Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Катя Пушкарева.       — Спо­кой­ной но­чи, Ка­тя, — ска­зал Андрей, быс­трень­ко шмыг­нул в свою ком­на­ту, и я осталась один на один сама с собой, а это не всегда безопасно, потому что в голову начинают лезть непрошенные мысли и воспоминания.       — А кто ты та­кая, что­бы злить­ся на ме­ня, скан­да­лить со мной или ме­ня не­нави­деть? Кто ты та­кая? Ки­ра хо­тя бы бы­ла мо­ей не­вес­той, она лю­била ме­ня, я го­тов был мно­гое от нее тер­петь и про­щать ее. А ты кто та­кая? Пер­вая встреч­ная, на ко­торую пал жре­бий! Ты ко­го-то лю­бишь? Ну и лю­би на здо­ровье! Я не ме­шаю те­бе! И ты в мою жизнь не смей со­вать­ся! По­няла? У нас до­говор, Ка­тери­на Ва­лерь­ев­на! До-го-вор! А ты пос­то­ян­но его на­руша­ешь. И ты ме­ня дос­та­ла! Бог мой, как же ты ме­ня дос­та­ла! Те­бе это уда­лось сде­лать го­раз­до быс­трее, чем Ки­ре. По­тому что Ки­ра бы­ла, по край­ней ме­ре, ис­крен­няя, а в ка­кие иг­ры иг­ра­ешь ты я не мо­гу по­нять. — кричал мне Андрей.       Действительно, а кто я такая? Кто я для него? Первая встречная в которую он влюбился? Не может такого быть, по определению не может. Кто он, а кто я?! Какой он, и какая я?! День и ночь, небо и земля, Генри Хиггинс и Элиза Дулиттл* в момент знакомства. Но зачем? Зачем ему врать мне? Какая выгода? Да никакой.       — Я тебя люблю! Люб­лю! Но при этом не ус­тра­иваю те­бе скан­дал за то, что ты так же в об­нимку си­дела с Ро­маном. А ты… ты… ты… Ты как со­бака на се­не. Сам не ам, и дру­гому не дам.       Вот уж не в бровь, а в глаз. И собака на сене, и сама же сидела в обнимку с Романом.       — Ка­тя, нам нуж­но про­дер­жать­ся еще сов­сем нем­но­го. Я ус­тал. Я очень ус­тал. Я ста­ра­юсь де­лать так, что­бы те­бе бы­ло хо­рошо, но у ме­ня ни­чего не по­луча­ет­ся. Те­бе пло­хо в мо­ем до­ме и я это ви­жу. Я не мо­гу ви­деть тво­их слез, де­воч­ка.       Это у меня не получается перестать мучить нас обоих, Андрюшенька.       — Кать, ты че­го? Ка­кая разница…       — Боль­шая, Ко­лень­ка, боль­шая. Пом­нишь, Ка­тя ре­шила, что это наш с Ви­кусей ре­бенок? — с го­речью в го­лосе спро­сил Ан­дрей.       — Пом­ню, до­вели ме­ня тог­да до слез. Но ты же ей ска­зал, что не име­ешь от­но­шения к маль­чи­ку.       — «What’s Hecuba to him, or he to Hecuba…»? Име­ла она вви­ду все, что я го­ворю. Не ве­рит мне Ка­тя, и все тут. Се­год­ня днем опять по­доз­ре­вала. Те­перь пла­чет. Че­го пла­чешь, Ка­тень­ка? Обид­но, что ока­залась неп­ра­ва?       Этому пора было положить конец. Раз и навсегда! Хватит издеваться над человеком, которого я безумно люблю и который не делает мне ничего плохого, кроме хорошего.       Я бросилась на кухню, катастрофически, до дрожи в руках захотелось выпить и развязать свой язык не только для произнесения глупостей и гадостей, но и для правды. Черт, и почему мне не пришло в голову заранее выяснить, где в этом доме находится бар? Бутылки с остатками Викиного «запоя» тоже нигде не было видно. Пришлось заглядывать во все кухонные шкафчики. Наконец, на одной из полок я увидела бутылку рома «Bacardi 151», опустошенную примерно на две трети. Ну откуда мне было знать, что это ром только для настоящих мужчин, что крепость этого напитка составляет семьдесят пять с половиной градусов, что в чистом виде он практически не употребляется, а на полке стоит вот уже третий год и применяют его исключительно для кулинарных нужд.       Ни секунды не сомневаясь в правильности принятого решения, я налила себе рома примерно чуть больше чем пол стакана и залпом выпила все. Вот оно коварство злобных пиратов, вот оно! Когда на одном дыхании опрокидываешь напиток в себя, то ни крепости не ощущаешь, ни подлости не подозреваешь, но уже на первом вдохе после выпитого понимаешь, что ты умер. А потому что воздуха просто нет, он никак не желает проникать в твои легкие. Я закашлялась, на глазах выступили слезы. И тут я допустила вторую ошибку — быстренько налила себе полный стакан воды и запила уже выпитое, вместо того, чтобы закусить. Алкоголь широким и мощным потоком начал свой путь по моему не закаленному в борьбе с зеленым змеем организму. В голове приятно зашумело и я, не мешкая больше ни мгновения, решительно направилась в свою комнату, переоделась в самый сексуальный и соблазнительный халатик из всех, что у меня были, а затем решительно постучала в Андрюшину дверь. Услышала: «да», приоткрыла створку, на секунду зажмурилась и бросилась с головой в омут…       POV Андрей Жданов.       — Я могу войти? — спросила Катюша.       Хватило одного беглого взгляда на это видение, чтобы возблагодарить Всевышнего за его проявленную ко мне милость, пусть и в виде одноразовой акции.       Глаза Катюши блестели каким-то манящим мерцающим светом, полуоткрытые губы казались спелыми вишнями, просящими отведать их на вкус, не то халатик, не то пеньюар соблазнительно просвечивал ее белье и тело. Слава Богу, что надоумил меня еще двадцать минут назад принять «Э­ули­зин» вместе с обезболивающим, в тот момент, когда я понял, что Катин взгляд достает меня сквозь строчки книги. Так что в этот раз я превентивно был во всеоружии, удалось избежать возбуждения и обязательно бы последовавшей за ним боли.       — Ты что-то хотела? — довольно сухо спросил я.       — Я хотела поговорить. Можно я сяду к тебе поближе?       — Пожалуйста.       — Подвинься! — я машинально подвинулся.       Э, а вот так мы не договаривались! Катя прошла через комнату, откинула одеяло и, правда на этот раз очень аккуратно, не причинив мне боли, забралась ко мне в постель.       — Обними меня, пожалуйста.       — Что? — не поверил я своим ушам.       — Обними меня.       — Ты с ума сошла? — взорвался я. — Снова начала свои непонятные игры? Сейчас ты пьяна, а завтра будешь меня ненавидеть, скажешь, что я воспользовался твоим состоянием? Уходи немедленно!       — Не уйду! И не воображай, что я пришла предлагать себя. Я пришла поговорить.       — И для этого ты забралась в мою постель и попросила тебя обнять, да?       — Да! Именно так! Потому что то, что я хочу тебе рассказать…       — А как же твой любимый? Он не стал бы возражать против такого разговора с постели с другим мужчиной?       — А он никогда об этом не узнает, — как-то очень грустно сказала Катюша. — Андрей, то, что я хочу тебе рассказать не знает ни один человек на свете. И мне очень страшно рассказывать тебе обо всем, только поэтому я забралась к тебе и попросила меня обнять. Тогда не так страшно, — она всхлипнула.       Вот я идиот, девчонка пришла ко мне за помощью, а я… Кретин!       — Катенька, ну не плачь, не нужно. Я неправ. Тысячу раз неправ. Иди сюда, маленькая. — Я обнял ее одной рукой, прижал к себе поближе. — Так хорошо? — она кивнула. — Что случилось, детка?       — Ты только меня не перебивай, ладно?       — Ладно.       Катя глубоко вздохнула, чуть-чуть повернула ко мне голову и заговорила:       Это было накануне моего восемнадцатилетия… Я шла домой из Университета, когда в арке у самого подъезда ко мне подошла молодая очень красивая женщина.       — Ты Катя?       — Да, а что?       — Мне нужно с тобой поговорить.       — А вы кто?       — Я твоя мама, Катенька. Твоя непутевая мама.       Сказать, что у меня был шок, это ничего не сказать. Я решила, что это какая-то ненормальная, вот только непонятно, что ей от меня нужно.       — Вы сумасшедшая? — осенила меня догадка.       — Нет, девочка. Если хочешь это проверить, можешь спросить у бабки с дедом, кто такая Лариса.       — У каких бабки с дедом? У меня нет ни бабушек, ни дедушек. А Лариса, это моя сестра. Она погибла в тот год, когда я родилась. И… и… — тут мне стало очень-очень страшно, потому что я заметила сходство своей сестры, в доме были ее фотографии, и этой женщины. Невероятное сходство. — Вы на нее похожи. Кто вы такая? Зачем вы меня мучаете? Оставьте меня в покое.       Катенька задрожала всем телом, даже голос ее предательски срывался.       — Катюша, все хорошо, я рядом.       — Я знаю, спасибо.       Я убежала в подъезд, захлопнула за собой двери и расплакалась. Стало так страшно, что я зажмурилась. Вокруг меня рушился мир, и я была в эпицентре разрухи. Я как-то сразу поняла, что это правда. Что мама и папа, это никакие не родители, а мои родные дедушка с бабушкой, что в нашем доме случилась какая-то трагедия. И еще я поняла, что хочу узнать правду и имею на это право. Я побежала домой.       — Мам, пап, — закричала я с порога.       — О, Катенька пришла. Давай деточка, иди мыть ручки, сейчас будем обедать.       — Нет! — я впервые осмелилась противоречить. — Сейчас мы будем говорить, и только потом обедать.       — Боже мой, Катенька, что случилось?       — Вы у меня спрашиваете, что случилось? Это я у вас хочу спросить…       — Что, детка?       — Почему вы скрыли от меня, что вы мои бабушка и дедушка. Почему не рассказали, что у меня есть мать?       — Откуда ты уз… — начала мама, но папа закричал на нее:       — Молчи, Ленка! А ты прекращай разговаривать с нами в таком тоне! Пока ты живешь в нашем доме, пока ешь наш хлеб, ты будешь нас уважать! Ясно?       Обычно, после папиного окрика я становлюсь тише воды и ниже травы, но в тот момент в меня словно дьявол вселился.       — Нет, не ясно! Уважение это не любовь, когда просто любишь непонятно за что, уважение еще заслужить надо. Вы врали мне всю мою жизнь и хотите, чтобы я вас уважала? Я имею право знать правду! Рассказывайте, иначе я у самой Ларисы спрошу, что случилось.       — Вот мать, видишь? Вот мы и дождались от любимой доченьки. Вся в мать, ничего не помогло, такая же выросла.       — Хватит, Валерик. Посмотри, девочке самой плохо. Давай расскажем ей правду…       — Андрюшенька! А знаешь почему меня одевали как старуху? Знаешь, почему контролировали каждый мой шаг? Знаешь почему за меня решали куда мне ходить, с кем дружить, что есть, в конце концов? Знаешь?       Я уже знал, но решил, что мне сейчас лучше помолчать.       — Чтобы я не стала такой, как мама. А я все равно стала! Понимаешь? — голос Кати начал заплетаться, развозило ее как-то совсем не по-детски.       — Катюша, а что ты пила?       — Я ром на кухне нашла. А что? Вот видишь, какая я? Такая же как мама! Пьющая и гулящая.       — А ну, прекрати! Немедленно прекрати! Никакая ты не пьющая и никакая не гулящая. И мама у тебя хорошая, не нужно ее осуждать.       — А как ее не осуждать, Андрюшенька? Она меня родила, когда ей еще семнадцати не было, понимаешь? Мама с папой за ней следили-следили да не уследили. Вот она меня и родила. И аборт делать наотрез отказалась. А маме с папой было очень стыдно, они увезли маму в деревню, а приехали, уже со мной... и... Андрюша, поцелуй меня...