***
Стив спит. Или думает, что спит. Он не ощущает своего тела или ему так кажется. Сниться ведь может всякий бред, конечно, если он не умер. Тогда странно, что он вообще задумался об этом. Стив снова видит. Нет. Не так. Это не выглядит, как кадры какого-то фильма о нём, нет. Он снова переживает свою жизнь, кошмары из неё, раз за разом, как будто плёнку заело. Как будто ничего хорошего в его жизни и не было. Отказ за отказом, когда Роджерс пытается записаться в армию. Равнодушные лица членов медицинской комиссии, прикрывающиеся заботой о нём. Смерть Эрскина. Человека, который поверил в Стива, стал другом. Который умирает от пули фашистского шпиона. Которого не может спасти суперсолдат, созданный им. Месяцы, которые он проводит цирковой обезьянкой, выступая перед настоящими солдатами. Перед настоящими капитанами, в отличие от него. Зависть, что он чувствует к ним, снова разжигает кислотой грудь. Смерть Баки. Как в замедленной съёмке он видит невольно разжимающиеся пальцы и страх в глазах самого близкого на свете человека. Боль разливается по всему телу, будто даже самая маленькая косточка в его теле сломана, перемолота в мельчайшую пыль. Его смерть. То страдание, что он приносит Пегги своим решением, Картер не может скрыть в своём голосе, когда говорит в микрофон и плачет. Это жестоко, но это единственный выход спасти всех и Пегги, и Говарда и ещё миллионы жизней. А его одна не так уж и важна. Когда самолёт врезается в толстый слой льда, его отбрасывает от руля, выбивает воздух из лёгких ударом об стену. Он снова и снова чувствует окутывающий его холод, чувствует как немеют пальцы, руки, ноги. Чувствует, как не может пошевелить ими. Значит ли это, что он всё же спит? А если нет то, как мертвый может чувствовать своё тело? Одиночество после разморозки. Понимание, что один на всей планете, хоть вокруг и шныряют люди. Месяцы затворничества, если выходить, то по простому маршруту, до спортзала и обратно. Можно в магазин зайти, но кажется у всей еды вкус не тот, пресный, не настоящий. Он перебарывает себя, берёт что-то, что никогда до этого не пробовал и идёт в пустую квартиру, снова рассматривать досье, лежащие на столе. Сам не знает зачем. Тони он толком не видит. Над ним нависает словно рассеченное в небе слово «развод» и он снова чувствует себя потерянным в этом мире, снова не находит себе место, толком не спит и не ест. Как наркоман, переживающий ломку, он понимает, что мышцы и кости не могут болеть, но он чувствует эту надрывную, мучительную тягу прикоснуться к мужу, которого нет рядом. И не будет уже никогда, наверное. В плену с Тони, каждая минута, когда нарушается работа реактора — это пытка. Тут Стив решает, что он всё-таки умер и попал в ад. В его персональный ад, где Тони или уходит от него или умирает на его руках, или на операционном столе, когда врачи всё-таки пытаются вытащить шрапнель. Или ещё раньше, когда читаури в самом центре Нью-Йорка, а Старк рвётся всех спасти. Гражданская война. Этот штамп придуман журналистами, но он так точен. Эти два слова разделяют семьи: друзья, напарники, мужья и жены идут друг против друга, пытаясь доказать правоту кулаками. И они с Тони в центре этого беспредела. Всегда пытающиеся понять друг друга, всегда прикладывающие усилия для этого. В этот раз упрямы, как те самые бараны, что никак не могут перейти на другой берег по узкому мосту, мешая друг другу. Вокруг страдают друзья, те с кем он годами стоял плечом к плечу на защите этой планеты. Избитый Джонни Шторм. Убитый клоном Тора Голиаф. Клон Тора — издевательская шутка над человечностью из лабораторий Рида. Такой юный, словно сломанная кукла на руках Карателя, Человек-Паук. Люди гибнут. Герои гибнут. И во всём этом виноват он. Стив знает это. Поэтому и сдается в конце концов. Его смерть. Он умирает снова. Замечая красную точку прицела снайперской винтовки, всё ещё пытается спасти людей, отталкивает конвоира, только чтобы его не задело. Пуля попадает Роджерсу в плечо. Простая вспышка боли. Он знает, что она скоро пройдёт. Как и многие до неё. Он знает, что за дверью суда его ждёт Тони. Но видит перед собой не лицо любимого, а Шэрон. Шэрон Картер сбивчиво повторяющую «Капитанкапитакапитан». Последнее тонет в звуке ещё одного выстрела. А потом темнота. Хоть и кажется, что он видит лицо Тони напоследок. Лицо в котором такая же мука, такой же страх, какой, когда-то Стив видел в глазах Баки. Или это было совсем недавно? Круг замыкается. Капитан сам не замечает, как тонет в этом болоте воспоминаний. Как задыхается этими повторяющимися кошмарами. Если, конечно, он не умер. У мертвых ведь не может быть памяти?25
1 июня 2017 г. в 15:19
Многое из того, что делает Тони в эти несколько дней после Гражданской войны подпадает под слово «должен».
Он должен подняться с утра.
Он должен надеть костюм.
И сесть в лимузин.
И, не психуя, дождаться, когда Хэппи довезёт его до кладбища.
Он должен нести гроб с телом Капитана Америка или то, что выдает за него. И, конечно, сказать речь, но здесь гений даёт осечку.
Он видит тысячи тысяч людей, прибывших на похороны героя, символа, не его любимого, нет. Понимание, что правильно не потащил детей в Вашингтон на этот маскарад успокаивает.
Он должен заботиться о сыновьях. Больше некому. Теперь некому.
Это не те похороны, что хотел бы Стив.
Тони уверен.
Но он должен был позволить всё устроить именно так. С белоснежной лошадью и экипажем, везущим гроб, накрытый американским звёздно-полосатым флагом. С толпой зевак, наблюдающих за церемонией, которую, как честь оказывали не всем президентам.
Наташа переминается с ноги на ногу, стоя за ним. На ней нет лица. Даже губы побледнели, а Тони не знает, она здесь как друг семьи или как его телохранитель. Вдруг Красный Череп или какие-нибудь очередные отростки Гидры решат убрать и директора ЩИТа.
Хочется верить, что Вдова здесь потому, что Стив был её другом. Потому что без неё, Тони не смог бы встать сегодня с кровати.
Потому что…
Его молчание у тумбы затягивается. Он уже слышит перешептывания. Наверняка предполагают пьян ли он. Но какое Тони дело до этого.
Возможно он должен произнести слезливую речь или забиться в истерике прямо здесь, что называется не отходя от кассы, но слёз уже не осталось. Да и успокоительное, что с утра влила в него Романофф даёт о себе знать.
Возможно он должен произнести проникновенную речь о том, каким великим человеком был Капитан Америка. Как он влиял одним своим присутствием на судьбы людей вокруг. Как даже в самых безвыходных ситуациях не падал духом и смело шёл вперед.
Возможно…
Но Тони выступает первым. Разве может он вот так взять и сказать всё то, что будут говорить другие, идущие следом к этой тумбе. Тот же Сэм, например.
«Все должно было быть не так», — всё, что говорит миллиардер. Герои, политики, военные, сидящие в первых рядах, переглядываются, не понимая. Фраза короткая, но в ней умещается всё, что он успел подумать за эти несколько дней, под конец голос всё-таки срывается и Тони понимает, что у него больше нет сил, что даже если и должен, он уже ничего не может. Гений хватается за тумбу, крепче, чтобы не упасть, но чувствует как его придерживает Романофф.
— Пойдём отсюда, Тони, нам здесь больше нечего делать, — настойчиво и тихо говорит женщина и, толком не прикладывая усилий, уводит его. От этой толпы, от этих объективов, от этого возвышающегося на сотню метров памятника Капитану Америка.
Кажется, что он сможет увидеть воздетую к небу руку со щитом из любого уголка Вашингтона. Поэтому просит Хэппи ехать сразу в аэропорт. Наташа права, здесь больше нечего делать. Им нужно в Нью-Йорк.