Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Катя Пушкарева.       Ромка приехал без опозданий, о чем-то пошептался с Андреем и увез нас с Колькой к Юлиане. Как выяснилось, она занималась пиар-раскруткой разных проектов. Даже самых безнадежных. Сейчас таким проектом для нее стали мы с Зорькиным, причем, к моему огромному удивлению, не просто не безнадежным, а очень даже перспективным.       — О! Свет моих очей! Юлианочка, ты хорошеешь с каждым часом. Позволь, душа моя, ручку.       — А сердце? — Виноградова шутливо ткнула зонтиком в Ромку. Ничего не понимаю, дождя, вроде, не намечается, зачем ей зонтик, который она не выпускает из рук?       — Нет, только ручку. И на время, не навсегда, не для колечка на пальчик. Токмо облобызать.       — Вот же болтун несносный. Здравствуйте! Насколько я понимаю вы Катерина и Николай?       — Да, здравствуйте, — едва пискнула я, оробев при виде такой красивой, стильной и такой доброжелательной женщины.       — Здравствуйте! А мне можно? — спросил Колька.       — Что? — красиво изогнутая бровь Юлианы пошла вверх?       — Облобызать. Нет, я бы и колечко и сердце в придачу, но увы, колечко мне не по карману, а сердце вы вряд ли примете.       Я только рот от удивления открыла. Что же это делается? Колька, мой Колька, который и при менее эффектных и недосягаемых барышнях, например, при Марине с нашего двора (обычной смазливенькой пустышке), и слова никогда сказать не смел, сразу красными пятнами покрывался, да заикаться начинал, вдруг разразился такой тирадой! Да так бодро и смело, что будто и не Зорькин вовсе. Это, видно, со вчерашнего вечера у него еще остался запал, когда он нас с Андреем материл.       — Так, этот не совсем безнадежен, — хохотнула Юлиана, хлопнув Кольку рукою по лбу. — А вот с Андрюшкиной женой повозиться придется.       — Все так плохо? Безнадежно? — понуро спросила я, уже поверившая Андрею, что у меня есть потенциал для преображения.       — Нет, не так плохо. Все еще хуже, чем просто плохо. Даже хуже, чем безнадежно. И дело вовсе не во внешних данных. Сделать тебя красавицей можно часа за четыре.       — Тогда что? В чем дело? — спросила я робко.       — В глазах, вернее в их затравленном выражении. Как будто ты все время удара ждешь. Да вот в этой рабской покорности: «Все так плохо? Безнадежно?», — передразнила она меня. Ты не готова меняться, девочка. Не готова принять себя красавицей. Слушай, а может тебе нравится страдать? Тогда я бессильна. Значит так, дорогие мои, программа у нас такая. Ромка!       — Слушаю, о госпожа моей души.       — Держи кредитку. Едешь с Николаем на Воронцовскую, шесть, дробь один, к Сашеньке Воронцову в «I EGOIST». Он предупрежден и прекрасно знает, что нужно. Ромочка! Учти, Сашка будет раскручивать тебя на полный гардероб для Николая, предлагать сумасшедшие скидки. Все, что выше трех пар туфель, трех костюмов и пяти сорочек ты оплачиваешь из собственного кармана. Аксессуары и галстуки брать все, что он предложит к этим комплектам. Оттуда на Таганскую к Маришеньке в салон и там встречаемся. Все понятно?       — Да, Юляшечка. Разреши откланяться.       — Стоять! Ишь какой прыткий. По дороге завозишь нас с Катей к Александру Юрьевичу…       — Обалдела? Да Воропаев ее сейчас… — перебил Виноградову Ромка.       — Обалдел? Я что? Кажусь тебе невменяемой? — теперь уже Юля перебила Малиновского. — Если не будешь перебивать, то и фамилию АЮ услышишь. Нам к Саркисяну!       — Так бы и говорила. Поехали.       С Ромкой было легко, он смеялся, шутил. Он вообще вел себя безупречно, не взрывался, даже если я и делала что-то не так, не опекал… Вел себя со мной как со старой доброй подругой. А, когда остановил машину у стоматологической клиники, так еще и нас всех заставил смеяться до колик в животе, сказав Юлиане, что доверяет ей самое драгоценное, что есть у Жданова, и если Виноградова развратит этот невинный беременный цветок лотоса (меня), то ей самой придется взращивать его плод.       — Да, девочка, — сказала Виноградова, когда мы остались одни, — вляпалась ты в мир высокой моды по самое не хочу. И как тебя только угораздило? Сожрут тебя зималетние крокодилы, без хлеба и соли сожрут.       Хорошо, что напомнила, я уже готова была рассказать ей всю правду, таким безграничным доверием к ней, сама не понимаю почему, я прониклась.       — Не сожрут! — очень твердо и уверенно сказала я. — Подавятся! Все уже попробовали укусить, и ничего у них не получилось. Вначале я, конечно, испугалась, но у меня замечательный муж, он прямо как… как… как настоящий рыцарь бросился на мою защиту. Если в ближайшее время увидите Милко, не удивляйтесь, что у него синяк под глазом.       — Ого! Это что, Андрюха ему засветил?       — Да! — сказала я. И вдруг поняла, что никакая это не ложь! Что у меня на самом деле замечательный муж, самый-самый лучший на свете.       — Ничего себе! И Милко не уволился?       — Не уволился, и даже, скорее всего, будет голосовать за Андрюшу.       — И как это Жданову удалось?       — А это уже моя заслуга! Это я опустила Милко Вукановича на его задницу. — гордо сказала я.       — Черт возьми, Катя! А ты не так уж проста, как кажешься. Я все понять не могла, что в тебе Андрей-то нашел. Ты мне показалась аморфной, апатичной рыбой. А ты… Ты меня удивила. Еще как удивила. Раскраснелась, глаза блестят, в глазах появились чертики. Нет, Катюха, ты не безнадежный проект, ты, можно сказать, будешь успешным проектом. Я собиралась превращать тебя в тургеневскую барышню, но это не твое. Стилисты, конечно, и без меня разберутся, но думаю, что тебе подойдет стиль сорванца, стиль шансон и стиль роковой женщины. Ты как?       — Роковой женщины? Какая из меня роковая женщина? — сказала я вслух, а про себя подумала, что если за роковую, принимать злой рок Андрюши, то все верно, я роковая.       — Все, решено! «Тореадор, смелее в бой», — пропела она. — Вперед, на штурм гламура!       Через сорок минут брекеты ушли в прошлое, а зубы мне отбелили и покрыли каким-то составом, так что теперь я стала обладательницей голливудской улыбки. Мамочка, держите меня трое! Я, Катя Пушкарева, могу ходить по улицам родного города и позволить себе улыбаться, не важно чему, людям, солнцу или дождю. Я могу улыбаться! И никто в отвращении не отведет взгляда от моего лица.       Счастье, ни с чем не сравнимое счастье и свободу испытала я в тот момент, когда впервые увидела свою ослепительную улыбку. Как будто вырвалась из тюрьмы, где брекеты служили железными конвоирами.       Следующими на свалку истории отправился Гарри Поттер, вместе с его очками, страхами и волшебными палочками. Зачем мне волшебные палочки, если есть контактные линзы и очки, превращающиеся из кошмарного ужаса в предмет модняцкого аксессуара, делающие лицо интереснее, а не страшнее? Долой волшебные палочки, оставляем только фею, уверенно превращающую Золушку в принцессу.       — Ну, что, Катюха, повеселела? А ведь это только начало.       — Спасибо, Юлиана Филипповна. Большое вам спасибо.       — Кать, предлагаю прогуляться пешком до салона Мариши, по дороге заходить в разные бутики и скупать все, что я посчитаю нужным, ты не против?       — Нет, не против, только я не знаю, сколько у меня денег на кредитке.       — Катенька, если ты еще не поняла, сообщаю, что твой муж не беден. А в отношении тебя у меня очень четкое распоряжение — безлимит. Ясно? Более того, звонил Павел Олегович и очень просил меня не экономить на тебе.       — Павел Олегович? Но он меня ни разу и не видел.       — Значит, проникся ожиданием внука. Ты знаешь, как давно Ждановы ждали… О! Ждановы-ждали! Смешно. Так вот, они давным давно хотят наследника.       — А наследница им не подойдет? — спросила я, соображая, как побыстрее соскочить с этой скользкой темы.       — Подойдет! Ладно, Катюха, пошли. Только чур, не спорить со мной. Даже если я выберу что-то экстравагантное. Договорились?       — А если я это никогда не надену на себя?       — Никогда не говори никогда, детка. Пошли. По дороге расскажешь мне, как ты докатилась до жизни такой?       — Какой это такой?       — А вот такой, — Юлиана рукой показала на мой балахон.       Не знаю почему, может хотелось, чтобы Андрей меня одернул, чтобы велел мне переодеться, не знаю, но я с утра напялила все тот же коричневый страшный костюм от «мадам Пушкаревой». Андрюша не сказал ни слова, может, махнул на меня рукой, а может, боялся, что я снова полезу в бутылку, но факт остается фактом — я стояла перед Юлианой не в тех прекрасных нарядах, которые мне муж купил, а в тяжелом родительском наследии. Увы.       Для начала я рассказала Виноградовой нашу с Андреем легенду. Ну, ту самую, помните? Банк «ЛлойдМорис», кредит, любовь, беременность, свадьба… А потом, незаметно даже для себя перешла к правде. Мне ведь самой очень хотелось понять за что родители надо мной так издевались.       — Сколько себя помню, всепоглощающая любовь папы и мамы. Жизни свои могли, да и сейчас могут, отдать за меня, а даже зубы почистить я не могла лишний раз, у меня тут же спрашивали, а почему это? А может я курила в форточку, и теперь пытаюсь запах перебить? Знаешь… Ой, простите, знаете…       — Катя, а давай на «ты»? Так проще.       — Давай, — обрадовалась я, так Юлиана становилась ближе, а мне хотелось подружиться с ней, у меня никогда не было подруг. — Знаешь, у меня даже было подозрение, что где-то в младенчестве я натворила что-то ужасное, и меня не посадили в тюрьму только по малолетству. Отдали родителям под надзор на поруки на перевоспитание, вот они и стараются, перевоспитывают.       — А бунтовать не пробовала?       — Почему не пробовала, пробовала, только мне всегда очень быстро становилось их жалко.       — А себя?       — А со своей участью я смирилась.       — Дуреха! Это же твоя жизнь, одна единственная, второй не будет. И в этой жизни для тебя главное — это ты! Понимаешь?       — Нет. А как же Андрей?       — А никак. Не любишь ты его, Катюша.       — Как это не люблю? Очень люблю.       — Не любишь, не можешь любить. Просто не знаешь как это — любить. Вот какая у нас одна из самых главных заповедей?       — Не убий?       — И это тоже, но я сейчас о другой: Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Если ты себя не любишь, откуда тебе знать, как любить ближнего? Запомни, ты — это мерило любви. Полюбишь себя, весь мир полюбить сможешь. Повторяй за мной: Я — это целый мир!       — Я — это целый мир!       — Таких, как я больше нет и не будет!       — Таких, как я больше нет и не будет!       — Я себя люблю!       — Я себя люблю.       — Не так, еще раз.       — Я себя люблю!       — Не верю, еще!       — Я себя люблю!       — Еще!       — Я себя люблю!!! — закричала я так, что прохожие начали оборачиваться. Но мне было на это наплевать. В какой-то момент я испытала эйфорию, какое мне дело до любопытных прохожих? Я — это целый мир, таких, как я больше нет, не было и не будет! Я достойная любить себя, хотя бы за это. И я достойна, чтобы меня любили. Потому, что я — это я!