь?       — Очень хочу. Маленькую Ларочку с невозможно-зелеными глазами. Девочка даже еще лучше. Мы будем покупать ей платьица и плести косички. И назовем ее Дашенькой. Тебе нравится имя Дашенька?       — Дарья Дмитриевна. Красиво.       Лариса даже не расплакалась, она разрыдалась, а рядом с ней так же горько рыдала моя девочка, пытаясь при этом успокоить мать.       — Ну, хочешь, я имя поменяю? Хочешь? Чтобы было все, как вы с папой планировали. Хочешь, мамочка? И отчество папино возьму. Хочешь?       — Я ведь тогда говорила с ним в последний раз, Катенька. Нет, вру, была еще очная ставка. И все. Все, девочка! И Димочка сам полез в петлю. Я никогда бы его не выдала, никогда. Веришь мне, Катенька? Веришь?       Слушать это было невыносимо, сердце разрывалось просто на части. Но, оказалось, что это еще цветочки.       Мы с Димочкой договорились, что встретимся на тренировке через три недели, и все обсудим. Раньше никак не получалось, назавтра он вылетал на сборы. Увы, даже этого не получилось. Через две недели, как назло, у меня начался токсикоз. Первые несколько дней мне удавалось это скрывать, а потом меня вывернуло наизнанку практически за столом. «Он» даже не предположил ничего, кроме беременности, и меня потащили в поликлинику.       «Милая, добрая» тетенька-врач, тут же подтвердила «ему», что я беременна, что нынешняя молодежь это сплошные проститутки, воры и алкоголики, и они даже договорились, что сделают мне через день аборт, нужно только сдать все анализы. Ах, как же она, эта гадина, растерялась, когда я заорала, что она не врач, а убийца и человеконенавистник, что по ней гестапо плачет. Что я никаких абортов делать не собираюсь, а если она мне хоть что-то сделает насильно, то я ее засужу, что видела, как «он» сунул ей полтинник.*       Наверное, именно бешенство помогло мне от «него» сбежать, и я прямиком направилась к Ирочке. Она пошла к нам вместе со мной.       — Валерий Сергеевич, — заявила Ира с порога, — ваши действия противозаконны. У меня дома лежит Ларино заявление, что она категорически отказывается делать аборт. Более того, я беру ее на учет к себе и если вы только посмеете отвести девочку к другому врачу или опоить чем-нибудь, вызывающим самопроизвольный выкидыш, даю вам честное слово, вы у меня сядете. Я знаю, что у вас есть всякие связи, только и меня не пальцем делали, дочка Гришина у меня, между прочим, наблюдается. Я на полставки в спецполиклинике работаю. Ясно? Вояка, блядь, с детьми! — с этими словами Ира выскочила за двери, ее саму токсикоз измучил.       Скорее всего, она блефовала, но этот солдафон никогда не был хорошим игроком и всегда отступал на всякий случай.       Он начал меня пытать, кто отец, но я молчала. Ничего «ему» не помогло. Ни крики, ни скандалы, ни даже то, что он бил меня. Бил подло, больно, но так, чтобы не оставить следов и не повредить ребенку, ** мокрым полотенцем по пяткам и по ногам. Больно было очень, но я все равно молчала.       — Господи! «Он» бил тебя беременную? А мама-то куда смотрела? Как она могла позволить «ему» такое?       Я обратил внимание, что и Катюша перестала называть Валерия отцом.       — Катенька, о маме мы еще поговорим. Раздавил «он» ее, растоптал и уничтожил, как личность. Но меня в ее присутствии «он» никогда не бил, знал, что и у раздавленного человека иногда выпрямляется хребет.       Ничего от меня не добившись «он» отправился в Спорткомитет. Ох, доченька, если бы ты могла себе представить, что это были за времена. Через много лет Гена мне рассказал, что устроил «этот» в комитете. Это же ЧП союзного масштаба — шестнадцатилетняя спортсменка беременеет во время поездки за границу. Геннадия под страхом увольнения заставляли назвать имя соблазнителя, но он не назвал, сказал, что понятия не имеет и что я все время была только с девочками. Как ни странно, но и ГБшник не назвал Диму, хотя прекрасно видел, что мы всегда вместе были. Даже не знаю, почему он это скрыл. Может, пытался представить дело так, что я могла залететь и вовсе не на чемпионате. Ну зачем ему проблемы на его голову, правильно?       Меня вышвырнули из сборной СССР, что было предсказуемо, я же стала позором, а не гордостью. Правда предложили по-тихому сделать аборт, тогда, мол, и в сборной оставят, но когда отец рассказал о визите Ирины, эту мысль отбросили. Геннадий отделался строгим выговором.       Восемнадцатого мая Дима шагнул навстречу своей смерти… Он пришел к нам вместе со своей мамой просить моей руки. Кажется, чего большего мог бы желать этот солдафон? Дочка выходит замуж и рожает в законном браке. Чего еще, правда же? Нет! Неправда! А что скажут люди? А люди скажут, что в шестнадцать лет выходят замуж только по залету, да еще и срок посчитают. А «его» брат? Его старший брат, у которого дети порядочные? Что он подумает? А на работе? Как смогут ему доверять воспитание солдат, прапорщиков, лейтенантов, если он и дочь-то свою воспитать не сумел? А то, что при этом он сломает жизнь мне, Диме и тебе, Катенька, так это такие пустяки.       Меня к Диме и его маме даже не выпустили. Я как сидела в своей комнате запертая, так и продолжала сидеть. Но сидела тихо, потому что «этот» разыграл целый спектакль, делая вид, что радуется приходу гостей и тому, что все так удачно разрешилось. А сам… сам позвонил своему приятелю менту и Диму взяли прямо на выходе из нашего подъезда…       — Прости, девочка, не могу я больше. Не могу. Сейчас не могу, может потом, когда-нибудь. А сейчас я тебе в двух словах расскажу, чем кончилась история с Димочкой. Хорошо.       — Конечно, мама. Я понимаю.       — В общем, меня заставляли писать на него заявление, я не написала, потом меня вызвали на очную ставку, я и там сказала, что меня никто не насиловал, я вообще заявила, что жду ребенка не от него, а он… Он просто очень благородный и очень меня любит, поэтому и хочет жениться на мне. Меня никто не слышал. Только Димочка привстал, попросил разрешения у следователя и крепко меня обнял.       — Бедный папа, — прошептала Катюша.       — Как только у меня начал расти живот, меня отправили к «его» приятелю в Рязань. Тоже та еще тюрьма была. Ни охнуть, ни вздохнуть без позволения. Единственное, что мне позволялось, это раз в неделю звонить Ире, чтобы та не устроила скандала. Позже я узнала, что все это время мама ходила с накладным животом. Двадцатого декабря у меня были ложные схватки и буквально назавтра приехали мама и «этот». А сейчас, доченька, самое трудное…       Лариса надолго замолчала, покусывая губы.       — Катенька, если ты меня осудишь, я не обижусь. Наверное, меня и в самом деле есть за что осуждать. Но я прошу тебя, прежде, чем ты решишь вышвырнуть меня из своей жизни, дослушай меня до конца. Ладно?       — Я только что тебя нашла, мама. Неужели ты думаешь, что я… Что бы ты тогда не сделала, ты была всего лишь маленькой девочкой, пережившей такое, что иному хватит на всю жизнь.       — Спасибо, доченька.       Беременность у меня была очень тяжелой, с токсикозом, отеками, пиелонефритом, да еще и постоянными стрессами, каждый день ревела. Женщины поправляются, а у меня только живот рос, а руки, ноги, лицо — все худело. Роды были тоже не приведи Господь, почти трое суток рожала. Вымоталась, устала. Тут ко мне «этот» в палату и вошел, я почему-то одна в послеродовой лежала. Он велел мне написать отказ от ребенка в их пользу. Я только рассмеялась ему в лицо. Тогда он наклонился и злобно так прошипел:       — Напишешь отказ, я заберу заявление на этого твоего, его отпустят. Не напишешь — твой пойдет в тюрьму, а там сама знаешь, что делают с насильниками. И домой можешь не возвращаться, живи, как хочешь. Жри, что хочешь, чем хочешь, тем дочку и корми.       — Значит, дочка?! Ты не можешь не пустить меня в дом, я там прописана.       — Правильно, прописана, только кормить я тебя не обязан. Взрослая, чтобы рожать, значит взрослая, чтобы позаботиться о питании. Я тебе такую жизнь устрою, что сама сбежишь, только тогда уж я твою дочку не приму, в детдом сдам. Десять минут даю тебе на размышление. Потом мы с матерью уезжаем...