Спокойствие - ложь, есть только страсть!

Глава 5. ЗА ГОД ДО ПРОИСХОДЯЩИХ СОБЫТИЙ - Нет - Ты что-то сказала, Луш? - желтые глаза недовольно прищурились. - Ничего, учитель, - тихо ответила катар, опустив голову. Она стояла в центре огромного кабинета, обнимая себя руками и выслушивая приказы Сидиуса, который, откинувшись на спинку обитого кожей кресла, оценивающе разглядывал Шей Луш. Ситх выглядел довольным и расслабленным, вертя в длинных пальцах тонкий серый стилус. Палпатин уже давно выяснил, что под него кто-то копает, и этим кем-то был журналист Роджер Бингс, который теперь зашёл слишком далеко. Он всегда был лишь назойливой мошкой, которая слишком громко жужжит под ухом, но, учитывая его упорство в поиске информации, не было сомнений в том, что эта мошка может очень больно укусить. Дарт Сидиус не желал доводить ситуацию до этой стадии, ведь проблему можно уничтожить на корню, и это гораздо проще, чем расхлёбывать последствия своего бездействия. Канцлер поднялся со своего кресла и подошёл к огромному панорамному окну за спиной, откуда открывался вид на весь Корускант. Сияющие огни ночного, никогда не спящего города, напоминали собой лежащую на солнце материнскую плату компьютера. Башни небоскрёбов искрились неоновыми огнями, а автострады, паутиной опутавшие столицу, сияли световыми нитями несущихся со скоростью автомобилей. Палпатин сжал бледные ладони за спиной и стоял, слегка перекатываясь с носка на пятку. Он спиной чувствовал ожидающий взгляд своей ученицы. Атмосфера кабинета буквально потрескивала от пронизывающих ее импульсов Силы. Шив, даже не влезая в голову Луш, чувствовал ее эмоции, обострённые до предела темной стороной. Казалось, протяни он к ней руку, и он обожжет свои пальцы, ухоженная кожа покраснеет и покроется кровавыми волдырями от ожога. Он почти физически ощущал ее сдерживаемую злость, причиной которой была безысходность. Давящая, гнетущая, удушающая. Безысходность - петля на шее, готовая вот вот перекрыть кислород. Катар на пределе, но это ее состояние, ее ярость, несдерживаемая боль в желтых ситхских глазах провоцируют Дарта Сидиуса. Нет, он не наслаждался чужими страданиями. Нет... Он лишь впитывал их суть, сильнейшие эмоции. Ему хотелось их видеть, испить их до дна, чтобы как на ладони препарировать душу своей ученицы, которая сейчас, стоя за его спиной, в сотый раз убивала Палпатина у себя в голове. На тонких губах мужчины появляется усмешка. Он не мог не признавать очевидного таланта Шей Луш, но она была слабой и жалкой в сравнении с могуществом Канцлера. Шив мог не беспокоиться за свою безопасность, да он и так знал, что она не нападет на него. Ещё пока жив сдерживающий фактор. Сидиус резко поворачивается на каблуках своих до блеска начинённых туфель и подходит у Шей Луш. Касается холодными пальцами ее покрытого короткой шерстью подбородка и поднимает кверху лицо девушки. Не расплавились, не сгорели. Пальцы целы. Две пары желтых глаз встречаются в понятным им одним противостоянии. В одних - жестокость и насмешка, в других - ярость и скорбь. - С моей стороны это милосердие, - его голос звучит с хрипотцой. - Благодарю за проявленное милосердие, учитель, - вежливый яд растекается по словам Луш. Чтобы отравить оппонента хватило бы капли. Палпатин сильнее тянет ее за подбородок, несмотря на то, что видит как ей неудобно так стоять, ведь она намного ниже его. Кошачьи глаза смотрят с ненавистью, желтых огонь пылает в них диким цветком, призывом разрушений. Канцлер никогда не понимал чувств его ученицы к этому писаке. Он был удивлён тому, что их испытывает ситх. Простые человеческие чувства, не обезображеные до неузнаваемости тёмным началом, не искажённые вечным метанием между крайностями. Он бы мог понять жажду обладания и собственничества, но не странную привязанность возникшую между Шей Луш и Бингсом. Стремление к власти и подчинению - почти генетическая программа ситхов, но неужели и она даёт сбои? Или это лишь одна из ее вариаций? - В политике нет места жалости, - выдыхает Палпатин, наконец, отпуская ее подбородок и первый разрывая зрительных контакт, - Но в ней есть место снисходительности и поощрению, - продолжает он. - Хороша моя награда, - тихо отвечает катар, слегка поёжившись. - Если его не убьешь ты, то это сделает кто-то другой. И не факт, что его методы будут также деликатны, - Палпатин убеждающе вскинул брови и облокотился на лакированный стол из чёрного дерева. - Когда я выполню Ваше задание, учитель, я доложу, - лаконично отвечает Шей Луш и, поклонившись, направляется к выходу. Канцлер довольно ухмыляется и, скрестив руки на груди, провожает девушку взглядом. Сегодня он был собой доволен. С упёртым журналистом будет покончено, сомнений не было, ученица в точности выполнит его приказ. Нет выбора? Есть. Милостивый правитель предоставил его: смерть Бингса без мучений от ее руки или этим займётся кто-то другой. И плевать, что это ненормальное право выбора, неправильное от начала и до конца. Палпатин считал, что он все же проявил снисхождение, избавя от страданий и журналиста и свою ученицу. Он поступил жестоко, но эта жестокость была оправдана в его глазах. В эгоцентричной системе Палпатина смерть может быть милосердием. Он и не предполагал о душевных метаниях Шей Луш, и не потому что не догадывался о таком варианте, а потому что даже не задумывался о нем. Его не волновала чужая судьба: с высоты неудобно смотреть под ноги. *** Мон Мотма устало подперла голову рукой и провела пальцем по чувствительной сенсорной панели, переворачивая страницу. Девушка сидела в читальном зале библиотеке Корусканта. После той поездки на Трейд она всерьёз задумалась о вступлении в партию демократов и активном участии в политике. Больно глубоко засела в памяти встреча с тавилечкой и мальчиком-рабом. Когда Мотма вернулась домой, то долго не могла уснуть, память из раза в раз воспроизводила измученных разумных существ, ставших безвольным товаром, а среди ночи девушка несколько раз просыпалась от привидевшегося во сне полу крика полу стона танцовщицы. Это был один из тех кошмаров, которые, кажется, тянуться вечно, а утро будто совсем не желает наступать, отдавая ночи права на мучения. От подобных сновидений жарко, пот проступает мелкими капельками, но естественная терморегуляция тела не спасает, и все равно кидает в жар от тягуче-давящих и болезненно ярких снов. Наутро Мотма поспешила узнать: как можно вступить в партию борцов за демократию. Она оказалась совсем не многочисленной, но все же ее члены довольно строго относились к вступающим в свои ряды. Для того, чтобы в них попасть туда нужно было выступить на собрании с речью, в которой необходимо чётко выразить свою гражданскую позицию, написать свои причины желания борьбы за демократию и свободу, а также упомянуть почему вы достойны стать членом партии. Для написания речи, Мотме были необходимы образцы посланий, которые писали в своё время уже примкнувшие к демократам существа. Данные речи находились в открытом доступе на серверах, к которым была подключена сеть государственных библиотек. Отдельные обрывки фраз не желали укладываться в красивый связный текст. Точнее текст был, но чего-то в нем не хватало. Он не цеплял, как того бы хотелось Мотме, а при последнем прочтении он показался девушке и вовсе заурядным и вымученым. Она тяжело вздохнула и повернулась к окну, рядом с которым стоял занятый ею небольшой серый столик. Закат на Корусканте прекрасен, это по-настоящему необыкновенное зрелище чудесной красоты. Одна из красот и достопримечательностей галактической столицы. Солнце Корусканта медленно заваливается за горизонт, окрашивая небо в дурманящий желтый, на фоне которого разнообразные свечки-небоскребы выделяются ещё ярче и смотрятся как огромные фэнтезийные муравейники, готовые вот вот остриями своих шпилей поцарапать нежный небесный купол. Небо взрывается всполохами: розовыми, фиолетовыми, огненно-рыжими. Рваные низкие облака бликуют всеми цветами радуги, в на уже успевшем потемнеть до чернильного цвета небе мерцают звезды и белеют четыре Луны Корусканта. Солнце клонится ниже, окрашивая небо у горизонта в красный, отбрасывая кровавые блики на зеркальную поверхность небоскрёбов. Кроваво-красный... Такой же цвет был у Мон на искусанных губах после того вечера в опере. Сенаторша облизнула пересохшие губы, будто желая снова почувствовать металлический привкус на пополам со вкусом Канцлера, который жестоко и беспринципно тогда впился в ее рот. Это было так резко, неожиданно, даже шокирующе, с привкусом омерзения, безумия и до банальности простого, какого-то животного желания. Как бы Мотма не гнала от себя мысли об этом человеке, они снова возвращались к ней, наперекор ее воле. Хотелось обхватить голову руками и резко зажмуриться, чтобы прогнать их, но она знала, что это не подействует. Проверяла... В том моменте была своя доля и грязи, и притяжения. Но дело было не только в этом. Теперь-то уставшая молодая сенаторша, просидевшая несколько часов над составлением своей речи, доведя её до ума, но все же не будучи ею довольной, поняла чего ей не хватает. Убедительности Палпатина, его уверенности, которая сквозит в каждом слове и фразе, его харизмы. Этот человек умел убеждать и просить так, что все будто оставались ему при этом должны, а не согласиться с ним казалось неудобно и неправильно. Будь он не ладен этот чертов Канцлер! Несмотря на разочарование в нем, он не мог перестать быть примером для подражания, его умения поражали. И где-то в тайне от себя Мотме очень хотелось стать на него похожей, но признаться себе в этом она не могла и старательно гнала от себя мысли об этом жутком человеке, который перед всеми предстает искусственно-идеальным, пряча за фальшивым фасадом эгоизм, высокомерие и жестокость. Мон восхищалась его умением вести дела, выступать публично, предугадывать события, влиять на людей, но совсем не разделяла взглядов Канцлера с расширенными полномочиями. В скором времени ей предстояло стать его противником, она предчувствовала это, но ещё не догадывалась, что их противостояние уже началось. Не на политической арене и не в гонке за властью. Другое, поражающее все сферы жизни, распространяя свои тёмные щупальца спрута на нечто более личное и интимное. А пока девушка недовольно смотрела на лист бумаги с набросками речи, которые были далеки от казавшихся ей идеальными монологов Палпатина. Худенькие пальчики со злостью смяли бумагу в исписанный тонким аккуратным почерком комочек. Мотма недовольно отпихнула его от себя, скомканный лист слетел со стола и покатился по читальному залу. Девушка уже хотела встать и поднять его, чтобы не мусорить в библиотеке, как знакомый голос буквально пригвоздил ее к месту: - А Вы действительно любите нарушать правила, госпожа сенатор! Мотма резко повернулась, прочертя волосами полукруг по плечам. Перед ней стоял Шив Палпатин. Он был одет не так пафосно как на собраниях или в тот злополучный вечер в опере: простые тёмные брюки, невысокие мужские сапоги и удлиннённый чёрный сюртук, простроченный золотой нитью, оттеняющий его бледную кожу. В его синих глазах плясали насмешливые искорки, а аккуратно очерченный тонкие губы изогнулись в ехидной полуулыбке. Чуть позже Мотма заметила, что в руках Канцлер вертел скомканную бумажку с ее речью. Сознание тут же услужливо нарисовало картинку, где Палпатин читает этот позорный и недоработанный, по ее мнению, монолог. Девушку резко бросило в жар, почувствовав, что не щеки розовеют не то от предстоящего стыда, не то от страха, она коснулась их холодными ладонями, будто надеясь стереть краску. Канцлер заметил ее порыв, и насмешка в его глазах стала ярче. - Вы ошибаетесь, господин Канцлер, - резко и слишком быстро выпалила девушка, стараясь отвлечь стоящего перед ней мужчину от своего смущенного вида. - Я случайно его уронила, верните, пожалуйста лист, он мне ещё нужен, - к концу предложения голос Мотмы стал спокойнее и серьёзнее. - Если он вам так нужен, зачем же вы его смяли? - Палпатин подошёл к ней почти вплотную и теперь смотрел на девушку сверху вниз. Мотма и так некомфортно чувствовала себя под его взглядом, а теперь и вовсе ей стало как-то не по себе. Слишком близко. Мон не любила, когда ее лишали личного пространства, но взгляд сверху вниз она и вовсе ненавидела. Поэтому стоило Палпатину занять эту возвышающуюся позицию, как она, напоминая тугую пружинку, вскочила с места и тут же пожалела об этом, потому что теперь стояла к нему ещё ближе. Назад сделать шаг не выйдет, мешает стол, а он так близко, что Мотму окутывает аромат дорогих терпких духов, и от них кружится голова. И ей ужасно некомфортно под внимательным взглядом его пытливых смеющихся глаз. Хочется тише дышать, потому что кажется, что нервные вдохи слишком громко раздаются в пустом читальном зале. Хочется просто провалиться, чтобы не быть больше ни минуты в этом капкане. После произошедшего в опере общество Канцлера тяжело переносится ее организмом. Ауры соприкасаются, кажется, этот контакт ощутим физически тонкими электрическими покалываниями, вибрациями будто сжавшегося и разряженного воздуха. Хочется отвернуться и прервать зрительный контакт. Нельзя. Отвернуться - значит проиграть, показать свою слабость, показать как тяжело далась Мон его минутная игра, моментная прихоть поцелуя, наполненного неправильностью и извращённым вожделением. - Нечаянно, - коротко, на выдохе, с вызовом. Палпатин хохотнул. - Что? - синие льдинки Мотмы вспыхивают негодованием и почти детской обидой. - Что смешного? - Вы совсем не умеете врать, Мотма, - растягивая слова, самодовольно произносит Канцлер. Он выставляет перед собой руку с листком и разжимает пальцы в призывном жесте, предлагая девушке забрать свою бумажку. Мон почти касается ее, как она снова скрывается в ладони Палпатина. И вместо шероховатой бумаги пальцы ощущают прохладную мужскую руку. Девушка резко отстраняется от него, глядя в лицо Канцлера с удивлением и недоверием. Что за детская игра? Первый человек в галактике дразнит ее, отнимая и пряча мятый листок. Это просто смешно. Кому расскажи - не поверят. Непроизвольно у Мотмы на лице появляется улыбка, искренняя, светлая, смеющаяся... Кажется, что совсем не это ожидал увидеть Палпатин, на какую-то долю секунды он поддаётся удивлению, но потом быстро возвращает себе прежнее выражение. Но эта перемена не укрывается от Мон, которая очень довольна, что заставила Палпатина показать хоть малюсенький кусочек искренних эмоций. И теперь ей хочется ещё. Ей больше не кажется, что его маску невозможно разрушить! Перед ней живой человек, а не идол, не искусственный фарфоровый лик, а такое же реальное лицо, как и у неё, просто его хозяин безупречно способен контролировать свои эмоции. Или не безупречно? Мотме безумно захотелось увидеть ещё его настоящих эмоций. Плевать каких: хороших, плохих, лишь бы их безудержный поток безжалостно разорвал холодную маску идеального лица. Такие странные желания пугают, но об этом не хочется думать, азарт затыкает вопящее чувство самосохранения. С удивлением уже получилось, оно показалось наружу. Борясь с собственным страхом и смущением, следуя на поводу у своего странного и опасного желания, девушка оказывается в запредельной близости одним шагом, теперь ей видна каждая морщинка в уголках глаз, рваным опасливым движением она кладёт свою ладонь поверх сжатой в кулак руки Палпатина и беспрепятственно разжимает его пальцы. Он, не препятствуя отдаёт ей бумажку. Внешне спокоен и невозмутим, ничего не происходит, маска больше не даёт трещину. Вот только глаза... Не понять их выражения. Глубокий синий светлеет, в него будто капнули бирюзы и немного охры. Мотма моргает, наваждение проходит. Снова обычный синий. При воспоминании своего поведения минуту назад девушка хочет уйти. А ещё это видение, или что это вообще было? Что с его глазами? Теперь, когда листок снова у неё, Мотму уже больше ничто не держит. Ничто. Но не никто. Она срывается с места, пытаясь прошмыгнуть мимо Палпатина, как мышка перед голодным котом, но ее резко тянут назад за руку. С испугом оглянувшись, Мон понимает, что ей не освободиться от его железной хватки на своём запястье. Тело парализует страх. Этот человек сплошная крайность, Мотма даже не успевает замечать смену его настроений, которая происходит с фантастической скоростью. Канцлер склоняется к уху сенаторши, и будто читая недавние мысли еле слышно шепчет, переходя на злобное шипение: - Опасность некоторых желаний в том, что они могут сбыться!