Довольно странно уже после завершения сделки говорить, что вас обокрали, только потому, что противоположная сторона оказалась умнее вас.
Горга Хатт слыл тем ещё скользким гадом и в то же время разумнейшим из всех хаттов в округе, а то и на планете. Быть может, потому и выжил, пока остальные его менее дальновидные сородичи тщетно пытались бороться с храмовниками теми методами, которых последние не одобряли — от слова «совсем». Противостояние между Эдорʼдаи и хаттами было коротким, но оттого не менее кровавым и жестоким. Когда же пыль на полях сражений улеглась и храмовники с гордо поднятой головой торжественно вернулись обратно в свою обитель, а общественность более или менее успокоилась и не хваталась за бластеры от каждого шороха, из ниоткуда вынырнул Горга, да не с голым задом, как-то полагалось беженцу или изгою, а с целой бизнес-сетью, раскинувшей свои щупальца далеко за пределами архипелага. Последующие шаги хатта обескуражили всех, поскольку параметра «добродетель» в графе личных качеств никогда ни у кого из этой брюхоногой братии не было и в помине. Но назвать как-то иначе его нашумевшую кампанию по восстановлению инфраструктуры и дальнейшего развития поселений за его собственный счёт не поворачивался язык. Храмовники, разумно рассудив, что хуже от этого точно не будет, поручили хатту приглядывать за всем этим новоявленным безобразием, отныне гордо именуемым обществом независимых граждан, категорически отказавшихся подчиняться Храму и предпочитавших свободные рыночные отношения. По иронии судьбы или, скорее, с подачи самого Горги, весь «независимый» магистрат со всем сопутствующим болотом (включая сам «свободный» электорат) принадлежал именно ему. И если сначала хатта вся эта возня забавляла и порой доставляла удовольствие, то вот сейчас ему совсем было не до смеха и уж точно не до блаженства — вот-вот могла разразится самая настоящая буря, грозившая разрушить привычный порядок вещей. Хатт, вопреки традициям его племени, предписывающим вольготно развалиться на грави-стуле и наблюдать, лично шастал между коробов с «новыми дроидами, но со старыми дырками» и проклинал всё на свете, попутно оценивая товар. Помощники разбежались — когда хатт был зол, мог и прибить под горячую руку, и хотя подобное не случалось лет четыреста, страх всё же остался. До сих пор ему везло: ни крупных войн, ни великих потрясений, каждый сидел в своём углу и на чужой не зарился — одним словом, стабильность и процветание. Но, видимо, Фортуне надоел однообразный стиль жизни её избранника, и она вывалила на него весь ворох проблем, которые наверняка откладывала в долгий ящик. Сегодня всё пошло наперекосяк: вконец оборзевшие континенталы уничтожили караван, идущий на остров, партия дроидов, на которых он так рассчитывал, оказалась «знаменитой» серией НК-77¹ с модификацией… пожарного. Так что если жертве суждено было умереть, то либо от сердечного приступа, либо от смеха, причём хатт склонялся именно ко второму варианту, поскольку ходячий мясник-огнетушитель с улыбочкой идиота вызывает весьма определенные ассоциации с психически нездоровыми личностями, решившими так «пошутить». И придраться к поставщику нельзя — допотопный дроид-курьер давным-давно исчезнувшей серии весьма точно заметил: если товар в состоянии функционировать, значит, он в порядке, ну, а пара старых дыр и дурацкий внешний вид роли не играют, равно как и модификация. Ведь работает же! Осталось только придумать, как впарить этих механических маньяков магистрату и объяснить храмовникам причину закупки дроидов-убийц. Хатт сплюнул на пол, вспоминая ещё один паршивый инцидент из начавшейся полосы неприятностей. Только вчера вечером храмовники вырезали активистов, устроивших с подачи магистрата какой-то идиотский митинг, вылившийся в ещё одно противостояние Храма с общественностью. Которая уже какой год яростно требовала кровной мести за невинно убиенных «детей» двадцати и больше лет отроду — подобный митинг был не первым в череде подобных и в большинстве своём заканчивался лишь сломанными конечностями и выбитыми зубами. Ну, а когда храмовникам было совсем лень возиться, полудурков сдувало из-под стен, как мусор, которым они, несомненно, и были. По крайней мере, в глазах Горги. Увы, они чем-то конкретно разозлили Стражей, или Часовых, причём настолько, что те устроили настоящую охоту за уцелевшими, коих был едва ли не с десяток, а после отослали с курьером «посылки», прикрепив сообщение, в котором язвительно заметили, что только сокращали поколение больных идиотизмом, и выразили обеспокоенность количеством заболевших за последние годы. Реакция общественности была весьма предсказуема. Но отнюдь не похороны суицидальной молодёжи волновали хатта. То, что полторы сотни разумных пустили под нож, хатта действительно беспокоило мало, однако неприятности со стороны Эдорʼдаи ему были нужны в самую последнюю очередь, а именно они и будут обеспечены в кратчайшие сроки — ответственности за действия магистрата с него никто не снимал. Тем более что методы изъяснения будут далеки от дружеских бесед. С другой стороны, едва ли храмовникам нужна потеря такой фигуры как хатт, поскольку в его руках начиналось и заканчивалось множество нужных ниточек, за которые он мог подергать в «нужном» направлении, да и кто другой согласится поставлять им информацию бесплатно, попутно хорошенько проанализировав её. Однако если подумать… Сновавший туда-сюда хатт резко затормозил, будто влетел в никому кроме него не видимую преграду. В его голове постепенно начали сходиться те самые пресловутые ниточки, связываясь воедино, и картина, которая постепенно стала обретать чёткость, ему не нравилась. И нападения континенталов, и испорченная партия, и даже вырезанные активисты — звенья одной цепи, и пинать в таком случае на фортуну — всё равно что расписаться в собственном интеллектуальном бессилии. Ведь если начать докапываться до всех первопричин, можно было нарыть тако-ое дерьмо, что вскоре сам пожалеешь о том, что ввязался в это дело. Но вот выбора-то у него особо не было: хатт прекрасно понимал, что стоит ему заартачиться — и храмовники накинут на его шею удавку и будут держать на коротком поводке. Так не лучше ли сразу пойти навстречу и избежать участи подворотной шавки, сохранив таким образом и лицо и определённую свободу? Как обустроить всё так, чтобы его добровольное сотрудничество не выглядело челобитной, хатт знал превосходно, да и храмовники всё же не дельцы. Однако ему стоило поспешить. Хатт хотел было открыть рот, чтобы позвать слугу, но опоздал всего лишь на мгновенье — последний кубарем вкатился в помещение, едва не впечатавшись в один из ящиков. Тут же вскочив, родианец бросился к хатту, беспомощно раскрывая рот и выдавливая из горла едва слышные хрипы, — бедолага бежал так долго, что даже вечнозеленая кожа сменила свой цвет на бледно-салатовый. Первым желанием хатта было хорошенько врезать наглецу, посмевшему столь бесцеремонно ворваться к нему. Но, здраво рассудив, что излишки несвоевременно проявленной агрессии могут вылиться в крупные проблемы, участливо посмотрел на родианца, который постепенно приходил в себя. — Итак… ещё раз, медленно, — прогундосил Горга, про себя проклиная неисправный вокабулятор и криворуких скакоан. — И внятно. Запыхавшийся родианец лишь беспомощно взглянул снизу вверх на бледноватого хатта и, наконец, отдышавшись, выдавил два слова, заставившие Хатта, разменявшего уже почти второе тысячелетие, совсем не героически вздрогнуть, а затем и тихо выругаться — все планы банте под хвост: — Красный Магистр.* * *
Идя по улицам городка, названия которого Меодир не удосужился запомнить, он с трудом скрывал удивление от перепуганных горожан: лет двести-триста назад здесь была только кучка хибарок и всё те же перепуганно-злобные обыватели. На его памяти никто и никогда не высказывал ордену каких-либо симпатий. Только страх и зависть. Казалось бы, когда они отправились едва ли не в изгнание, страсти должны были поутихнуть. Но нет. Меодир резко остановился — как раз вовремя, чтобы переждать тёмный поток помоев, шумно плюхнувшийся на дорожку всего в шаге от него. В нос тут же ударил зловонный запах ночного горшка — злоумышленник явно не поскупился, вылив за раз не менее ведра этой дряни. Пауʼан лишь едва поморщился на это нелепое покушение, и в следующее мгновенье смердящая лужа оказалась уже за его спиной, а сам магистр преспокойно направился к лавке, носившей красноречивое название: «Дворец Горги». По правде говоря, называя это сооружение лавкой, паладин сильно покривил душой: это была полусферическая двухэтажная конструкция, несколько невзрачная на вид, с узенькими окошками бойниц и со стенами толщиной в полтора метра, способная спокойно держать огонь крупнокалиберных осадных орудий. А уж что там под землёй… И, тем не менее, это «чудо» служило товарообменным пунктом и пристанищем караванщиков на случай всяких непредвиденных обстоятельств. Именно здесь находилась реальная власть, здесь сходились ниточки, за которые дёргал подлинный правитель-кукловод. Здесь решалось всё. На какое-то время пауʼан застыл у бронедвери, словно не решаясь войти, а на деле пытаясь подавить внезапно возникшее желание разнести проклятое сооружение на атомы. Однако выхода не было. Пересилив себя, Меодир с обречённым вздохом толкнул дверь, переступив черту порога. Черту, обозначавшую для него одно — назад дороги уже не будет. Призывно зазвенели колокольчики, радостно извещая о посетителе. И тут же резко смолкли, зажатые в тисках Силы. Агониризирующая мелодия ударилась несколько раз о стены и стихла, растворившись в вязком полумраке напряжённости. Пауʼан шумно втянул воздух и негромко, но отчётливо позвал: — Горга. Горга Лангру Стокко Виззас. Ответ последовал незамедлительно. Однако совсем не тот, которого ожидал сам магистр: — Меко! — Хатт вылетел из проёма с распростёртыми объятиями, улыбаясь на всё лицо, и быть пауʼану сбитым с ног, если бы тот в последний момент не шагнул в сторону, избежав встречи с подобным радушием в тонну весом. — Сколько штормов, столько лун! Дай-ка вспомнить… — Хатт картинно закусил палец, а затем не менее театрально начал по очереди загибать пальцы другой руки, будто считая, сколько именно они не виделись. Как только последний палец сложился в забавный кулачок, хатт тут же ткнул им под нос Меодиру, взревев: — Четыре! Четыре сотни ситховых человеческих лет мы не виделись, Меко! И тут ты заявляешься! Подумать только! — показной гнев уже сошёл с его лица, и теперь Горга был само миролюбие. И, решив, видимо, добить пауʼана, добавил не терпящим возражения тоном: — За это определённо стоит выпить. Пока хатт весьма проворно для его веса пробирался между ящиками к прилавку у стены, Меодир старательно делал вид, что ему всё безразлично, казалось, бесцельно блуждал взглядом по многочисленным стеллажам, заставленными чем попало, и куче хаотично разбросанных коробок, накрытых старыми, потемневшими от времени тряпками, которые часто используются для завешивания дверных проемов. Пауʼан едва заметно усмехнулся — похоже, что комнату так обставили специально для него, на случай непредвиденной агрессивности переговоров. Тем временем хатт-таки выудил искомое. В редких лучах солнца, проникавшего сквозь узкое окошко, янтарным мёдом блеснула бутылка, и Горга поспешил толкнуть речь, иначе подобное жеманство назвать было нельзя: — Меко! — торжественно начал хатт, протискиваясь в щель между стеллажами. — Ты знаешь, что это за чудо? Нет? Так и думал. Невежам вроде тебя это простительно, но не узнать знаменитый палиссийский коньяк — это всё же слишком. С этими словами хатт откупорил бутылку. Аромат растёкся по всей лавке, и хатт мечтательно вдохнул пары алкоголя. — Эвона и Ардоса²! Потребуется всё могущество самой высокой поэзии, чтобы найти достойное сравнение этому сказочному напитку. — И обладать железным желудком и парой печёнок, — наконец обронил пауʼан, осторожно принимая бокал из рук Хатта. Аромат и вправду был чудесным, но в этом-то и крылось всё коварство напитка. Всего один бокал — и большинство разумных, не обладавших сильным иммунитетом к ядам, отправлялись к праотцам, поскольку делался он из крайне сильнодействующего токсина цветка палиссы, росшего на захудалой планете на границе экспансии. Несмотря на смертоносное действие эссенции нектара, любой другой яд терял свои свойства, порой придавая специфический вкусовой оттенок, — эдакий своеобразный шарм для гурманов. А про изысканные вкусовые пристрастия хатта Меодир знал не понаслышке. — Узнаю тебя, Меко, — одобрительно протянул хатт, пригубив из своего бокала и зажмурившись от удовольствия. — Но, в конце концов, порой твоё занудство и осторожность могут сильно утомлять и даже вредить дружеским отношениям! — Добавлять сонную тихоню³, — задумчиво протянул пауʼан, так и не притронувшись к напитку, — это ещё один сумасшедший гурманский рецепт или попытка избавится от «дорогого друга»? Признаю, оригинально, но довольно глупо — её мягкого запаха не перебьёт даже коньяк, а эффект несколько непредсказуем. Однако хатт лишь хмыкнул. Отпил ещё и продолжил: — Можешь мне поверить, она тут только для вкуса, да и попытаться убить тебя — себе дороже. Но ведь ты не просто так пришёл к старому другу, верно? — Твоя прозорливость делает тебе честь, — небрежно ответил пауʼан, стараясь не добавлять в речь сарказма. — Но своих клоунов из коробов можешь отослать. И зачем весь этот дешевый спектакль? — Хо! Не в моих традициях начинать любой деловой разговор без предварительного… вступления. Да и дроиды, — хатт махнул в сторону ближайших коробок, в которых раздалась какая-то приглушенная возня, — тебя вряд ли остановят. Итак, что всё-таки заставило Магистра Паладинов прийти в мою нескромную обитель? Пауʼан перевёл дыхание и выложил всё как есть, без обиняков и оговорок. Горга слушал внимательно, не перебивая, со странным задумчивым выражением на лице. Когда пауʼан закончил свой рассказ, Горга осторожно отставил свой бокал и с нотками обреченности произнёс: — Значит, они всё же вернулись, Меодир, — исчезли из голоса шутливые интонации, хатт даже перестал пользоваться полуиздевательским сокращением имени магистра. — Через столько лет… И ты пришёл только спустя два дня, когда судьба подкинула вам этого гадёныша… Знаешь, — тут голос Хатта предательски надломился, — лучше бы его убили. Там или тут — неважно. Я не хочу… — Чтобы повторилось то же, что и с Варлой или Умбарой⁴? Сильно сомневаюсь, что он будет способен сделать это в одиночку. По крайней мере, лет тысячу-две точно. — Ты не понимаешь, — хатт вздохнул и отвернулся, подставляя широкое лицо под тёплые лучи солнца, словно они могли разогнать царивший в его душе мрак. — Для них нет времени. Тысяча, две, три… Им плевать. Ты пока не знаешь всех возможностей этих тварей. Их создала не природа. Не-ет… Их породила Бездна. Превратила в оружие. Сильное, умное. Безжалостное, — хатт не говорил, выплевывал слова, как ругательства, выковывая их в горниле, казалось, давно угасшей ненависти. Но даже сквозь всю проступающую злобу сквозил ничем не прикрытый страх. — Ты не увидишь в его глазах сострадания, он никогда не попросит пощады, для него не существует боли. Он встретит смерть так, как мало кто может — принимая всем естеством. Восхищаясь. — "Ashor do Ahal". "Сражайся или умри". Ты про это? — Пауʼан вздохнул, поправив воротник своего одеяния. — Он сказал это мне. Перед тем как мы попытались впихнуть ему мундштук, который был, к слову, из стали. Перекусил. — "Tauʼra jene Lai tere Ahal". "А умирая, не сдавайся". Вам не сломить его — не тратьте время. Когда-то мои предки пытались и были изгнаны из собственного дома или перебиты. — Я не пришёл за новым способом пытки над палачами твоего народа, Горга. И я не хочу ломать или убивать его, — Меодир подошёл вплотную к хатту. Тот всё так же стоял к нему спиной, видимо, вспоминая самый постыдный эпизод истории для его народа: далекие предки Горги, ветераны Сумеречных Войн, все же сумели передать потомку кристалл памяти — утерянную технологию, позволяющую пережить то же, что и записывающий. Горга просматривал записи каждые десять лет, и пауʼан знал, что просит почти невозможного, но всё же продолжил: — Он не знает общего языка, только старый хаттский. Пойми и ты, Горга, война… — ...кончилась? — неожиданно взъярился хатт, резко повернувшись и застыв перед самым лицом Меодира так, что тот смог рассмотреть каждую трещинку на его морщинистой коже. — Да пока хоть один из этих жив… — Есть шанс всё исправить, — жёстко отрубил пауʼан. — Выслушай же, наконец! Его нельзя вот так просто убить — кристалл не позволит. Но, пустив всё на самотек, мы подпишем себе смертный приговор с отсрочкой в пару тысяч лет. К тому времени мы уже вряд ли сможем сдерживать его. Он и так на грани безумия, а за время заточения окончательно свихнётся, и тогда будет... — пауʼан резко смолк, словно уже видел последствия такой стратегии. А затем добавил сухо: — Резня. Чудовищная резня всего, что шевелится, дышит или думает. Да, планета станет его темницей, и, вполне вероятно, он сам погибнет, но какой ценой? — Раньше тебя не волновала цена, — неестественно тихо ответил хатт, словно и не было внезапной вспышки гнева: он всегда пасовал перед пауʼаном, стоило тому резко осадить его. Меодир на это только пожал плечами, с легкой тенью превосходства кивнув в подтверждение его слов. — Ты был истинным паладином: не считаясь с потерями, упрямо шёл к цели, пока не достигал её. Тебя не заботили другие, — хатт устало облокотился на ящик, рассматривая старую бурую ткань. Он никогда не любил говорить на эту тему. Не любил вспоминать двойное предательство того, кого называл другом, презирал и его, и себя за то, что когда-то разные цели заставили их преступить черту. — Там, на Хайпори… Договорить хатт не успел — горло сдавила невидимая удавка, заставив проглотить остаток фразы. — Хайпори-4 в прошлом, — выдавливая каждое слово, тяжело ответил пауʼан. Хатт только усмехнулся. В мягком полумраке блеснула стрелка длинного тонкого шрама, до этого аккуратно скрываемая Горгой. — Не для всех. — Так или иначе, тот инцидент исчерпан. А наш — нет, — пауʼан ослабил хватку, и Горга почти с наслаждением вдохнул чуть затхлого воздуха. — Ты — единственный, кто более или менее знаком с их традициями, языком и культурой. Да и вообще тот, кого он воспримет как еще одного собеседника. — Собираешься через меня попросить помиловать нас, когда он вымахает до трёх метров и будет способен выкручивать кости силой мысли? Или предложишь ему тихо посидеть в застенках, чтоб никто не пострадал? — издевательски поинтересовался хатт, а затем заорал: — Ты либо глухой, Меодир, либо идиот. Он не будет нас слушать! Для него мы мусор! Единственное, что важно для таких, как он, — возможность разрушать. Уничтожать. Они веками искали способы стать создателями абсолютного хаоса. И ты... ТЫ!.. Хатт не мог подобрать слов, чтобы в полной мере выразить своё мнение об умственных способностях Меодира, раз за разом прибегая к самым разнообразным ругательствам. На исходе второй минуты пауʼану изменило его терпение, и он рявкнул, сразу заставив того замолчать. — Довольно. В одном ты прав: он — дитя разрушений. Бесполезно останавливать бушующий поток голыми руками. Однако нам под силу задать ему направление… — К чему ты клонишь? Погоди-ка, — глаза Хатта стали размером с блюдце, а сам он побледнел как мел. — Собираешься обучить его? — Именно. Обучить. Обучить укрощать свой нрав, не бросаться дарованным могуществом направо и налево. Обучить направлять ярость и гнев в более продуктивное русло. — Спятил? — взвился хатт спустя пару секунд после того, как до него дошёл смысл сказанного. Ещё какое-то время ушло на то, чтобы понять, что пауʼан не шутит и не издевается. — Это всё равно что выбежать перед НК47 и заорать: «Я кретин! Пристрелите меня!». — Мои методики обучения несколько… необычны, — не обращая внимания на хатта, продолжил тем временем Меодир. — Почти уверен, что они дадут приемлемый результат. — Угу, — издевательски протянул Горга, несколько попятившись — От твоих методик уже загнулось двое учеников. А от этого скорее загнемся уже мы. — Совет дал разрешение взять его в качестве третьего. С одним условием: во время разговора он будет более или менее адекватен. Второй собеседник должен быть не заинтересованным лицом и желательно тем, кого наш дрэтос сильно недолюбливает. Срок — до завтрашнего дня. Как видишь, твоя кандидатура подходит идеально, хотя бы и потому, что ты последний, к кому я могу обратиться: предыдущие четверо мне отказали. — Правило Пяти? — хатт поморщился и процедил беззлобно: — Поверить не могу, что ты решился заложить жизнь за него… Зачем? На лице хатта отражалось такое неподдельное удивление, что пау’ан не выдержал и натянуто улыбнулся, едва сумев подавить проступающий смешок. Чем и вызвал ещё большее удивление хатта — сколько он знал пау’ана, тот никогда не приподнимал уголки губ даже из вежливости, не говоря уж о чем-то большем. — Всё меняется, Горга. Я не знаю причин, хотя, точнее, могу только подозревать некоторые из возможных. Хатт фыркнул — не любил он философских метаний на всякие пространные темы. Однако пау’ан сделал вид, что не заметил этого полупрезрительного брюзжания, и продолжил: — Что руководило тобой, когда ты бросил всё ради приключений? Что заставило тебя отречься от привычной жизни твоего народа? И о чём думал я, когда преклонил колено перед Паладином? Едва ли мы в состоянии ответить на эти вопросы. Так и сейчас, Горга, — Меодир присел на один из ящиков, продолжая наблюдать за хаттом. Тот сидел, вперив взгляд в бурую ткань и ничего не видя за пеленой воспоминаний. Молодость… Каждый из них уже позабыл об этом так давно, что порой им самим казалось, что её никогда и не было, будто всё произошедшее — безумная история, рассказанная кем-то другим. Дымкой забвения покрывались старые похождения, стирались, теряя очертания, лица врагов и немногочисленных друзей, чувства притупились, стали чуждыми, порой — нелепыми. Никто, ни пау’ан, ни хатт, не помнили ни своего дома, ни своих родных — слишком давно они переступили черту, отделяющую ребенка от взрослого, а потому были не в состоянии вспомнить хоть что-то. Хотя где-то там должен быть их родной очаг, небольшой оплот и последняя надежда. Для кого-то просто базовый капитал и суровая школа махинаций. Там было уютно и безопасно, там тебя бы поддержали — когда советом, когда деньгами. Когда-то, но увы… — Все прошло, Мео, — хатт повернулся к пау’ану. — Дружба не так вечна, как нам того хочется, и всему приходит конец. По правде говоря, моё шутовство в самом начале нашего диалога было лишь попыткой расшевелить старые воспоминания. Жаль, что об этом ты позабыл. Меодир на секунду задумался и разочарованно признал: — Верно. Так состоялась наша первая встреча. Только вместо коньяка был кореллианский брэнди, и в первый раз ты меня чуть не задавил. Однако помочь согласился. — Надеешься, что и в этот раз не смогу отказать? — хмыкнул хатт, и всю вселенскую скорбь как ветром сдуло. — Увы, друг мой, всё не так просто. — Иначе и быть не может. Ты никогда не упускал возможности где-то да нажиться. Хотя, — лениво протянул пау’ан, — думаю, Совет многое даст за перечень всех зачинщиков недавнего безобразия под нашими стенами. Или?.. Меодир выжидательно посмотрел на хатта, пока тот, наконец, не выдержал и не бросил раздражённо: — А вы тоже не пальцем деланные. Бездна с вами, получите вы свои расстрельные списки. Но дело затратное и опасное — из-под магистрата выбили почву, и это попахивает неплохой заварухой с применением весьма тяжеловесных аргументов. А мне нужны гарантии. — Я и есть твоя гарантия. Хатт открыл было рот, но тут же его закрыл. Его обыграли. — Я смотрю, ты стал продаваться подобно тви’лекской шлюхе, — злобно прошипел Горга, вцепившись в край ящика так, что тот затрещал. Однако пау’ан никак не отреагировал на оскорбление, ответив невозмутимо: — Можешь найти другого храмовника, который обладает достаточным влиянием, чтобы спасти твою голову, а главное — готового заложить свою. Хатт не нашелся, что ответить. Меодир победно улыбнулся, встал и, отряхнув одежды, направился к выходу. — Жду тебя завтра на рассвете перед воротами Храма, — бросил он напоследок, прежде чем оставить подавленного хатта наедине со своим фиаско. И лишь когда последний убедился, что магистр его не слышит, тихо прошептал: — Мы ещё посмотрим, кто кого, Меко.