Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Андрей Жданов.       Господи! И это стилисты? Сделать из маленького пугливого нежного цыпленка вот эту нелепую… никто не спорит, красивую, очень красивую, но нелепую… даже слова приличного подыскать не могу. Марина что, не понимает, что вот это все нужно не только уметь носить, в этом образе нужно быть органичной, иначе это смотрится еще более нелепо и глупо, чем ее собственная мешковатая одежда из second hand. В ней Катя, по крайней мере, могла противостоять и Милко, и Кире, и прочим около светским монстрам. А в этом? Да ее на смех поднимут, как только увидят. Всё! Всё подметят! И неумение ходить на каблуках, и неумение держать спину, и… и… и… И все это будет на их, «гламурной территории», где она будет в гостях, а не дома, как в своей одежде. И они ей этого не простят — того, что посмела зайти на их территорию. Будут считать выскочкой, высмеют гораздо злее и жестче, чем на пятиминутке! И меня рядом не будет, чтобы защитить. Такое можно было сотворить с Катей только на заказ, для потехи публики. Ну, или чтобы такие, как Малиновский ее возжелали.       — Марина, можно тебя на минутку.       — Да, Андрюша. Ой, а что это у нас морда лица такая кислая? Или жена не нравится?       — Жена нравится, — очень тихо сказал я стилистке, — а вот то, что ты с ней сотворила… Прости, Мариша, но этот прекрасный и замечательный образ на Катеньке сидит, как пальто с чужого плеча. Ты сама не видишь, что она смотрится… вульгарно?       — Вижу, конечно. Но это обычная шоковая терапия. Сразу же показать клиенту себя в отдаленной перспективе. А потом все убрать и постепенно, шаг за шагом стремиться к идеалу. Понял, балда?       — Понял! — у меня отлегло от сердца. — Мариш, а можно ей сделать еще пару образов?       — А мы зачем всей бригадой пришли? Ваши пожелания, сэр?       — Загляни к ней в комнату, там еще куча шмоток, может что-нибудь пригодится.       — Загляну.       — И сделай, пожалуйста, деловой стиль, нью лук и сорванец.       — Прекрасный выбор, Андрюша. Думаю, что это ее. С чего начнем?       — С сорванца. Посмотри, как Катя испугана тем, что увидела. Пусть расслабится, увидев, что она красива сама по себе, а не из-за платья и вот этих бордовых губ.       — Слушаюсь! Андрюха! Это чудо, но, кажется, ты и правда, того…       — В смысле?       — Кажется, ты ее любишь.       — Иди уже, работай. Только можно я Кате пару слов наедине скажу?       — Ты у меня спрашиваешь? Да на здоровье!       — Катя, — позвал я, — можно тебя на пару слов? — и спросил, когда она подошла: — Ты есть хочешь?       — Ужасно!       — Я сейчас закажу на всех пиццу, ты как?       — Ой! Я за! Только боюсь, что платье…       — Вот о платье я как раз и хотел с тобой поговорить. Ты как себя чувствуешь в этом образе?       — Честно? — она подняла на меня свои огромные, кажущиеся еще большими из-за вечернего макияжа, глаза, и сердце ухнуло куда-то под ноги.       — Конечно честно, ведь мы же договорились, что мы друзья. А друзья не врут друг другу.       — Тогда скажи, я красивая? И помни, друзья не врут друг другу.       — Катерина, что за манера отвечать вопросом на вопрос?       — Ну, пожалуйста.       — Хорошо. Ты очень красивая. Помнишь, перед тем, как ты… как я… Ну, в общем, до этого происшествия… Перед тем, как я тебя поцеловал… В общем, помнишь, я предложил тебе пари?       — А, это когда ты сказал, что уже зав­тра я смо­гу за­кад­рить лю­бого и по­верить, что я кра­сави­ца?       — Да.       — Помню, конечно.       — Назавтра не получилось, но сегодня… Ты ведь сама видишь, что ты очень красивая, только…       — Только я себя в этом чувствую, как корова под седлом, — перебила меня Катюша, и горько усмехнулась. — Понимаешь, Андрюша. Как будто это не я, а какая-то воровка обличья красавицы. Нет, мне, конечно, очень нравится смотреть на себя в зеркало, но это… Я как под личиной. Может быть, она когда-то и прирастет. Но пока мне очень неловко в этом образе.       — Я это вижу, Катюша, я это чувствую. Иди к Марине, она будет дальше с тобой работать.       — Ага! Спасибо, что не заставил меня выйти в этом в люди.       — Дуреха! Что значит, заставил? Я что, тИран и самОдур, как сказал бы Вуканович?       — Нет! Спасибо.       Катя пошла к Марише, а я заказал кучу пицц, и отправился к себе в комнату, размышляя над нашим разговором. Нужно было переодеться, не очень-то прилично расхаживать в халате перед гостями. Правда, что надеть приличное и не повредить себе еще больше я, честно говоря, понятия не имел. В дверь постучали.       — Да.       — Слушай, Палыч, я что-то не понял. Что значит это твое «опоздал»? Что у вас брак уже настоящий, а не фиктивный?       Больше всего на свете мне хотелось сказать Ромке, что так оно и есть, тогда, по крайней мере, с этой стороны меня не поджидали бы всевозможные неожиданности. Но врать другу я не стал.       — Увы, нет. Брак у нас фиктивный.       — Тогда что такое «опоздал»?       — У Кати есть любимый человек, Ромка.       — Кто? — взревел Малина. — Вот этот Колька? Да пошел бы он лесом? Отобью!       — Нет, не Колька. А насчет отобью… — я рассмеялся, правда горько. — Смотри, как бы Катенька сама тебе кое-что не отбила. Она у нас большой мастер по этому делу. Видишь, я теперь не знаю, во что мне переодеться. Это результат «отобью».       — Не понял. Это что? Никакого нападения не было? И у тебя не живот отбит, а яйца?       — Чего ты орешь, придурок? Вот чего ты орешь? Полон дом посторонних ушей.       — Ты что приставал к Кате? — вдруг действительно заорал Ромка, и столько злости было в его крике, что мне это совершенно не понравилось.       — Да не приставал я к ней, поцеловал только.       — И сразу получил по яйцам? Палыч! Я тебе как эксперт говорю. Ничего тебе с ней не светит. Если даже тогда, когда она за счастье должна была считать, что хоть кто-то на нее внимание обратил, она тебе засветила так, что на неделю из обоймы выбила, то теперь и подавно к себе не подпустит.       — Никого не подпустит. Ни меня, ни тебя, ни вон того же Кольку. Человечек она такой, если любит одного, значит никто ей больше не нужен. И нет ей никакого дела до того, что у тебя вдруг взыграло ретивое, или что я ее люблю.       — Ты ее что?       — Люблю, — я сам себе удивился, так легко и просто я сказал это слово. Кира из меня его клещами всегда вытягивала, и все равно я каждый раз запинался и с трудом выдавливал его из себя, как при словесном запоре, а тут… прямо как по маслу. — И ты не трогай ее, Ромка, не нужно. Если, конечно, у тебя нет цели стать моим врагом.       — Палыч, вот только не надо быть собакой на сене. Сам не ам и другому не дам? Так не пойдет. Мы как с тобой договаривались? Я твоих девчонок не трогаю, ты моих, правильно? А Катя, насколько я понял, не твоя. Ты не собираешься за нее бороться, а я запросто смогу отбить ее у этого таинственного мачо.       — Зачем? Чтобы переспать и бросить? Не выйдет. Не дай тебе Бог приблизиться к ней, я сам отобью тебе яйца. Я ее люблю! По-настоящему, понимаешь? И видеть, что она счастлива с другим — это очень больно, но, по крайней мере, она счастлива, и это уже много. А вот увидеть, как ты потешишься, переспишь, сломаешь ее, как куклу, и бросишь, будет невыносимо, Ромка. Настолько невыносимо, что я тебя уничтожу. Поэтому можешь считать, что она моя и даже не подходить к Катюше.       — Андрей, а если у меня это серьезно? Тогда как?       — У тебя? Серьезно? Не смеши меня, Малина, мне и так веселья хватает.       — Знаешь, о чем я думал, пока мы ехали к тебе? Я думал, что Ка­тень­ку я за­во­юю, обя­затель­но за­во­юю. И ни­кому ее не от­дам. Ни­ког­да. Да­же ес­ли для это­го при­дет­ся же­нить­ся на ней. Где я и где жениться? А тут… представляешь? — Малина был очень серьезен. — Так что прости, но она не твоя! Вспомни, как было с Лариной? Мы оба запали, оба начали атаку, без ссор и вражды, договорившись, что кому первому удастся затащить ее в койку, того и тапочки. Тебе повезло больше и я без слов отошел в сторону. Давай…       Договорить я ему не дал. Одна только мысль о том, что Ромка собирается ставить на кон Катю в один ряд с Наташкой Лариной, превратила меня в зверя.       — Не смей даже думать об этом! — заорал я. — Тебе мало моделек для койки? Я тебе их всех уступаю! Только Катю не тронь! Она не для койки на неделю, она настоящая, она на всю жизнь. Понял?       — Не понял! — заорал и Малина. — Я тебе уже сказал, что и мне она нужна не только для койки. Я впервые в жизни влюбился, и я не собираюсь ее уступать какому-то хмырю. Я отошел бы в сторону, если бы этим хмырем был ты, а…       Не знаю, чем закончилась бы наша перепалка, может, дракой, может враждой на веки вечные, но в эту секунду в дверь постучали.       — Да, — рявкнули мы одновременно.       — Мальчики, на выход! — Юлиана бросила цепкий взгляд на нас с Ромкой, усмехнулась. — Не мальчики, а петухи какие-то. Давайте в гостиную.       — Зачем? — спросил я.       — Во-первых, пиццу доставили. Я расплатилась, потом отдашь. А во-вторых, Катя уже готова.       — К чему?       — К тому, чтобы убить вас обоих наповал, — захохотала Юлька. — Ну, чего непонятно? Идите смотреть ее в образе сорванца.       Вот когда я просто возненавидел Катькиных родителей! Как? Ну, как можно было уродовать эту сказочную, неземную красоту? Боже, в какой палитре ты нашел все эти краски? Каким невероятным Творцом ты был, создавая вот этого цыпленка!       Слава Богу, никакой шляпы не было, и взгляду открылась потрясающая ассиметричная косая стрижка «Пикси-боб», волосы цвета темного меда под солнцем, слегка растрепаны, словно по ним прошелся сильный, но теплый ветер. Джинсы стрейч местами потерты, местами с прорехами, сидят как влитые, соблазнительно обтягивая ее аккуратную попку и стройные ножки. На ногах туфли-лодочки на невысоком каблучке, но их вполне можно будет заменить и любой другой удобной Кате обувью, например, тяжелыми на вид ботинками. Коротенькая майка-бюстгальтер цвета джинсы, поверх которой наброшен тонкий, почти прозрачный, белоснежный трикотажный джемпер с большим вырезом поверху, обнажающим то одно, то другое ее плечо и соблазнительно (потому что просвечивает) прикрывающим ее живот от бюстгальтера до джинсов. И глаза… Сильно накрашенные, но без намека на тени, обводки и прочую ерунду, глаза сияли так, что излучали свет. Губы были едва тронуты чуть розоватой помадой.       — Андрюша, посмотри! Как я тебе?       — Знаешь, когда-то давно один знаменитый режиссер, Игорь Владимиров, сказал своей жене Алисе Фрейндлих, что ее стиль — это гамен, мальчишка-сорванец. Мне кажется, что это и твой стиль, Катенька. Он невероятно тебе идет. Ты ведь очень озорная и шаловливая. Мне очень нравится.       — А я так, вообще, в восторге, — прокричал Ромка, прикусив нижнюю губу, хотя его никто об этом не спрашивал. Нет, видно, мы не договорили…