Billie Eilish, Khalid - lovely
Ветер, такой прохладный и как будто бы колючий, вновь теряется в пепельного цвета волосах, прячется средь небольших прядок и смеется совсем тихо. Он также огибает аккуратные черты юношеского лица, скользит пальцами по слегка впалым посеревшим щекам, отчего-то потерявшим свой румянец, и приникает устами к чужим, искусанным и потресканным. Парень ёжится от такой вольности порывистого осеннего ветра и закусывает белоснежными зубами нижнюю губу, проводит по ней кончиком языка, будто бы слизывая обжигающий холодок. Сигарета, зажатая меж его пальцев, тлеет, и дымок струится ввысь, рисуя в воздухе витиеватые узоры. Но, словно бы боясь исчезнуть, он проникает в чужие легкие, только чтобы остаться здесь подольше. Бэкхён, распахнув веки, давится дымом, сжав покрасневшей на морозе ладонью тонкую шею. Сигарета, мелькая на выгоревшем и потускневшем фоне словно светлячок, выскальзывает меж тонких пальцев и летит вниз. Летит до тех пор, пока буквально не погибает на сырой после проливных дождей земле. И зажженный ранее табак догорает где-то внизу, когда юноша болезненно кашляет, разрывая глотку, и щурится из-за боли в лёгких. Такая своеобразная физическая боль, но это скорее просто некоторые неудобства, никак не сравнится с той, что спрятала в себе, будто бы она зыбучий песок, искренние и настоящие эмоции потерянного парня. Он и в самом деле потерялся, но определенно в себе, чем в пространстве, хоть и с этим у него возникают проблемы.…
С того самого дня прошел год, если не больше. Дни идут медленно, что вполне возможно увидеть, как желтеют листья деревьев осенью, или заметить изменения в весеннюю пору, когда наоборот всё начинает оживать. И это привлекает внимание лишь одного человека в огромном городе, у которого слишком много времени для этого. Но, кроме природы, такие же перемены можно запросто отыскать в одном сломленном юноше, что, кажется, и не пытается склеить свои душевные раны и переломы даже тем самым лейкопластырем, потому что, вероятно, не видит смысла. Действительно, для чего это нужно, если не для кого себя чинить, как и нет причин бороться? Бэкхён поклялся, что будет разбит до тех самых пор, пока не умрет, потому что жизнь без Пак Чанёля он не желает проживать. Юноша перестал замечать многое, особенно связанное с собой. Например, он не сразу обнаружил, что его кожа стала иссыхать, а волосы были похожи на солому или старую мочалку, настолько ломкими и неухоженными они были. Он также не увидел то, что одежда на нём висела, словно он был облачён в мешок из-под картошки. Много времени ушло на так называемое выздоровление, однако все болячки вылечить невозможно, потому Бэкхён не оправился полностью. Да, его ладони вновь приобрели мягкость и нежность, а после покраски своей прической и здоровьем волос занимался более усердно. Да и старался не забывать про еду, но в любом случае это было проблематично. Главная его болячка – это Пак Чанёль, к подъезду которого он приходил ровно в семь часов вечера на протяжении уже года. Он не пытался начать разговор, даже ни разу не попробовал посмотреть на него, пусть и издалека, сидя на одинокой детской качели, что находилась на игровой площадке чуть поодаль от дома мужчины. Парень просто смотрел в окна его квартиры, ожидая того часа, когда он закончит все свои дела и свет погаснет везде, чтобы только тогда вернуться домой и доспать пару часов перед учёбой в университете. Хуже она, кстати, не стала, может, даже лучше, но мальчишка просто не обращал на это своё внимание. Было некогда. Тэён же ничего не рассказала ни одному из однокурсников, а просто перевелась в другой университет в другой стране, где жила её тётя. Вообще-то девушка оставила всё в полном секрете, вероятно, стыдясь больше за себя, чем волнуясь за своего отца или бывшего парня.…
Что касается Чанёля, то его можно назвать большим трусом, потому что не раз он собирался с духом, чтобы подойти к Бэкхёну, что сидел на той самой качели, или позвонить каким-нибудь выходным днём с приглашением куда-нибудь сходить да что-нибудь обсудить, или отправить такого же содержания сообщение, но каждый раз он откладывал это дело на потом, в голове считая до десяти, и глубоко дышал, наполняя лёгкие чащё холодным воздухом. Чувствовать искусственное тепло от кондиционера или другой бытовой техники, что позволяло согреваться холодными вечерами, а таких у Пака было очень много, было абсолютно точно бессмысленно, потому в его квартире царил вечный холод, когда в сердце каждую ночь зарождался эфемерный уют, а под боком, если плотно закрыть глаза и забыться, можно было ощутить горячую спину его мальчика. Чанёль страдал, что делает до сих пор. Ему было одиноко и довольно непривычно. Он не чувствовал себя настолько покинутым, даже когда умерла его первая жена. Но тогда у него была маленькая дочь, а теперь и она от него сбежала. Мужчина не злится на неё, даже не обижается, потому что ей тоже нужно было залечить свои раны, а не видеть авторов её открытых рубцов на душе буквально каждый день, куда бы она не пошла. Только рыжий кот с белым ушком у него остался, да и тот очень часто рвался на свободу, но у него на пути всего вставали какие-то препятствия, типа ругающегося хозяина или закрытой двери. Но в тот день ему удалось убежать. Но не так далеко, как могло ожидаться. Всего лишь до детской площадки, где сидел его спаситель. Ёлик тёрся о ноги Бэкхёна, мурлыкал что-то на своём и смотрел в человеческие глаза так пронзительно, что юноша тогда не смог сдержать слёз, хотя у него это получалось на протяжении целого месяца. Он любовно прижимал к себе зверька и гладил околевшими ладошками, укрывая его полами своей осенней курточки, лишь бы кот не заболел, хотя у него неплохой такой подогрев в виде тёплой и густой шёрстки, и лил слёзы, тычась носом в местечко между ушками и шепча извинения, потому что виноват. Всегда, везде и во всём. Бён в тот день впервые пересёк дверь подъезда, всё так же прижимая кота к себе, будто бы его потерю он не перенёс бы, и аккуратно держал его на руках, карябая коготками хохолок, стараясь отвлечь питомца от страшных звуков, издающихся лифтом. И долго с ним прощался, рыдая перед порогом квартиры, в которой он познал другую любовь, несколько отличающуюся от привычной всем, и ощутил боль потери самого близкого человека, который отвернулся от него из-за самого же юноши. Бэкхён, всхлипывая и хныча, постучал несколько раз в дверь, а заслышав шаги, поставил Ёлика на лапки около двери и поспешил к лестнице, спускаясь на один пролёт. «Приятель, что ты тут делаешь? Как ты вообще умудрился выбежать из квартиры?» – фраза, которая уничтожила его вновь после более десяти месяцев. Слышать этот голос вновь было больно, как и убегать опять, хотя самое время было сделать несколько шагов вперёд.…
Прошёл ещё один месяц. Бён решил для себя, что больше не явится на ту улицу и близко не подойдёт к дому, куда рвалось и сознание, и тело. Больше нельзя было страдать, нужно было восстанавливаться и, возможно, бросить курить, как и оставить в прошлом другие вредные привычки, вроде самобичевания и несдержанных слёз в любом месте, где они накатывались на глаза. Он направлялся в уже знакомый дворик с полной уверенностью, что прощается с тем, что грузом лежало на его плечах уже долгое время. Так продолжаться больше не могло, всему должен был настать конец, будь то книга, жизнь или отношения. Даже у таких очень важных мелочей не может быть продолжения, иначе последствия стали бы просто катастрофическими. Снег валил на землю огромными хлопьями, больше похожими на перья какой-то зимней птички с белым брюхом. Он застилал дорожки во дворах, через которые и держал свой путь юноша, и собирался мелкими скоплениями на плечах и серых волосах. Их цвет сливался с мрачным небом и атмосферой, царящей на улицах Сеула. Шаркая ботинками по тротуару, почти очищенному от белоснежного мусора, Бэкхён шёл в то место, где провёл последние тринадцать месяцев, сидя на пластмассовом сиденье качелей, несмотря на погоду, что господствовала тогда в городе. Капюшон упрямо был проигнорирован, как и желание бросить курить, потому что белый фильтр вновь был плотно сжат между тонких губ юноши. Чанёль же целый день чувствовал себя плохо. Ужасно отвратительно настолько, что мужчина не был способен работать. Он взял себе выходной и целый день сидел на полу перед окном, всё глядя на ту самую площадку, а с его этажа это не было большой проблемой. Ёлик крутился рядом, едва слышно мурлыча. Кот даже не играл в этот день, переняв на себя меланхоличное настроение хозяина. Пак ощущал великую печаль, его разум подозревал что-то плохое. Он просто вопил об этом ему, изредка успокаивающе поглаживая по ладони. Почему-то старшему казалось, что Бэкхёна он больше не увидит и настанет его черёд послушно ждать его вечер каждого дня, лишь убедиться в его сохранности. Чан решил, что сегодня он должен спуститься на улицу и поговорить с его мальчиком.…
Холодный ветер обдувал его шею, а на лице оставались дорожки влаги, когда маленькие снежинки ложились на тёплых и слегка покрасневших щеках. Чанёль ждал юношу достаточно долго, всматриваясь в ту дорожку, где по идее должен был появиться Бён, но его силуэт никак не хотел проявляться средь плотной белоснежной стены, что светилась из-за уличных фонарей. У мужчины слегка подрагивали пальцы, но это волнение играло свою роль, а не холод. Он практически не ощущался, так как был привычным для Пака. Он лишь носом шмыгал изредка, и прикрывал его ладонями, медленно раскачиваясь на качелях. Было неуютно и немного страшно, но Чан продолжал сидеть и ждать, потому что его драгоценный мальчик всегда это делал, даже если… даже если всё. Если бы в городе начался какой-нибудь апокалипсис, то Бэкхён бы всё равно верно сидел бы здесь и ждал его, своего единственного. Но что-то заставляет усомниться в своих же словах Ёля, а он и не знает что именно. Не так давно стрелка часов перевалила за семь вечера, на небо стремительно наступали тёмные краски, потому вскоре оно окрасилось в иссиня-чёрный цвет, из-за чего звёзды ярко выделялись на небосводе, а снежинки тем временем почти перестали кружиться, мирно укладываясь на верхушки деревьев толстым одеялом. Пак тяжело дышал, и пар облачком рассеивался в воздухе. Пухлые губы сохранили свою притягательность, пусть и побледнели и стали совсем холодными, как у мертвецов, а карие глаза почти светились, желая выудить взглядом одного единственного, что обязательно должен был придти к нему, хозяину тех самых очей. Не мог же Бэкхён пропустить свой приход именно в тот день, когда тоска Чанёля стала настолько невыносимой, что терпеть стало невмоготу, и он решился избавиться от неё. Но Бён послушно шёл, прогибаясь телом под разумом, потому что именно он кричал, что противиться нельзя. А он почти и не пытался, зная, что загнётся даже без убежденности того, что с его мужчиной всё хорошо. Он еле шаркал ногами по земле, кутаясь в свой чёрный пуховик, топая своими ботинками в небольших сугробах. Ночь настала слишком рано, а уличные фонари были слишком тусклыми, чтобы осветить дорогу, потому оставалось надеяться только на лунный свет, но и от того пользы мало. Возможно, Бэкхён даже бы заплакал, если бы не хотел прекратить. А он мечтал выбраться из этой ямы, чтобы больше не мучиться. И в тот снежный и холодный день он готов был кинуть последнюю горсть в могилу его прошлого и частично настоящего: своих чувств. И не это ли прекрасно? Когда он пришел в уже родной двор, когда он зацепился взглядом за площадку, ставшую его домом, сердце затрепетало в груди. Оцепенев и прирастя к земле, юноша смотрел на сгорбленную фигуру мужчины, что сидел на лавочке. Та стояла как раз напротив качелей, куда и направлял взгляд тот незнакомец. Но был бы он именно им, Бэкхён бы не сделал шаг, а потом другой. Он бы не шёл упрямо к нему, а обошёл бы весь дом, чтобы наблюдать за окнами той самой квартиры с другой стороны, где находилась гостиная и кухня. Но что-то подсказывало идти, не отступая, потому что больше такой возможности не будет. Никогда больше. Когда снег рядом приятно захрустел, оповещая о том, что соседнее место заняли, Чанёль опустил свой взгляд на землю. Слова замерзли в глотке, он не мог говорить. Пусть это и было необходимо, но он просто не мог, прижимая широкую ладонь ко рту. Его разум, некогда тяжёлый, словно огромный валун, вмиг опустел настолько, что стало больно. Да, наверное, впервые за целый год Пак ощутил боль. Сейчас она была ноющей, почти неощутимой, но не менее важной для него. Ему казалось, что подними он голову, как тут же рухнет на колени, моля о прощении: боялся, что увидит погасшие глаза, что раньше светились подобно звёздам. Только это его пугало. Даже не ожидаемая ненависть, а именно это. Бэкхён дрожал и часто шмыгал носом, сжимая свои ладошки вместе, пытаясь согреть замерзшие пальцы. А Чанёль просто был рядом, тяжело дыша. Спустя столько времени он снова был рядом, больше не прогоняя и не пытаясь уйти. В какой-то момент он протянул свою руку к чужим ладоням, крепко сжатым, и положил её поверх своеобразного замочка, поглаживая большим пальцем костяшки. После чего её крепко сжали, обхватывая буквально со всех сторон. И хрупкая голова аккуратно поместилась на крепком плече, когда Чанёль на это действие лишь облегчённо выдохнул, целуя своего мальчика в лоб. Слёзы медленно орошали его лицо, а Бэкхён крепче жался к боку мужчины, со спокойной душой кидая последнюю горсть. И какое счастье, что чувства он все-таки сумел уберечь. – Вернул, – выдохнул Чанёль, сглатывая. Он помнил свои слова. Каждое. И не пытался забыть. Бён смотрел удивлённо в чужое лицо, пытаясь понять смысл, а мужчина лишь смеялся. Светилась одна звёздочка в его глазах, еще не погасла. – Добро пожаловать домой, Бэкхённи, – и вновь Пак подарил мягкий поцелуй в лоб мальчишки.