Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Андрей Жданов.       — Ка­тюша, а что ты пи­ла?       — Я ром на кух­не наш­ла. А что? Вот ви­дишь, ка­кая я? Та­кая же как ма­ма! Пь­ющая и гу­лящая.       — А ну, прек­ра­ти! Не­мед­ленно прек­ра­ти! Ни­какая ты не пь­ющая и ни­какая не гу­лящая. И ма­ма у те­бя хо­рошая, не нуж­но ее осуж­дать.       — А как ее не осуж­дать, Ан­дрю­шень­ка? Она ме­ня ро­дила, ког­да ей еще сем­надца­ти не бы­ло, по­нима­ешь? Ма­ма с па­пой за ней сле­дили-сле­дили да не ус­ле­дили. Вот она ме­ня и ро­дила. И аборт де­лать на­от­рез от­ка­залась. А ма­ме с па­пой бы­ло очень стыд­но, они увез­ли ма­му в де­рев­ню, а при­еха­ли, уже со мной… и… Ан­дрю­ша, по­целуй ме­ня.       Больше всего на свете мне хотелось ее поцеловать. И будь Катенька трезвой, я бы именно так и поступил. Но сейчас? Нет! Она же утром сама пожалеет о своей просьбе, хуже того, может решить, что я воспользовался ситуацией, а мне этого совсем не хотелось. Совсем-совсем. Поэтому я всего лишь едва прикоснулся губами к ее лбу.       — Нет, не так, в губы! — она подняла голову, подавшись к мне всем корпусом.       — Катюша, не надо, — я мягко отстранил свою девочку.       — Почему? У меня ведь нет брекетов.       — Катенька, разве твои брекеты мне когда-нибудь мешали? Я целовал тебя, когда они у тебя были, помнишь?       — Помню! — она смешно и пьяно встряхнула головой. — А почему больше не целуешь?       — Потому что ты другому отдана и будешь век ему верна, — попытался отшутиться я.       — Пушкин! Я знаю! А можно тогда я тебя поцелую?       — Не надо Катюша, ты же знаешь, что мне будет больно. Помнишь, как ты мне уколы делала?       — Помню. А я тебя тогда целовала?       Нужно было съезжать с этой тухлой темы, я тоже не железный, и хоть «Э­ули­зин» еще действовал, но мало-помалу, лежащая рядом, такая желанная, такая любимая женщина начала вызывать нездоровый в этой ситуации интерес.       — Катя, а ты маму свою потом еще видела?       — Один только раз еще ви-и-и-идела, — Катя всхлипнула как-то по-детски и расплакалась.       Вот тут все мои благие намерения и полетели к чертовой матери, я аккуратно повернулся на бок, лицом к Катюше, и ее развернул к себе, стал гладить по голове.       — Ну, не надо, моя маленькая, не надо. Ну не плачь, девочка.       — Я не ма-а-аленькая, — всхлипывала Катя.       — Как не маленькая? Ну, как же не маленькая? Ты маленькая. Моя маленькая.       — А тогда спой мне про мою маленькую, * пожалуйста, — дрожал от слез ее голос.       Боже мой, как же она была трогательна: маленькая, нежная, заплаканная девочка, просящая папу спеть ей колыбельную.       — Я не знаю такой песни, Катенька.       — Знаешь! «Ландыш, ландыш белоснежный, розан аленький! Каждый говорил ей нежно: «Моя маленькая!», — тихонько и пьяно на одной ноте начала выводить Катюша.       — Не знаю, солнышко. Никогда не слышал.       — Это очень плохо, ты ничего не знаешь, и совсем не любишь меня, — ее здорово развезло. Мысли путались, она что-то бессвязно забормотала, потом поежилась и сказала очень внятно и трезво: — Я замерзла, Андрюша.       — А я тебя сейчас согрею, и тебе будет тепло, и ты будешь спать. Сладко-сладко, как в в детстве.       Забирать ее к себе под одеяло я не рискнул, просто снял его с себя и набросил на нее, и даже подоткнул под бочок и маленькие ледяные ножки.       — Так хорошо, солнышко?       — Плохо! Ты меня не обнимаешь.       — А так? — я обнял Катю.       — А так хорошо. Знаешь, — вдруг вернулась она к прерванной теме, — моя жизнь с того дня, как я узнала, что мои родители вовсе мне не родители, вообще превратилась в ад, меня перевели из тюрьмы общего режима в тюрьму для особо опасных преступников. Даже на проезд мне больше денег не давали. Папа всегда отвозил меня на учебу и потом забирал домой. Одевать меня стали еще хуже, а следить за мной стали еще лучше. Знаешь, — Катя приподнялась на локте и приблизила свое лицо ко мне, заговорила горячечным шепотом, — я иногда даже думать боялась. Мне казалось, что папа даже мысли мои может подслушать. Понимаешь почему, когда мама пришла ко мне в Университет, я ее просто возненавидела? Понимаешь? Она была такая красивая, такая свободная, такая счастливая. А меня отдала надзирателям. Понимаешь? Понимаешь? За что, Андрюшенька? — она снова заплакала.       Тут я тоже не выдержал. В горле запершило, дышать стало нечем. Господи, сколько же ужаса пришлось пережить моему цыпленку! Только этого не хватало, мне самому захотелось завыть.       — Все, моя девочка, все. Все уже кончилось. Ты никогда больше не вернешься в тот дом. Никогда, обещаю тебе, — утешал я ее.       — Я не верю тебе. А что будет, когда мы разведемся?       — Если мы разведемся, у тебя начнется новая жизнь, отдельно от родителей. Я куплю тебе квартиру, будешь там жить. Захочешь — одна, захочешь — с человеком, которого ты любишь.       — Я прогнала маму. И больше никогда ее не видела, — плакала Катя. — Может она ни в чем не виновата, я же не знаю наверняка. Но я ее прогнала. Кричала на нее. Мне так стыдно, Андрюша.       — А мы ее найдем. Обязательно найдем, и ты с ней поговоришь. И все будет хорошо, вот увидишь.       — Честно?       — Честно-честно. Спи, маленькая, спи.       — Нет! Я тебе еще про Дениса не рассказала.       Меньше всего мне сейчас хотелось слушать о ее Денисе, но деваться было некуда, пришлось слушать, хоть я и предпринял попытку этого избежать.       — Катенька, а может не надо сейчас про Дениса. Вот ты поспишь, а утром мне все-все расскажешь.       — Ты думаешь, что я пьяная? Я не пьяная! Хочешь, я сейчас могу по ниточке пройти?       — Нет-нет, ты не пьяная, я тебе верю. Просто ты устала, хочешь спать. А утром мы обязательно поговорим.       — Нет, сейчас! Почему ты не хочешь меня слушать? Ты меня тоже не любишь? Как все?       — Дурочка, ну, кто тебя не любит? Тебя все любят. Колька любит…       — Колька любит! — пьяный удар кулачком о постель. — Колька очень любит! Он мой друг! Понимаешь?       — Понимаю. И Ирина Петровна любит, Денис любит.       — Денис любит, Денис еще как любит, — истерически захохотала Катюша.       — Вот видишь. Тебя даже Малиновский любит. Все тебя любят.       — Все? А ты?       — И я люблю тебя, девочка.       — Как Денис?       — Я не знаю, как тебя Денис любит, я люблю тебя как я…       — Его перевели к нам на втором курсе, — перебила меня Катя, — как раз после истории с мамой. Никто ничего о нем не знал, все только заметили, что он был очень красивый. Самый красивый парень из всего нашего потока. Понимаешь?       Я понимал, я все понимал… Красивый мальчик, некрасивая девочка… Как не влюбиться? Я все понимал, но мне до тошноты захотелось оглохнуть, чтобы ничего больше не слышать о своем счастливом сопернике.       — Понимаю, Катюша.       — Он сам подошел ко мне, я бы никогда не решилась. Подошел и сказал, что у меня царское имя. И руку мне поцеловал. Представляешь? Мне! Поцеловал! Руку! И все… Я влюбилась, Андрюша! Если бы ты знал, как я влюбилась! Все было, как во сне. Я научилась врать родителям, выкручи… Ой! Мне плохо, Андрей! — Катя вскочила с кровати, заметалась по комнате и бросилась в коридор.       Почти весь остаток ночи прошел в туалете и ванной. Катю выворачивало наизнанку, ее колотило мелкой дрожью и снова выворачивало. Потом я ее отпаивал водой с каплей нашатырного спирта, потом купал, потом отнес в ее комнату и уложил на кровать.       — Ляг, пожалуйста, со мной, — едва слышно прошептала Катюша.       — Сейчас, маленькая, сейчас. Я сейчас приду.       Мне безумно захотелось разбить свой кулак о голову этого Дениса, которого она любила, а он ничего так и не сделал, чтобы спасти ее. Или разбить окно, или удавить ее саму, чтобы прекратила издеваться. «Ляг со мной, но люблю я Дениса», кто такое выдержать может? Только я. Потому что я идиот.       Я бросился к себе, включил ноутбук, зашел на YouTube, ввел в поисковик «Моя маленькая», надел наушник, прослушал песню и заплакал. По настоящему, как баба. Я выплакивал Катеньку, себя, свою к ней любовь, свое трудное, но такое необходимое решение.       Минут через десять я скачал песню на свой мобильный и пошел к Катюше. Я очень надеялся, что она уже спит, но она не спала.       — Я уже думала что ты не придешь.       — Ну, как я мог не прийти? Давай спать, девочка, закрывай глазки.       — А ты ляжешь со мной?       — Ну, конечно, моя маленькая, конечно.       Я лег, обнял ее и включил колыбельную:

Ландыш, ландыш белоснежный, Розан аленький! Каждый говорил ей нежно: «Моя маленькая!» — Ликом — чистая иконка, Пеньем — пеночка… — И качал ее тихонько На коленочках. Ходит вправо, ходит влево Божий маятник. И кончалось всё припевом: «Моя маленькая!» Божьи думы нерушимы, Путь — указанный. Маленьким не быть большими, Вольным — связанными. И предстал — в кого не целят Девки — пальчиком: Божий ангел встал с постели — Вслед за мальчиком. — Будешь цвесть под райским древом, Розан аленький! — Так и кончилась с припевом: «Моя маленькая!»…**