Hasu / Лотос

Уже с самого начала Июня духота начала проявлять себя. Повышенная влажность воздуха же лишь всё ухудшала. Для раненного бывшего командира начинались настоящие пытки – не хватало воздуха. Саноске так и считал дни, когда наконец сможет встать на ноги – каждый день проходил мучительно медленно. Жара лишь всё усложняла. Будучи скованным в движениях, самурай обильно потел – даже протирания прохладным полотенцем помогали лишь временно – спал беспокойно, а мышцы ныли от отсутствия физической активности. И настал момент, когда терпение попросту лопнуло – спокойно сидеть на месте порядком надоело. Подобное невыносимое состояние невероятно быстро угнетало. Поэтому, еле вытерпев чуть больше недели, Харада решил послать всё к чертям. Едва сумерки показались за окном, как копейщик сразу же приступил к осуществлению задуманного. Присев, он обратил взор на бледные рассветные лучи, что мелькали сквозь щель приоткрытого окна, и задумался. А всем ли повезёт так же, как ему? Не смотря на явные несогласия, прослужившие причиной ухода из отряда, бывшие соратники всё так же занимали значимое место в его сердце. Да и можно было назвать их просто бывшими соратниками? Казалось бы, ещё вчера выпивали где-то в Шимабаре*, когда даже угрюмый замком не мог сдерживать лёгкую улыбку. Саноске вспомнилось, как временами приходилось проникать обратно в штаб ближе к рассвету, тихо, подобно мыши, дабы не попасться они-фукучо* на глаза в хлам подвыпившими. Тогда это казалось сложнейшей задачей на свете, а гнев последнего – адской участью. Что же имелось теперь? Что осталось от всего этого? Бывший кумичо десятого подразделения окончательно понял, что ничего уже не будет, как прежде, ещё в Кацунума*. Настал момент, когда командир переступил грань между отважеством и глупым стремлением умереть в порыве чувств, губя с собой и остальных. И ему было невероятно больно смотреть на то, как человек, которому обязывался всем, что имел, учитель, командир и близкий товарищ, совершенно потерял рассудок в погоне за справедливостью. Жалел ли Саноске о своём решении? Однозначно нет. Тем не менее, ками свидетель, всё бы отдал, лишь бы увидеть эти лица вновь, лишь бы знать, как сложилась их судьба. И потому он не мог представить себе худшего наказания, чем сидеть, словно пленник собственного тела, в неведении, и бесконечно гадать. Первая попытка встать не венчалась успехом, как и вторая. Поднять туловище с футона оказалось сложнее, чем ожидалось. Тем не менее, неспроста ещё со времён раннего юношества рыжеволосый заработал себе кличку упорного быка – шрам на животе был этому живым доказательством – и успешно поддерживал “титул” при службе в Шинсэнгуми. Прокусывая нижнюю губу, едва заметно нахмурившись, упорно игнорируя ноющую боль в боку, бывший командир наконец поднялся с колен. Ноги казались ватными, с трудом поддерживая его медвежий вес. Ослабшие мышцы словно окаменели. Сделав глубокий вздох, Харада опустил голову, сделав небольшой шаг вперёд. Стоило лишь попытаться проделать второй, невыносимое головокружение обрушилось на него, словно осенний ливень. Перед глазами пробежались тёмные блики, и в ушах застрял глухой гул. Шумно задышав, самурай прижался плечом к стене, ощущая, как лоб покрылся холодным потом. Зрение стало мутным, и ослабевшие ноги начали покачиваться – встал слишком резко. Прикрыв глаза, сжал пальцами переносицу, коротко вздыхая. Каждый выдох раздавался глухим протяжным эхом в ушах – отчётливо послышалось нестабильное сердцебиение. И несмотря на все усилия остаться на ногах, вскоре колени подкосились, и рыжеволосый пошатнулся, ощущая, как начинает падать. Из груди вырвался едва слышный злой рык, и падение почему-то показалось бесконечно долгим. Вдруг ощутив тёплую опору, Саноске открыл глаза, попытавшись сфокусировать взгляд. Его морозил колкий взор подхватившей его молодой спасительницы. Лишь тогда самурай почувствовал, что всем весом навалился на неё. - Разве Вы не слышали, что врач сказала? – холодная интонация подействовала не хуже ледяной воды, вылитой на голову. – Неужели настолько сложно было дождаться моего прихода? Поняв, что даже не заметил, как она оказалась в комнате, Харада ужаснулся собственному состоянию. Организм не оценил его упорство, и смириться с этим казалось невыносимым. В оцепенении рассматривая девушку, он задержал дыхание: хоть и прекрасно знал, что достаточно тяжёлый, так и не заметил ни единой живой эмоции на её безмятежном лице. Слова застряли в горле, и мужчина так и ничего не выговорил. Хана лишь шумно вздохнула, поддерживая его за грудь, закинув одну руку на своё плечо, и начала медленно опускать раненного обратно на футон. - Молитесь Каннон, чтобы внутренний шов уже успел рассосаться. Если начнётся внутреннее кровотечение, придётся всё вскрыть и заново зашить, - медленно усадив его, снова заговорила брюнетка с нотками раздражения. – Тошнит? Видение всё ещё было туманным – всё перед глазами плыло, поэтому рыжеволосый лишь слабо покачал головой в ответ, пытаясь восстановить дыхание. Веки потяжелели, опускаясь сами по себе, и он лишь почувствовал, как начали распутывать повязку на боку. Внимательно рассматривая обнажённую длинноватую рану, девушка разглядела образовавшуюся вокруг неё сухую корку. Снаружи всё выглядело обнадеживающим. - Больно? – сделав лёгкий, осторожный нажим рядом с порезом, поинтересовалась та, не поднимая глаза с торса мужчины. - Нет, - шумно выдохнув, выговорил тот. – Просто закружилась голова. - Это не удивительно, - беря ладонь бывшего командира в свою, девушка зажала его запястье, сосредоточенно ожидая прекращения пульса, после чего вздохнула. – У Вас низкое давление. Врач предупреждала, что такое может случиться. - Я достаю тебе столько хлопот, - обречённо улыбнувшись, Харада виновато посмотрел на неё. Однако ему не поспешили ответить. Опустив руку мужчины, брюнетка встала, пошагав к раздвинутым сёдзи*, и, лишь добравшись до выхода, наполовину обернулась к раненному. - Завтрак придётся пропустить, для страховки. Если до обеда у Вас будут признаки тошноты, я вызову Айяно-сан. Не делайте резких движений, пока не вернусь перевязывать рану, - вскоре её изящный силуэт исчез из виду, и самурай так и остался смотреть в пустую дверную щель, вздохнув. Бывший командир пролежал ещё пару дней, через силу давя в себе острое желание встать на ноги снова. Симптомы так и не повторились, однако хозяйка дома вызвала лекаря тем же вечером. Та, лишь вновь твердя, что ками, должно быть, слишком благосклонны к больному, и дивясь бычьей крепости последнего, утвердила, что внешний шов уже можно снимать. Рана достаточно удачно затянулась – под образовавшейся коркой уже виднелся совсем свежий розоватый рубец. Тем не менее, запретила вставать с места ещё пару суток – для самурая и то казалось целой вечностью. На третий день после последнего визита врача он вновь попытался встать на ноги, однако на сей раз не без помощи. Проделав несколько кругов по комнате, изо всех сил стараясь не опираться на свою хрупкую помощницу слишком сильно, удерживающую его с абсолютно бесстрастным лицом, рыжеволосый начал ощущать смертельную усталость – мышцы отвыкли от любых физических нагрузок. На второй день “прогулка” продлилась дольше, и бывший кумичо начал понемногу ощущать себя живым. Тем не менее, молодая спасительница упорно не отпускала больного ещё несколько дней, пока тот не смог уверенно стоять на ногах без опоры в её виде. Стоило рыжеволосому начать понемногу ходить самому, усаживать его обратно на место становилось чуть ли не невозможным. Хана же лишь незаметно вздыхала: копейщик оказался на редкость упрямым, словно ёкай* – отпустить бы, до Китая бы пробежал. Стоял душный вечер. В гробовой тишине слышался лишь не прекращающийся шорох тёплого ливня. Бесшумно отодвинув рисовую раму, неразговорчивая хозяйка зашла в комнату. К своему изумлению, та застала бывшего командира десятого подразделения в сидячем положении – за последние пару дней тот вскакивал на ноги при любой удобной возможности. Думалось ей, он и спать начнёт стоя, словно цуру*. Рыжеволосый её не заметил сразу, будучи глубоко в раздумьях. Лишь когда девушка устроилась рядом, опустив дайбан, тот обратил на неё волчий взор, улыбнувшись краем губ. Она никогда не возвращала ему улыбок – копейщик не раз задумался, а умела ли она улыбаться на самом деле? И взгляд прозрачно-голубых глаз не поменялся: потухший и холодный, словно из них высосали жизнь. Самурай не переставал дивиться – как красота могла быть столь неживой? - Благодарю, - забрав чаван* с дымящим ароматным чаем из её руки, Харада ощутил, как по телу прошлась дрожь – её пальцы были ледяными. Та лишь коротко кивнула, по привычке, поднеся свой напиток, выпускающий тонкие ленты пара, к губам. Гробовая тишина вновь затянулась – они сидели так почти каждый вечер последней недели, в абсолютной тишине, и давно усвоив, что завязать длительный диалог не получится, Саноске лишь рассматривал её исподлобья, выпивая принесённый напиток. И теперь его янтарные глаза снова пробежались по ней, ища что-то новое. С виду разница с ней в возрасте не казалась слишком большой – могла быть младше него от силы на пять-шесть лет. Всё в ней, от очертаний хрупкого тела, до манеры движений были слишком изящными для только переступившей порог раннего юношества девицы, и глаза не сияли так же. Вглядываясь на её безупречное, но неживое лицо, рыжеволосый остановил взгляд на едва заметную родинку на скуле, которую почему-то приметил лишь недавно, и невольно засмотрелся. Тогда она подняла на него глаза, ощущая на себе сжигающий взор, но так и ничего не сказала. Харада, с досадой приняв факт своего разоблачения, сразу же отвёл взгляд и сделал большой глоток, тем самым обжигая язык, однако всего лишь сжал губы, мастерски это скрывая. Он не помнил, чтобы когда-либо бывал настолько напряжён и осторожен в общении с женщиной, особенно имея внушительный опыт. Саноске умел читать женщин, и умел очень хорошо. Превосходно знал особенности их тонкой натуры, как и толк в ухаживаниях и соблазнении. Впрочем, самурай считал женщин существами слишком прекрасными и необычными, чтобы принадлежать этому гниющему миру, и потому относился к ним подобающим образом. Всем попавшимся ему женщинам, от горделивых аристократок, до обыкновенных легкодоступных юдзё*, он выражал своё уважение – неспроста заработал себе завидную репутацию и море поклонниц в столице. Однако теперь он чувствовал себя совершенно безоружным – словно его собеседницу окружал невидимый прочный панцирь, который, казалось, было не уничтожить даже пушечным выстрелом. - Вы побледнели, - вдруг нарушила напряжённое молчание девушка. Едва успел бывший кумичо снова повернуть к ней голову, вернувшись в реальность, как почувствовал её ледяную ладонь у себя на лбу. Озадаченно вздохнув, Хана поставила чаван на поднос, убрав руку. - Предупреждала же не перегружать себя. Теперь у Вас жар, - разочарованно прикрыв глаза, она встала с места, быстро пошагав к выходу, оставив мужчину в непонимании. Лишь тогда Саноске, с самого утра игнорирующий протяжное нытье мышц по всему телу, заметил, как грудь пылает изнутри, и лёгкая противная дрожь пробирается по позвоночнику. К наступлению ночи жар усилился, напрочь повалив раненного обратно на футон. Тело потяжелело, и каждое лишнее движение давалось ему с превеликим трудом. Напоив бывшего кумичо горячим отваром шиповника, Хана приложила ко лбу тёплое влажное полотенце, укрыв двойным слоем одеяла. Не дошло и до полуночи, как больной совсем отключился, погрузившись в глубокий медвежий сон. Хозяйка дома так и осталась сидеть рядом, периодически меняя полотенце: жар не спадал. Рассматривая спящего с ног до головы, она остановила взгляд на его мужественном лице – копейщик действительно был необычайно красив. Крепкий и массивный, словно скала, он сейчас казался совершенно беспомощным. Самурая снова бросило в лёгкую дрожь. Вытерев капли пота с его лица, брюнетка слегка нахмурилась. Повышенная температура могла вполне быть результатом резко увеличившейся физической активности. Тем не менее, риск осложнений всё ещё присутствовал – если до утра жар бы не спал, пришлось бы снова вызывать лекаря. Ободрав слои одеяла, Хана рассмотрела обнажённый торс спящего. Никаких тревожных внешних признаков не было: рана оставалась сухой и чистой – после снятия швов даже не потребовалась перевязка. Осторожно вытерев пот с груди мужчины, брюнетка снова опустила задумчивый взгляд на порез. Вскоре глаза поймали шрам на животе мужчины, расположенный прямо над пупком. Ровный, чуть толще посередине, абсолютно бледный старый рубец. Его невозможно было не заметить ещё с первого дня. Ещё тогда девушка про себя отметила, что это – ничто иное, как метка попытки сэппуку: нечаянная рана не могла быть столь ровной. Задумчивый взгляд всегда на нём задерживался дольше положенного. И теперь, вновь его рассматривая, она едва слышно вздохнула, протянув руку ко шраму. Она сразу же остановилась, едва касаясь длинноватого рубца кончиком пальца. - И Вас небеса… не приняли? – в темноте раздался почти неслышный шепот, и Хана опустила потяжелевшие веки. С высоты столица казалась прекрасной. Можно было бесконечно любоваться порождающимся над городом рассветом. Тем не менее в тот день облака беспощадно задушили эту красоту – небо было покрыто густым слоем угрожающих мрачных туч. Всего лишь небольшая прядь беспомощных солнечных лучей вырывалась наружу из небольшого отверстия, однако и она была не способна одарить Киото характерным золотистым блеском. На краю обрыва виднелся хрупкий женский силуэт. Она стояла там достаточно долго, опустив взгляд на пропасть под ногами. Тем не менее, глаза всё поднимались обратно на город, с тоской рассматривая его, пытаясь поймать каждую незначительную деталь. Было весьма ветрено. С мерзким угрожающим свистом холодный вихрь то прекращался, то неожиданно начинался вновь, бесцеремонно теребя края её кимоно и длинные смоляные волосы. Она напоминала призрака белой девы – бледная, словно снег, и абсолютно неподвижная, словно бездушная статуя. Юное лицо казалось каменным, и лишь редкие кристальные слёзы, катившиеся из уголка глаз, доказывали, что это – живое существо. Жадно всматриваясь в образ едва проснувшейся столицы, словно пытаясь запечатлеть в памяти каждую черту, она медленно опустила веки, и из искусанных губ вырвался неуловимый вздох. Стопа изящно двинулась вперёд, повиснув в воздухе над пропастью – уже ощущался лёгкий дух свободы. Стоило лишь сделать следующий шаг, чтобы полететь, как птица, разорвать оковавшие душу цепи. Испариться без следа. Однако свободный полёт оказался недосягаемой роскошью. С новым порывом разгневавшегося ветра, мощный воздушный поток чуть отбросил её от края обрыва, едва позволяя удержаться на ногах. И тогда она открыла льдистые глаза, подняв их обратно на небо, и губы растянулись в горькой усмешке: тучи задушили последние солнечные лучи – словно небесные врата закрылись. Разлепив веки ближе к рассвету, Саноске почувствовал удивительную лёгкость. Мышцы, что словно были пропитаны титаном, не ныли тяжестью прошедшего вечера. Тем не менее, было невероятно душно, и вскоре бывший командир понял почему – слегка отодрав двойное одеяло, он снял со лба влажное полотенце, пропитавшее в себе пот, резко присел и шумно выдохнул. Мерзкой дрожи уже не было, взамен ощущалась приятная свежесть. Протирая переносицу, он свободно вдохнул, пытаясь сфокусировать зрение. И вскоре, краем глаз заметив знакомый женский силуэт, изумлённо расширил глаза и замер. Задержав дыхание, дабы излишне не шуметь, он засмотрелся – она лежала боком на татами* неподвижно, лицом к нему, и… спала. Самурай впервые видел на её лице столь мирное выражение. Возможно потому, что сейчас его не обжигали льдистым взглядом. Слегка наклонившись к ней, чтобы убедиться наверняка, копейщик сглотнул, прокусив нижнюю губу: все изгибы женственного тела словно были выставлены напоказ. В ритм с тихим дыханием, равномерно поднимающаяся-опускающаяся грудь, глубокий изгиб талии, и слегка выгнутое бедро, обнажённые по колено тонкие ножки и виднеющаяся под воротником кимоно ложбинка. Зрачки сразу же расширились, пробуждая острое желание – до смерти захотелось дотронуться до неё. Рассыпанные по татами пряди сияющих смоляных волос открывали вид на длинную тонкую шею, и когда взгляд зацепился за пухлые розоватые губы, Саноске осознал, что может не сдержаться. Сердцебиение сразу же ускорилось, сбивая дыхание. Поэтому поспешно отводя взгляд, он напряжённо сжал пальцами одеяло, дабы угомониться – мужскую сущность никто не отменял. Прийти в себя удалось не без труда, но достаточно быстро. Если уж и было что-то могущественнее мужской похоти, так это – сила воли. У бывшего кумичо её было предостаточно. Лишь вновь посмотрев на спящую девушку, он внезапно осознал, что та наверняка пролежала так всю ночь, и ужаснулся. Не раздумывая, схватив края одеяла, он снова наклонился к ней. От его взгляда не ускользнуло то, как она беспокойно сжала кулаки во сне, слегка нахмурившись. И Харада вновь уставился на неё, задумавшись. Однако, его руки вместе с одеялом так и остались висеть в воздухе, едва касаясь её плеча, когда Хана внезапно открыла глаза. Напряжённо смерив его взглядом, та буквально вжалась в татами, задержав дыхание, и Саноске снова уловил в этом взгляде нотки неконтролируемого ужаса. Слегка сморщив брови, девушка замерла на месте, лишь сильнее прижимаясь спиной к татами, словно старалась проделать в ней дыру. - Всего лишь хотел укрыть тебя, - на одном дыхании негромко заговорил рыжеволосый, немного отстранившись. – Не надо меня бояться. Брюнетка ничего не ответила, лишь недоверчиво обратив взор на одеяло, края которого сжимал в руках, и снова обратно на бывшего командира. Тот попытался растянуть губы в мягкой, едва уловимой улыбке, но так и не проделал лишнего движения. Резко отводя взгляд, она прикрыла глаза, ожидая, пока мужчина окончательно отстранится. - Я Вас не боюсь, - наконец колко заговорила та, и шумно выдохнула, смягчив тон. – Просто не трогайте меня, пожалуйста. - Не хотел тебя будить, прости, - Харада отпустил одеяло, не отрывая взгляд от сразу же присевшей девушки, и добавил, решив сбавить напряжение в воздухе. – Почему отдыхать не ушла? - У Вас был сильный жар. Но, как погляжу, самочувствие уже улучшилось, - отрезала та, заметив валявшееся рядом влажное полотенце, и после недолгой паузы встала с места, пошагав к выходу. – Пойду за завтраком. На следующий день, предупредив, что отлучится ненадолго на городской рынок, Хана оставила самурая одного, убедившись, что самочувствие последнего этого позволяет. Если ранним утром небо казалось ясным, то ближе к полудню успели скопиться густые тучи – вечером можно было ожидать очередного ливня. Уже незадолго после ухода молодой хозяйки, копейщика начала угнетать смертельная скука – на месте не сиделось. Смотреть на стены небольшой комнаты уже казалось невыносимым, и дабы не упустить представившуюся возможность, он решил наконец осмотреться – выходить из комнаты доводилось всего раз, буквально пару дней назад, когда пытался ходить самостоятельно, да и удалось разглядеть лишь достаточно маленькую гостевую комнату. Поэтому, не испытывая собственное любопытство дольше, Саноске раздвинул сёдзи и вышел. Первая, уже знакомая комната была обставлена достаточно скромно – стол, окруженный двумя парами дзабутон* с простой вышивкой, тансу*, окиандоны в углах и одинокое дерево бонсай недалеко от входа, являющееся единственным украшением в комнате. На противоположной стороне выхода из спальни, рядом с небольшим шкафчиком, находилась ещё одна раздвижная дверь, и вновь коротко осмотревшись, бывший командир пошагал к ней. Первое, что он почувствовал, раздвинув сёдзи, был сильный, невероятно приятный аромат. Однако, рыжеволосый так и не смог определить его сразу. В нём присутствовало невероятное количество всевозможных цветочных и травяных ноток, и от обильных благовоний голова слегка закружилась. Эта комната достаточно отличалась от первой – большой высокий дайбан заменял стол, а подушки для сидения отсутствовали вовсе. Взгляд сразу же зацепился за цветочную композицию в высокой вазе с узкой горловиной в углу напротив входа. Оно было скромным, но невероятно изящным, придавая атмосфере некую живость. Однако стоило приглянуться, как рыжеволосый с изумлением сузил глаза: из вазы выглядывали сушёные цветки хиганбана*. Ещё с древних времён считалось, что если привести этот ядовитый цветок в дом – вспыхнет пожар. Алая красавица любила расти на полях сражений, где пролилась кровь воинов, словно впитав её, дабы получить свой яркий окрас, и потому заработала себе титул цветка мёртвых. Его страшились сажать даже в садах, несмотря на невероятную своеобразную красоту. Самурай долго рассматривал багряные лилии с любопытством, словно гипнотизированный, пока взгляд не прошёлся по огромному подносу, расположенному в середине комнаты – на нём почти не было свободного места. На одном краю находилось мешочки с ароматными сушёными цветами и травами, рядом с ними – небольшие сосуды эфирных масел. Около трав стояла небольшая ступка для толчения, а так же различные инструменты, напоминающие тупые ножи. Однако столь приятный аромат, заполнивший комнату, исходил от разнообразных пар ещё не высохшего декоративного мыла ручной работы, аккуратно разложенных на поверхности комода у стены – он был больших размеров, чем тансу в гостиной. Подойдя ближе, Харада начал с интересом изучать увиденное. Некоторым были приданы формы цветков, другие отличались гладкой поверхностью, но были разрисованы замысловатыми узорами. Ни одна пара не походила на другую, отличаясь и цветом и запахом – самым первым самурай уловил аромат лотоса, а после – маття*. И тогда копейщик невольно улыбнулся: вот почему Хана всегда пахла цветами. Вскоре глаза уловили лёгкое металлическое сияние из приоткрытого ящика шкафчика. Некоторое время поколебавшись, рыжеволосый, проиграв любопытству, протянул ручку на себя, тем самым открыв себе её содержимое. Волчьи глаза расширились: предметом, привлёкшим его внимание, оказался танто* с обмотанной кожаной лентой рукоятью – подобное орудие могли носить исключительно представители самурайского сословия, иногда доктора или весьма знатные торгоцы для самообороны, а реже – женщины высшего света. А со времён правления Токугава подобные кинжалы утратили свою символичность и встречались всё реже. Замерев в оцепенении, бывший командир долго не отводил взгляд от кинжала, погрузившись в гадания. Рынок Шитамачи был оживлён, как никогда – после сдачи города в руки нового правительство мир продержался в Эдо больше пары месяцев, и горожане постепенно начали расслабляться. Обстановка стояла сравнительно спокойная, хоть и цепные псы императора всё ещё рыли каждый уголок, в поисках потенциальных сторонников сёгуна. Война давно двигалась на север. Новое правительство уже имело почти абсолютный контроль над южной частью страны, не считая небольшого отряда повстанцев в семейном храме Токугавы Ёсинобу: большей угрозой из себя сейчас представляли именно северные кланы. Хана на дух не переносила похождения на рынок в полдень – он так и кишел людьми. Вперемешку с отвратительной летней духотой это становилось адом на земле. Пробраться сквозь густую толпу потных, шумных жителей казалось невозможным, и словно длилось целую вечность. Впрочем, столкновений с вечно спешащими горожанами было не избежать, и от каждой стычки по спине брюнетки бегали мерзкие мурашки. Тем не менее, особого выбора не оставалось. Давно привыкнув к столь ненавистным регулярным походам на городской рынок, девушка заметно усовершенствовала навык успешного избегания всевозможных столкновений, плавно уворачиваясь. И снова где-то со стороны послышалось отборное ругательство недовольного чем-то ворчуна: слух уже привык воспринимать подобное, как обыкновенный шум. Приметив издалека небольшую лавку, от которой даже на таком расстоянии несло разными благовониями, темноволосая ловко проскользнула сквозь толпу, вскоре добравшись до неё. Хозяином лавочки являлся невероятно энергичный для своего возраста старичок, знаменитый местный долгожитель. Хоть он и упорно не делился своим секретом, всё равно оставался любимчиком в обществе, обладая невообразимым природным шармом. Это был пожилой мужчина с длинной острой бородой, белоснежным пучком на макушке, и настолько узкими глазами, что их было не разглядеть вовсе. На лавке продавались ароматное мыло, свечи и палочки благовоний – спрос на подобные продукты в качестве подарков активно рос. Как правило, к вечеру уже ничего не оставалось. Уже на расстоянии десяти кэн* в нос ударял целый букет ароматов: так и можно было стоять и дышать пропитанным ими воздухом часами. - А, дорогая, ты очень вовремя, - завидев подошедшую, старик сразу расплылся в улыбке. - Добрый день, Нобу-сама, - почтительно кивнув в ответ, Хана осмотрела лавку: половина уже пустовала. – Неужели это всё за утро продать успели? - Набросились как волки, завидевшие свежую дичь, ей-богу. И мыла совсем не осталось, - пожимая плечами, тот хрипло расхохотался. - Надеюсь, этого на сегодня хватит, - протянув тому достаточно большую деревянную коробку, обмотанную в ткани, девушка улыбнулась краем губ. - В последнее время, право, реже приходишь, - схватив коробочку, с энтузиазмом принявшись распутывать узел ткани, словно ребёнок, которому подарили сладости, старичок вдруг посерьёзнел, подняв сжигающий взгляд на темноволосую. – Неужто у тебя кто-то появился? Пора бы тебе, а то шарахаешься от мужиков, как Куродзука* от монахов. - Прошу прощения за это. Вторую партию принесу уже завтра – она высыхает, - плавно игнорируя сказанное, Хана слегка поклонилась. – Заодно и заберу основу, чтобы сделать ещё до следующей недели. - Ярэ-ярэ*, ну что за женщина, - наигранно вздохнув, пожилой продавец обречённо покачал головой. Внезапно взгляд девушки замер на одной точке в толпе, пока старик принялся увлечённо изучать содержание коробки, словно позабыв об окружающем мире. Льдистые глаза сразу же расширились – в них постепенно возрождался немой ужас. В направлении лавки, вдоль улицы, шёл мужчина, пробиваясь сквозь толпу. Хмурый, с густой чёрной бородой, не слишком высокий, но достаточно массивный, и с повязкой на одном глазу. Ясно разглядеть лицо мужчины на таком расстоянии было практически невозможным, тем не менее это мало что меняло. В горле застрял ком, и дыхание сбилось. Темноволосая почувствовала, как ватные ноги приросли к земле, а губы начали дрожать от нахлынувшей волны паники. И разум перестал различать реальность от иллюзий – на губах одноглазого мужчины померещился мерзкий звериный оскал. - Невозможно… это невозможно, - шёпотом словно твердя сама себе, стараясь угомонить нарастающую дикую панику, остывшим взглядом рассматривая приближающегося мужчину, Хана почувствовала, как мурашки пробежались по телу. Воздуха стало катастрофически не хватать, и лоб покрылся холодным потом. Брюнетка моментально побледнела, словно увидела призрака, ощущая, как земля постепенно уходит из под ног с каждой секундой. Паника слегка отступила, стоило лишь разглядеть лицо – незнакомец прошёл мимо, даже не смотря по сторонам. Однако, даже от осознания того, что разум всего-лишь игрался с ней, легче не стало. Темноволосая простояла неподвижно, пытаясь угомонить бешеное сердцебиение, ещё несколько минут после исчезновения мужчины из виду – губы всё ещё дрожали. На некоторое время потеряв чувство реальности, девушка резко вздрогнула, когда ей на плечо легла чужая ладонь. - Ты что, ёкая увидела? – из транса её вытащил голос добродушного старика. - Нет, я… - едва выговаривая слова, Хана шумно вздохнула, опустив взгляд, и восстановив дыхание, поклонилась. – Я загляну к Вам завтра, Нобу-сама. Всего хорошего. Прежде, чем ошарашенный старик мог что-либо ответить, девушка молниеносно пошагала прочь, растворившись в толпе. Дорога до дома казалась бесконечной. Слух улавливал даже самый незначительный шорох, и того было достаточно, чтобы напряжённо ускорить шаги. Чужой топот и не беспокоящий ранее шум теперь казались оглушающие громкими. “Я буду ждать тебя в Аду…” Мерзкий шёпот послышался прямо над ухом, и противные мурашки пробежались по всему телу, заставляя оцепенеть на месте. Сжав кулаки, темноволосая резко обернулась, но так и никого не обнаружила за спиной. Оглянувшись, который раз убеждаясь, что это – всего-лишь злые шутки подсознания, она ускорилась ещё больше, кусая нижнюю губу. Омерзительный хриплый шёпот преследовал на протяжении всего пути. Хана лишь сильнее сжимала кулаки, до хруста, упорно игнорируя слуховые иллюзии. “Я буду ждать тебя в Аду…” Этим вечером бывший командир впервые ужинал вместе со своей спасительницей: до того, как самурай начал ходить самостоятельно, еду ему подавали в постели. Теперь же, усевшись за накрытым столом, рыжеволосый наконец начал чувствовать себя здоровым. Паршивое чувство бесполезности постепенно его отпускало. Ужин был достаточно скромным, состоящий лишь из якидзаканы* с рисом, впрочем, копейщик и не привык к излишней роскоши в казармах. Разделяя мясо от позвоночника рыбы, Саноске исподлобья наблюдал за хозяйкой дома – несмотря на уютную обстановку, атмосфера стояла напряжённая. Ещё с самой секунды её возвращения домой, копейщик приметил, что темноволосая была непривычно бледной. В прибавок казалась напряжённой, словно струна сямисэна*. Если при нормальных обстоятельствах разговорить последнюю было сложным, то теперь вытянуть из неё хоть одно слово казалось вовсе невозможным. За столом они сидели достаточно долго, тем не менее, за всё это время Хана так и не притронулась к еде, лишь сжимая чаван с остывшим чаем в руках. Её пустой взгляд был обращён куда-то вниз, и сама девушка казалась абсолютно отстранённой от реальности, плывя на глубине собственных размышлений. Даже кусок в горло не лез, пока Харада наблюдал за тревожными изменениями. В самом деле, отличия заметить было весьма сложным – различия между её привычным поведением и нынешним состоянием были не так велики. Однако, за всё это время рыжеволосый научился читать даже малейшие изменения. Теперь, её лицо не просто казалось неживым, оно походило на лицо призрака умершего в муках. И самурай нахмурился ещё больше, когда темноволосая принялась наливать ему чай: у неё еле заметно подрагивали руки. - Тебе нездоровится? – не выдержав, нарушил длившееся весь вечер молчание Саноске, пристально посмотрев на неё. - Должно быть, просто немного устала, - ответ последовал не сразу: лишь заметив, что скоро чай прольётся за края чашки, Хана пришла в себя, опустив чайник на стол, и протянула напиток самураю. Говорила она механически, и Харада никак не мог усмирить беспокойство в груди. За весь вечер она даже не подняла взгляд с татами. И сейчас в его янтарных глазах виднелись оттенки печали – никогда не доводилось видеть девушку в подобном состоянии. И хоть та достойно держала бесстрастное лицо, он отчётливо ощущал – нечто грызло её изнутри. - Я буду у себя. Если понадоблюсь – зовите, - через некоторое время она снова заговорила на одном дыхании, и встав с места, поспешно покинула комнату, оставив мужчину в одиночестве. Задвинув за собой сёдзи, темноволосая подошла к тансу, опираясь руками о края, и опустив голову, шумно вздохнула. Закрыв глаза, она сжала пальцами переносицу, пытаясь угомониться. Дыхание было тяжёлым и сбивчивым, словно каждый глоток воздуха застревал комом в горле. Плечи подрагивали – напряжение всё никак не отпускало. Из губ вырвался тихий, сдавленный рык. Шепча что-то неразборчивое себе под нос, Хана потянулась за нижним ящиком, лихорадочно что-то ища в шкафчике. Вскоре дрожащие руки вынули небольшой токкури* с пробкой. Прижавшись спиною к стене, словно нарочно стукнувшись о неё как можно сильнее, дабы привести себя в чувство, она налила первую чарку, сразу же осушив её. Сморщив брови, прижимая тыльную сторону ладони к губам, она ощутила, как рисовое вино сжигает грудь, оставляя за собой горько-сладкий привкус. Вторая чарка пошла наиболее плавно – горло привыкло к жгучему спирту, а с третьей вкус вовсе перестал ощущаться. Откинув голову назад, прижимаясь макушкой к стене и опустив усталые веки, брюнетка медленно скользнула вниз, усаживаясь на татами. Дрожь отошла на второй план, заменившись теплотой в груди. Поставив кувшинчик сакэ в сторону, она облегчённо вздохнула, просидев неподвижно некоторое время, так и не заметив, как пара янтарных глаз наблюдали за ней сквозь узкую щель сёдзи.