Спокойствие - ложь, есть только страсть!

Глава 9. 18+ Мон Мотма уже не могла сдержать слез, от которых глаза тут же покраснели. Она лихорадочно вытирала их пальцами размазывая тушь по лицу. Даваясь с всхлипами и боясь с подступающей к горлу истерикой, хотелось просто завыть от чувства вины и боли при виде безжизненного тела Шей Луш. Но виновата в случившимся была не только она, был ещё один человек... Даже не человек, а монстр. Ситх. Все вокруг говорили, что они исчезли много тысяч лет назад, но он все же был здесь, живой и здоровый, даже слишком. Первоначальный шок сменился ненавистью, неимоверной злобой на Канцлера, да и на себя в том числе. Из-за его жуткой сути и из-за своей слабости перед его чарами, неосторожности, глупости, наивности. Хотелось просто растоптать его, уничтожить, оставив лишь пепел, который можно развеять по ветру. Его насмешливое выражение лица вновь и вновь возникало в сознании. Она проиграла. Думала, что это противостояние так и останется на уровне неисполненных угроз и яростных взглядов, но оно вышло из-под контроля, о чем Мотма поняла слишком поздно, чтобы предотвратить жертвы. Но как он мог? Неужели его человечность настолько увяла, что он смог хладнокровно лишить разумное существо жизни? Или возможно увядать было нечему, и в черством сердце, которому не знакомо милосердие, никогда не было сомнений? Захотелось безумно взглянуть в его глаза, выплюнуть в его самодовольное лицо обвинения. Пускай разгораются лихорадочным желтым, пускай... Пусть это идеальное лицо-маску передернет от злости, а истинные эмоции выйдут наружу. Опасно? Пусть. Плевать... С лихорадочным блеском в глазах Мон Мотма выскочила из дамской комнаты. Надо бы позвать кого-нибудь, там ведь в кабинке осталось бездыханное тело подруги. Но крик застрял у неё в горле. Она глубоко вдохнула воздух, почувствовав запах знакомых мужских духов, Мотма обернулась, ища взглядом их обладателя. Канцлер двигался к выходу из ресторана, при каждом шаге полы его бардовой мантии вздымались. Мон тихо пошла за ним. Зачем? Она сама не понимала. Развернуть его и все высказать... Это казалось безумием, ведь нужно было сообщить о найденном теле подруги, рассказать о том, что ситхи снова появились, и один из них сейчас правил Галактикой. Именно так поступила бы настоящая Мон Мотма. Но не она, которая сейчас была тенью самой себя. Убитая горем, ещё окутанная алкогольным туманом, девушка слабо представляла с какой целью следовала за Палпатином, уже дойдя до площадки с лифтами. Вот Канцлер шагает в лифт и нажимает кнопку, Мон привстала на цыпочки, чтобы разглядеть: на какой этаж отправляется ситх. Сделав это она чуть не упала, потеряв точку равновесия на и без того высоких каблуках, но все же вовремя смогла найти опору в виде стены из отполированного мрамора. Лифт с Палпатином закрылся, а Мон шмыгнула в соседний пустой, в волнении нажала пальчиком на верхний этаж. Кожа соприкоснулась с холодным металлом, но его прохлады она не почувствовала, настолько сильно были холодны собственные руки, тремор которых сдержать сейчас было сложно, хотя, пожалуй, и не нужно. Лифт слегка дернулся, а потом плавно поехал наверх. Золоченые дверцы разъехались, шаг вперёд. Сенаторша оказалась в просторном холле с чёрным мраморным полом и белыми античными колоннам, устремлёнными вверх к куполообразному потолку. В самом центре располагался небольшой фонтан: узкая струйка воды вырывалась из рога изобилия и мелкими серебряными каплями стекала по декоративным монетам. Мон огляделась: в этом холле было множество цветов. Высокие пальмы, низкие ползучие растения, с листьями-колючками и большими лопухами, травянистые и роскошно цветущие, источающие сладковатый цветочный аромат. Такое изобилие красок и фактур... Среди всего этого великолепия практически растворялась невзрачная тёмная дверь, единственная во всем помещении. Мотма была уверена в том, что Канцлер поехал на этот этаж. Теперь она знала, что зрение ее никогда не подводит. Значит, он здесь. За этой дверью. Сенаторша быстрым шагом подошла к ней, но пока так и не осмеливалась нажать на ручку, чтобы открыть. Зачем она здесь? Зачем преследовала ситха, что хотела этим добиться? Теперь этот импульсивный, продиктованный парализованным разумом и бесконтрольными эмоциями поступок, казался самой большой глупостью. И по-хорошему надо бы уйти. Но девушка не успела сделать и шага, как дверь перед резко распахнулась, обдав волной прохладного воздуха. Цепкая хватка на запястье, ее резко дергают, затягия внутрь и со всей силы швыряют на пол. Левый бок охватывает жгучая боль от удара, голова кружится от резкой смены картинок и контакта с полом. Мон выставляет перед собой руки, опираясь на тёмный лакированный паркет, и медленно поднимается на ноги. За спиной послышался щелчок замка. Мышеловка захлопнулась. Мотме даже не нужно поворачиваться, все ясно и так. Ее глупость, неосторожность, упрямство и самоуверенность привели ее в ловушку. Впрочем как и всегда. Прошлый раз это повлекло за собой убийство Шей Луш. А что теперь? Сейчас был только один человек, которого сенаторша ненавидела сильнее Палпатина, и этим человеком была она сама. Чувство вины паралитическим ядом разливалось по венам, лишая ее возможности адекватно мыслить и заставляя проклинать себя за ошибки прошлого. Только она была виновата в том, что Луш выдала себя и только она была виновата в том, что сейчас была безнадёжно заперта в апартаментах Палпатина. И чертов ситх стоял у неё за спиной. Зло во плоти, источник несчастий, несущий лишь разрушение и горн, находящийся у власти. И по ее вине он так и будет первым лицом в Галактике! Ведь она пошла за ним, ничего никому не сказав - за это она прокляла себя уже тысячу раз. Мотма была уверена, что уже не выйдет живой из его покоев, и возможность разоблачить Канцлера умрет вместе с ней. Это был огромный промах, точнее грандиозное падение. Ситх раз и навсегда увеличивает разрыв в их счёте. Глаза защипало в который раз за вечер. Снова слезы. И что-то сжимается со страхом внутри. Как же не хочется погибать! Здесь, от руки монстра, почти только начав свой жизненный путь, не остановив ситха, и неся вместе с ним вину за всю его жестокость. За все смерти и искалеченные жизни, брошенные к подножию его высокого трона. Кажется, что только в мгновения перед смертью начинаешь сильнее ценить жизнь. Даже воздух становится слаще, обволакивая тебя будто лёгким ароматом древесной коры. - И на что ты рассчитывала, преследуя меня? - совсем близко раздаётся знакомый голос, от холода в котором по позвоночнику пробегает озноб, заставляя приподняться мелкие бесцветные волоски на теле. И воздух не становится слаще. Это его духи, которые так явственно чувствуются, когда ситх стоит рядом. - Повернись, - резко командует он. В голосе ни намёка на просьбу, лишь расчёт на безоговорочное подчинение. Мотма медленно поворачивается, внутри съёжившись, ожидая очередного выпада с его стороны. Но внешне Палпатин относительно спокоен. Он уже успел скинуть мантию и находился только в чёрной тунике, наполовину скрытой тёмной тобардой, и свободных брюках. Сложенные на груди руки, лёгкое постукивание пальцев, прищуренный взгляд пока ещё синих глаз. Внешне холодная оболочка ситха источала изнутри волны скрытой агрессии, которая казалось способна была сбить с ног своей силой. Он явно ждал ответа. Но Мотма сама бы хотела получить его, потому что никак не могла оправдать свои необдуманные действия. Отвратительная ситуация. От отчаяния хотелось завыть, а ещё лучше провалиться сквозь пол этажом ниже, чтобы не чувствовать на себе этот колкий взгляд. Интересно, способны ли ситхи убивать взглядом? По-видимому, нет, иначе она давно была бы мертва. - За что? - терять уже было явно нечего, видимо, смерть заждалась молодую сенаторшу. Так почему бы напоследок не нащупать предел Канцлера, не удержавшись от морального плевка в его самодовольное лицо, которому был неведом отказ и претензии? Всего секунду в его глазах скользит непонимание, и Мон решает, что уточнение необходимо: - За что вы убили Шей Луш? За то, что она знала правду? Не получается сказать так, как хотелось. К концу голос сорвался, перейдя в жалобный писк. Ещё одна причина себя ненавидеть. Нет способа лучше растоптать своё достоинство, чем показывать на радость ситху свою слабость. - Боюсь, что в попытках отомстить за своего обожаемого писаку моя ученица зашла слишком далеко, - самодовольно ухмыльнулся Палпатин. - Что? Неужели твоя подружка не сказала, что она тоже... монстр, - последнее слово Канцлер буквально промурлыкал, наслаждаясь обескураженностью девушки напротив. Свист хлыста. Показалось. А вот боль как будто настоящая. Да разве это возможно? Ведь Шей Луш не такая. Не такая... Ведь правда? - Я в это не верю! Этого не может быть! Вы специально говорите мне это, Шей не такая. Она понимающая, добрая, честная.. Она умела любить! Она не ситх, она не может быть монстром! - Мотма буквально проорала это в лицо Палпатину. Порой ярость лишает страха. И рассудка. - Но тем не менее это так, - он лишь развёл руками, приподнимая брови и усмехаясь уголком рта, глядя на растрепанную сенаторшу напротив. Мотма была удивлена, что подобная дерзость сошла ей с рук. Палпатин никак не отреагировал на ее выпад. Зато ее собственное тело колотило. В голове не укладывалась страшная правда, но что-то подсказывало, что Канцлер не врал. И это было тяжелее всего принять. Мотма всегда считала, Луш своей лучшей подругой, готовой прийти на помощь, подсказать и поддержать в трудную минуту. Если это было притворство, то Мон должна признать, что совершенно ничего не понимает в людях. Или в монстрах, играющих в людей, примеряющих на себя маски фальшивой человечности. Этот вариант казался более реальным, чем то, что стихам доступны светлые чувства. Но судьба любит играть с абсурдом. А Мотма все же задвинула эту идею на задворки сознания, считая ее безумной или желая так считать. Просто это предположение рушил ситх напротив, который приблизился к ней ещё ближе. Его напряжённые плечи, горящие глаза, начинающие светлеть... Как гадюка, готовая к броску. А Мотме больно и так, и без яда и острых клыков. Сначала убийство Шей, потом знание о ее сущности, о фальшивости дружбы, предательстве.... Картинка складывалась воедино: она лишь оружие мести. И это было так унизительно чувствовать себя использованной. Лучше бы не знать об этом! Лучше бы память о Луш осталась светлой, боль потери проще пережить. А во всем виноват Канцлер! Это он обрёк Шей на мучения, на жизнь в ожидании мести, на притворство, предательство, а потом просто убил ее, потому что она мешала. Он всегда думал только о себе. Эгоистичный ублюдок! - Она все равно не заслуживала смерти, - Мотма сама не узнала свой тихий тусклый голос. Глаза снова стали влажными. Девушка не успела увидеть реакцию Палпатина из-за расплывчатой картинки. Она быстро сморгнула, и крупная слеза потекла по ее щеке. Ситх протянул руку и дотронулся до кожи разгоряченного лица, пальцем подцепив слезинку. Мотма отшатнулась от него, ледяные прикосновения пугали и были неприятны, она попытался отойти назад, но уперлась спиной в стену. На ее лице отразилась паника, при виде которой тонкие губы Канцлера передернула властная усмешка. Хозяин положения снова подошёл ближе, будто готовясь купировать любую ее попытку сбежать. - Иногда смерть - это милосердие, - он говорил растягивая слова, довольным и поучительным тоном, которым учитель объясняет нерадивому ученику очередную истину. - Для неё так было лучше... - Не тебе решать, кому умерать! - гневным вскриком Мотма перевала его. - Для кого лучше? Для тебя? Для твоей чертовой гордыни? Она слишком поздно поняла, что сказала. Сама того не замечая, в своей ненависти и презрении к Канцлеру Мон, растратив к нему последние капли уважения, кричала на ситха. Смысл слов дошёл до неё не сразу. Как и до него. Казалось, он даже оторопел от такой наглости и безрассудства. От слов, ограничивающих его полномочия Бога, унижающих его эго и макающих с головой в его недостатки. Но замешательство длилось не долго, он схватил девушку за горло, со всей силы впечатывая в стену. Удар был неожиданным и выбил воздух у неё из лёгких, а сильные пальцы, сжимающие переднюю стенку гортани, так и не давали сделать вдох. Он же так задушит ее! Страх заскребся внутри, а расширившиеся зрачки в панике заметались по комнате. Она вцепилась ногтями в его руку, которой Палпатин сжимал ее горло. Неужели ему не больно? Она давит с такой силой, что кое-где ногти врезались в его бледную кожу до крови. Ситх не отпустит, это понятно без слов, своими жалкими потугами она лишь оттягивает момент смерти. Это чудовище не простит ей обид, нанесённых его гордости. Ведь никто не смеет перечить ситху. Мотма буквально кожей чувствует его ярость, даже если бы он дал ей вздохнуть, она бы захлебнулась от потяжелевшего, напитавшегося злобой воздуха. Канцлер приблизил к ней своё лицо. Она ещё никогда так близко и долго не смотрела в его глаза. Уже не красивые синие, а пугающие желтые. Горящие, яростные, с вертикальными зрачками, неестественные. Перед этим взглядом Мон чувствовала себя беспомощно жалкой, как никогда близкой к падению в тёмную пропасть. Рядом с ними будто останавливается время, и ты вечно смотришь на неистовое желтое пламя, готовое тебя пожрать и уничтожить, но не можешь оторвать взгляда. - Как ты смеешь? - его шёпот переходит в злобное шипение, дыхание опаляет шею и ухо. Он дышит глубоко и часто, как загнанный зверь. Будто ему самому тяжело переносить собственную ярость. - Моя гордыня... - задумчиво произносит Палпатин, смакуя каждое слово. - А ведь ты тоже горда. И каково будет тебе, если кто-то посмеет попрать твою гордость? Он проводит ногтем по подбородку Мотмы, очерчивая ее нижнюю губу. Девушка резко отворачивается, но ответить не успевает, потому что он с силой поворачивает ее голову назад, слегка расслабляя хватку на горле, и накрывает ее губы своими. Мотма напрягается, не давая его горячему языку проникнуть внутрь рта, пытается отбиваться, но при сопротивлении хватка на горле становится жёстче. Наказание за попытку вырваться, ударив Канцлера руками и пытаясь использовать ноги. Кислорода становится слишком мало, сил недостаточно для оказания сопротивления, и она обмякает в его руках. Палпатин все же проник языком в ее рот, и теперь щекотал им ее небо, касался ее языка. В его действиях не было нежности. Он прикусывал ее губы, грубо засасывал нижнюю, проводил по ним языком, не скупясь на слюну, которая уже стекала по подбородку. От осознания, что Мотме не отделаться от него и что он добьётся всего, ей стало ещё хуже. Она заскулила ему в рот, на что ситх лишь крепче сжал ее волосы на затылке. Он резко потянул ее на себя, а потом толкнул на стоявший рядом чёрный кожаный диван. Канцлер физически был сильнее хрупкой девушки в несколько раз, неудивительно, что сопротивление не давало результатов. Палпатин резко потянул ее за волосы, заставляв взглянуть на себя. Все его движения были сильными, рваными, непредсказуемыми. Как же больно! Он так оттягивал назад ее голову, вцепившись в каштановые локоны, что ещё немного, и он вырвет их с корнем или сломает Мотме шею. - Будешь сопротивляться - будет хуже! - предупреждает ее Палпатин и разрывает тесьму с бантом, поддерживающим лиф. Лёгкая ткань сползает вниз, оголяя грудь девушки. - Нет! - Мотма взвизгивает и пытается встать, но ситх не позволяет ей этого, опрокидывая назад. Он заводит ее руки наверх, сжимая запястья так, что руки теперь неподвижны, а синяки потом не заживут долго. Если она выживет. Одно сплошное если. Палпатин проводит скользким языком по шее Мон, очерчивая выступающую яремную вену, ведёт им по подбородку, добирается до губ и снова целует. Его действия вызываю отторжение. Причмокивание, напор, слюна, его вкус. Отвратительно! Пожалуй, сейчас пресловутое "если" было бы кстати. Лучше умереть и ничего не чувствовать. - Хватит! - очередной ее вскрик тонет в его требовательном поцелуе. Ситх придавливает ее бёдра своими коленями. Больно. Снова. Физическая боль переплетается с моральной в какую-то адскую квинтэссенцию безысходности и отчаяния. В день, когда лучшая подруга оказалась мертва, а потом и всплыла информация о ее предательстве, безжалостным цунами обрушившись на сломленную скорбящую девушку, Мон оказалась в когтистых лапах ситха, монстра, насильника, который никогда не отпустит. И это по собственной вине. Ещё масла в огонь! Канцлер тем временем сжал ее грудь, спустившись с поцелуями до ложбинки. Он не спрашивал, он просто делал. То, что хотел, и как хотел. Он провёл языком по ореолу вокруг соска, и здесь оставив свою слюну и свой запах. Для Мотмы сегодня было слишком много потрясений, но они не желали заканчиваться. Ее периодически окатывала то волна стыда, то бросало в дрожь от омерзения. Ее тело сейчас рассматривал и трогал убийца ее подруги. Против ее воли, желания, сил. Против всего. Слишком много эмоций. Всего лишь шаг до нервного срыва. Мон бьется в рыданиях, пытаясь извернутся выгибаясь под тяжестью мужского тела. Самым омерзительным было то, что контроль над своим она потеряла. Оно потолкало грубым ласкам ситха, тянулось к нему. Внизу живота разлившая жар, а на половых губах чувствовалась влага. Несогласованность души и тела, предательство плоти, болезненное расщепление ее личности. Срыв. Это уже перевесило всякую чашу весов. Мотма, пыталась кричать, но Палпатин зажал ей рот своей вспотевшей ладонью. Как заведённая, мотая головой из стороны в сторону, девушка пыталась освободится от этой хватки, но сил ей явно не хватало. Она была слишком вымотана за этот вечер. Эмоциональные потрясения не редко отбирают физические силы. Канцлер, видя ее сопротивления, решил ускорить процесс и задрал подол ее платья, одним движением стянул трусики и откинул их в сторону. Он начал расстегивать ремень на своих брюках, а Мотма, воспользовавшись секундной заминкой, попыталась отползти в сторону, проклиная себя за то, что не может встать на дрожащие ноги. Иногда бывает предел эмоций. Чаша переполняется, содержимое начинает выплёскиваться наружу, грозясь вылиться все, отнимая способность думать, говорить, нормально двигаться. Ее сотрясает крупная дрожь, становится очень холодно. Палпатин грубо встряхивает сенаторшу за плечи, опрокидывая обратно на спину. Он резко входит в неё, заглушая громкий вскрик боли ещё одним укусом-поцелуем. Из уголка рта тонкой струйкой вытекла кровь. Палпатин начал двигаться, каждый раз причиняя в прошлом невинной девушке мучительную боль. Все же смазки недостаточно. Слишком сильное трение увеличивает жжение, а стоны обрываются где-то в глубине его глотки. Ситх увеличивает частоту вхождения и углубляет проникновение. Руками он опирается на запястье Мотмы, которые она уже совсем не чувствует. Кажется, что все ее тело превратилось в какой-то стационарный источник боли. По лбу Палпатина стекают капельки пота, они попадают ей на живот и его одежду, которую он не потрудился снять. Мотму насилует убийца, ситх, чужовище. На ней его слюна и пот, в ней сейчас с глухим звуком хлюпает его плоть, по внутренней стороне бедра течёт смазка. Омерзительно. Гадко. Грязно. Просто до невозможности противно. В комнате становится душно, перед взглядом потолок начинает дрожать. Мотма понимает, что ещё немного и ее просто вывернет от звуков его вхождений, его кряхтения и довольных стонов, от водоворотов собственной боли, куда ее затягивает все глубже. Ее организм не выдерживает, Мотма только успевает отклонить голову на бок. Ее рвёт. Она заходится кашлем, горло обжигает жёлчью и противной горечью. От губ тянется вязкая слюна, часть рвотных масс все же попадает ей на губы и стекает по подбородку на шею. Ужасно. Разве может быть ещё хуже? Как никогда хочется умереть, чувствуя невозможность пережить собственную грязь. Все тело ноет от боли, разум мечется от переизбытка эмоций. От гадливости сводит зубы. Собственное состояние кажется отвратительным. Как же хочется проснуться, чтобы все это было просто кошмаром! Он хотел попрать ее гордость, теперь ее нет вообще, как и самой Мотмы. Прежней. Палпатин добивается идеально любой цели. Ситха, находящегося в плену похоти, в отличии от Мотмы не смущает грязь ее тела. У него будто отключили функцию омерзения. Он продолжает своё надругательство, закатывая от удовольствия глаза. Наконец, он вздрагивает и издаёт низкий рык, все его тело подаётся вперёд, будто он пытается ещё глубже войти в девушку. Она снова взвизгивает, но уже не только от боли, его новая жидкость противней в сто раз. Как только он вытаскивает свой член, как семя начинает вытекать наружу, пачкая ноги Мотмы и диван. Его расслабленное лицо и собственный шёпот: "Как же я тебя ненавижу!" - последнее, что запомнила девушка прежде, чем отключиться.