Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Андрей Жданов.       — Катерина, — я заглянул в комнату. Жены там не было, а в душе шумела вода, и слышались какие-то голоса. Я подошел к двери и прислушался.       — Хватит! Коленька, миленький, родненький, хватит. Мне и так очень плохо, если еще ты будешь меня презирать, мне вообще хоть в петлю. — жалобно говорила Катя.       — Да кто тебя презирает? Я же люблю тебя, как я могу тебя презирать? — утешал ее Николай.       Теперь мне все стало ясно. Не задерживаясь дольше ни секунды, я ушел к себе. Заходил из угла в угол, успокаиваясь, только прилег, как раздался стук в дверь. Очень хотелось притвориться спящим, а вдруг это Катя, или, что еще хуже, Коля. И как тогда? Ну, с Катей-то, допустим, ладно… отвернулся к стене, закрыл глаза и пой про себя:

Три, два, раз… А ну еще! Три, четыре — Горячо! Ах ты, камбала, Не вобла, Смотри в оба! Смотри в оба! И когда сказал «четыре», Получил синяк под глаз… Три, четыре… Три, два, раз!

      Эта песня «блокировала» сознание убийцы от телепатов, в «Человеке без лица» Альфреда Бестера, любимой моей книге. Он мысленно пел ее всякий раз, когда они (телепаты) могли «прочесть» его мысли, пел, чтобы не быть разоблаченным. Мое сознание она блокирует от любого проникновения извне. Сколько раз во время скандалов с Кирой, я начинал петь про себя «Ах ты, камбала, не вобла…» и напрочь переставал слышать свою бывшую. А вот теперь и против Кати придется ставить блокиратор, если она вдруг решит выяснять отношения, чтобы никогда больше не попасться и не пропасть окончательно.       А если это Колька? Кого-кого, а вот его мне видеть сейчас не хотелось совсем. Мне очень нравился этот веселый, умный и талантливый мальчишка, с таким своеобразным чувством юмора, и меньше всего я был готов к тому, что могу его возненавидеть. Но, видит Бог, как только на обнаженной Катиной груди, блестевшей капельками влаги, я видел именно Колькину руку, я до зубовного скрежета начинал его ненавидеть.       К моему огромному облегчению, в двери стучала теща.       — Андрюшенька, как ты себя чувствуешь?       — Спасибо, уже получше.       — Может ты бы покушал, или чайку попил, а?       — Да что вы, Елена Александровна, мне нельзя много есть. Все-таки удар в живот был, мало ли что.       — Ну, ладно, пойду, не буду тебе надоедать. Если что-нибудь захочешь, ты только скажи, я что угодно приготовлю.       — Спасибо. А как там Катя?       — Спит еще. Вот проснется, убежусь, что с ней все в порядке и поеду домой.       Она вышла, а мне вдруг страшно захотелось есть, я ведь только чая попил, да немного овсянки схомячил, делал вид, что живот болит, думал потом попросить Кольку втихаря от мамаш приволочь мне пожрать что-нибудь. Теперь не попрошу, ни за что. Лежать голодным становилось все неприятнее, и я решил сходить в разведку, может удастся пару-другую пирожков незаметно в рукав припрятать. Да и вообще мне надоела моя одиночная камера, тем более, что с кухни все время раздавался заливистый матушкин смех. «Пойду», — решил я. А если Катя придет, всегда можно сослаться на боль в животе и ретироваться к себе.       Слава Богу, чего-чего, а боли не было совсем. Боль я переношу плохо, поэтому я вчера весь день глушил ее анальгином, а сейчас мне Ирина Петровна что-то колет, вот ничего и не болит.       Я подошел к кухне, да так и застрял в коридоре, не решаясь зайти, чтобы не помешать рассказчице травить ее потрясающе смешные байки.       — … Звали его Стив Мур, — услышал я продолжение какого-то рассказа Зорькиной, — хотя потом выяснилось, что он такой же Стив, как я Мур. Станислав Муравьев, так вернее будет. В восемьдесят девятом, в возрасте двадцати девяти лет он поймал tramp в виде жены еврейки и перебрался на ПМЖ в Америку.       — Что поймал? — спросила матушка.       — Тramp — попутную машину, средство передвижения, назовите, как нравится, не в этом суть, лучше слушайте дальше… Как только Стас подтвердил свой диплом, встал немного на ноги и начал работать над интереснейшим проектом по репродукции биоорганизмов, он тут же развелся с женой и зажил себе вполне обеспеченной жизнью одинокого красавца самца. И вот, значит, этот кобелюга прибывает в Москву на медицинскую конференцию по экстракорпоральному оплодотворению. Хорош был, собака, как… пощажу ваши уши, Леночка. Закрутился у меня с ним роман. Уж такой роман, что Роман Романович. Прошло две недели, и пришла пора жеребцу отправляться к себе в Америку. Договорились созваниваться, и через полгода встретиться в Венеции. Сами понимаете, весна, город влюбленных и проТчая х…ня для сопливых.       — Ирина Петровна, может вы, и правда, пощадите наши уши? — вклинилась в рассказ Елена Александровна.       — Я и так стараюсь сдерживаться. Не нравится, не слушайте. А то, как сказала, незабвенной памяти Фаина Георгиевна, когда ей сделали замечание, что в литературном русском языке нет слова «жопа»: — Странно, слова нет, а жопа есть…       — Ирочка Петровна, рассказывайте дальше, — нетерпеливо попросила маман.       — Ну, значит, так. Первые дней пять Стас звонил регулярно, а потом я все чаще стала обращать внимание, что он позвонит, перебросится со мной парой слов, и дает отбой, при этом, попросив меня, непременно ему перезвонить. Очевидно, ему показалось, что российские гинекологи деньги прямо с рабочего места выгребают.       Женщины, слушающие этот душещипательный рассказ, так и покатились со смеху.       — Вы хохотать-то погодите, дальше такая трагедия будет, что и вовсе помрете со смеху. Проходит полгода, Стас меня, вроде как, не забыл, даже билет на самолет до Рима уже взял, все чаще строит планы, как вечерами мы будем гулять по Венеции, как будем кататься на гондолах, гондольер хренов, как он будет любить меня по ночам в самом шикарном номере, самого шикарного отеля. И вот, когда до встречи остается неделя, Стас вдруг меня спрашивает, а заказала ли я отель? Это меня несколько удивило, если ты, американская сволочь, мечтаешь о шике, так и расплачивайся за этот шик сам. Слово за слово, выясняется, что этот… Леночка, заткните уши! Этот заокеанский поц* надеялся, что я, за счастье быть им оттраханной, оплачу гостиницу, питание и гондольерские забавы, тоже мне, половой гигант выискался. В общем я слушала его, слушала, да так задумчиво и спрашиваю: — А скажи-ка мне, любезный, ты меня нах…й приглашаешь или посылаешь?       Дикий хохот, раздавшийся с кухни, заглушил и мой громкий смех, пришлось срочно ретироваться в свою комнату. На такой шум и Катя с Колькой могли из ее комнаты выскочить, чем бы они там не занимались. Эта мысль в миг испортила мне настроение, но я успел заметить сквозь щель, оставленную в двери, что когда Катя выскочила из своей комнаты, Колькин голос уже звучал в кухне: — Вы чего так шумите? Забыли, что в доме лазарет? — Значит, ничем они не занимались, видно просто поговорили, и Колька ушел. И все равно на душе скребли кошки, они ведь могли и до того, как я их услышал, все успеть, а потом вместе принять душ.       POV Катя Пушкарева.       День сегодня выдался ужасный. Слава Богу, мама и Маргарита Рудольфовна не очень меня доставали, расспросили, как я себя чувствую, да прошел ли испуг, да могут ли они уйти, не обижусь ли я, и, после моего горячего заверения, что я нисколечко не обижусь, тем более, что они мне оставляют такого хорошего доктора, они обе уехали по своим делам. А мама так еще и заверила меня, что все будет хорошо, и что папа уже оттаивает. Еле-еле удалось уговорить ее ничего пока папе не рассказывать о моей беременности, мол если он сейчас узнает, что я была с мужем близка еще до свадьбы, то о примирении и речи не пойдет.       А вот с тетей Ирой у меня был серьезный разговор, очень серьезный… И самое малое, чего мне хотелось после ее отъезда — это повеситься. Кольке тоже досталось от нее на орехи, ходит теперь как в воду опущенный.       Едва за нашими с Андреем мамами закрылась входная дверь, как тетя Ира, рыкнув на Колю, чтобы он покормил Андрея и сидел, как мышь, за шкирятник потащила меня в мою комнату.       — А теперь, дорогуша, рассказывай, куда вы меня втравили. Вот я идиотка, всегда считала, что вы с Колькой талантливые, умные, самостоятельные ребятишки, не склонные к авантюрам, даже не допросила с пристрастием для чего вам справка понадобилась. А вы-то, оказывается, только узко умные, только в своей математике, да экономике, а по жизни два остолопа. Рассказывай, Катя, и не вздумай юлить, я, конечно, не Станиславский, но фальшь чувствую за версту. Увижу, что врешь — в ту же секунду вас всех разоблачу.       Пришлось все рассказывать тете Ире все. Если честно, мне самой хотелось рассказать кому-то взрослому и имеющему жизненный опыт свою историю, посоветоваться, может, даже попросить помощи. Но у меня никогда не было человека, которому я доверяла бы. Разве что Коля, но он тоже имеет ноль целых, ноль десятых в активе жизненного опыта. Так что я решила все рассказать тете Ире и, как показали дальнейшие события, ни разу об этом не пожалела.       — Любишь его? — уже гораздо мягче спросила Колькина мать, когда я закончила свой рассказ, скрыв от тети Иры только это, то, что я очень люблю Андрея.       — Да! До дрожи в коленях, поэтому все так и произошло. Посмотрите на меня и на него, я такая уродина, как я вообще осмелилась в него влюбиться? И я очень боялась, что он догадается, и будет из меня веревки вить, и я… я…       — Бедная моя девочка. Единственное, что оправдывает тебя, то что ты выросла в поднадзорной палате и ничегошеньки не знаешь ни о жизни на воле, ни о взаимоотношениях между людьми. Сколько раз я пыталась поговорить с твоим отцом, это не сосчитать, знаешь, что всегда в ответ слышала?       — Догадываюсь. Что они за меня боятся. Боятся, что я ошибусь, что буду несчастной.       — Вот именно! Впору подумать, что в тюрьме можно быть счастливой. Твой папа мне вообще заявил, что потому я и разведенка, потому и муж от меня сбежал, что не умею я слушать умных людей и уважать мужчин.       — И что вы ему ответили?       — Не волнуйся, мало старому солдафону не показалось. А теперь послушай меня, девочка. То что ты вырвалась из-под отцовского надзора — это прекрасно, но это не значит, что за свою свободу нужно бороться капризами и глупостями. За одни сутки ты пару раз подставила Андрея, а вдобавок еще и покалечила его. А ведь он не Валерка, он ценит и уважает и тебя, и твой ум, и… твою свободу. Ты пойми, Катенька, не яйца ты ему отбила — душу. Взяла и нагадила в самую серединку.       — Тетя Ира, и что мне теперь делать? Извиняться?       — А ты вину свою чувствуешь?       — Еще как!       — Тогда извиняйся.       — А если он не захочет меня даже слушать?       — А ты бы себя слушать захотела?       — Думаю, что нет.       — Вот именно. Поэтому извиняйся столько, сколько будет нужно, пока он не захочет тебя услышать.       — Что, ходить сзади и канючить: «прости»?       — Какая же ты еще глупая. И это тоже, если нужно будет. Но ведь извиняться можно по разному. Стань красавицей, чтобы он мог не стыдиться тебя, а гордиться тобой. Сделай так, чтобы он стал президентом, подними его компанию, как можно выше, делом докажи, что все осознала, и никогда больше не повторишь ошибки. И тогда… Тогда все будет хорошо. Поняла?       — Да, кажется.       — Ладно, Катя, мне пора идти. Я очень устала. В десять сделаешь Андрею укол, а потом в четыре утра. Поняла?       — Да. А куда укол нужно делать?       — В жопу, деточка, в жопу, и нехер в обморок хлопаться, его задница ничем не отличается от любой накачанной женской. Все. Я пойду поговорю с Андреем, дам пи…дюлей Коленьке и поеду…