Спокойствие - ложь, есть только страсть!

Глава 4. Мон Мотма любила весну. На ее родной планете в это время природа буквально оживала. После сравнительно теплой зимы весной Чандрила покрывалась многообразием трав, душистых, цветущих, сочно-зеленых. В каменных же джунглях Корусканта изменения времен года были не так заметны. Разве что зима отличалась холодами и белыми хлопьями снега, которые можно было увидеть только на высших уровнях, доступных для проживания лишь обеспеченным существам, до земли снежинки не долетали, оседая на крышах небоскребов и на площадках в районе сотых этажей или теряясь и тая в дикой гонке автомобилей на скоростных шоссе, пронизывающих, словно вены, огромный город-планету. До земли, до нижних уровней, не доходил даже солнечный свет, что уж было говорить о снеге. Погруженный во мрак, освещенный лишь искусственным светом Нижний город населяли бедные слои населения, столь многочисленного, что можно было заполнить целый звездный сектор. Но всем жителям хотелось видеть изменения. То ли так приедался городской пейзаж, который несмотря на всю свою красоту все же был искусственным, ненатуральным, его оригинальность была безликой, тщательно-выверенной: возведенные по чертежам строения никогда не сравнятся с дикой нетронутой природой; то ли у жителей Галактики сложилось мнение об обязательной смене времен года, ведь на большинстве планет было именно так. И весной Корускант расцветал. В попытках оживить стеклянно-бетонный мегаполис на площадках разных ярусов разбивались цветочные клумбы, сажались деревья и кустарники. В основном, растениями декорировались входы в жилые комплексы, но порой можно было встретить цветочную композицию и у коммерческого здания и у гос структур. Особое внимание уделялось обособленно разбитым крупным паркам и развлекательным заведениям. Легкий теплый ветерок тормошил шелестящие кроны деревьев, будто со смехом резвясь среди молодой листвы. Запутавшись в цветущей сакуре, растущей как и многие другие у одного кафе, он уронил несколькл розовых лепестков, и маленьким вихрем закружил их в воздухе. Один из лепестков плавно опустился в чашку с кофе. Плавая на поверхности, нежный лепесток будто сжался по краям, стараясь отпрянуть от горячего напитка и защититься. Мон Мотма выловила его ложкой и сделала глоток из чашки. У девушки был обеденный перерыв, который она решила провести вместе с подругой в небольшом летнике неподалеку от здания Сената. Быстрым движением девушка поправила спадающий фиолетовый шарф с плеч, который согревал ее от уже весеннего и приятного, но все еще прохладного ветра. Другой рукой Мотма выправила из-под него зажатые волосы, которые сегодня были завиты легкими локонами, отливавшими золотым в свете уже более активного солнца. Порыв ветра усилился, сорвав еще несколько розовых лепестков. Девушка поежилась, с завистью псмотрев на покрытое шерстью тело Шей Луш. Ее новая подруга относилась к рассе катар, гумианоидных существ, напоминающих гибрид человека и кошки. У Шей шерсть была какого-то песчанно-горчичного оттенка, густая и короткая, она была достаточной защитой от прохлады и ветра, и вместе с тем не скрывала красивую фигуру женщины, позволяя даже в прохладную погоду находиться в легком платье, на голове же у нее располагались длинные волнистые волосы, больше похожие на человеческие такого же оттенка, сквозь них пробивались кошачьи ушки-треугольнички, бесперестанно двигающиеся и поворачивающуюся к источнику шума. Луш сложила руки на столе и обратила внимательный взгляд прищуренных зеленых глаз на Мон. - Уже два года, - медленно проговорила она с сильным катарским акцентом, - а к чему этот вопрос? Шей Луш была старше Мотмы почти на пять лет и имела, пускай еще и небольшой, опыт работы в Сенате. Уже два года девушка работала в Отделе безопасности, числясь как довольно хороший сотрудник. - Да просто интересно, - с улыбкой отмахнулась Мон, - за это время ты уже, наверное, много чего обо всех узнала... - Тебя что, интересуют сплетни? - рассмеялась Луш, недоверчиво глядя на нее. - Не совсем, - ответила Сенаторша, комкая салфетку в руках, - Понимаешь, тот пропуск, который ты мне дала, он подходит не ко всем уровням допуска, и я... - Погоди, - перебила ее катар, озадаченно хмурясь, - ты, наверное, что-то путаешь. Это самый высокий уровень! И то, что ты говоришь.. Это невозможно! - взмахнув рукой, воскликнула Луш, припоминая, ничего ли она не напутала с кодом. Но все было верно. Какая-то абсурдная складывалась ситуация. - Возможно! Я своми глазами видела, как некоторые файлы, связанные с личным делом Канцлера помечались красным, - продолжила Мотма, но была снова перебита. - Канцлера? Зачем он вообще тебе понадобился? - девушка подозрительно сощурила свои кошачьи глаза и поджала губы. - Интересно стало. Почему это тебя так удивляет? Я что не могу хотеть узнать чуть больше о главе государства? Тем более, что ничего нового у меня выяснить не получилось. Часть информации скрыта, часть удалена. Мотма, наконец, кинула истерзаную бумажную салфетку на стол. И снова потянулась к чашке с кофе, откидывая назад прядь волос, которая прилипла к лицу, взбудораженная ветром. - Можешь... Все ты можешь, - отстраненно пробормотала собеседница, - и Роджер мог. Шей Луш смотрела куда-то поверх Мотмы. Почти всегда веселая, сейчас она выглядела какой-то подавленой, а ее ярким глазам с узкими зрачками совсем не шла печаль, резко в них появившаяся. Но это длилось всего мгновение, после которого к Луш вновь вернулось хорошее настроение, сишком хорошее, и Мон подозревала, что это было наиграно. - Что за Роджер?- все же осмелилась спросить она, нарушив возникшую неловкую паузу и будто выводя подругу из транса. - Да был тут один. Журналист. Его отец главный редактор "Саламандры", - с трудом выдавливала из себя слова катар, - Он был еще совсем молод, полон амбиций и желания славы. Мечтая вырваться из тени отца, он не жалел себя в поисках сенсаций и мечтал о написании разгромной статьи о человеке, известном на всю галактику. -И этим человеком стал Капцлер Палпатин, - догадавшись еле слышно пробормотала Мотма. Уши Луш дернулись в ее сторону, тончайший кошачий слух уловил ее слова. Девушка утвердительно кивнула, после устремив взгляд на маленькую птичку-синевку, скачущую по соседнему столику. С опаской оглядешись по сторонам, птичка легко подскачила к маленькой хрустальной вазочке и, схватив комок сахара, вспорхнула на дерево, раскрыв свои глубокого синего цвета крылья. - Шей, так и что с ним стало? - спросила Мон, испугавшись, что на этом истрия и закончиться. - Он пропал, - просто сказала Луш. В глазах Мотмы мелькнуло понимание. - Мон, - после недолгой паузы начала катар, прикоснувшись к ладони Сенаторши своей теплой, почти горячей рукой, покрытой короткой жесткой шерстью, - Палпатин не тот человек, который обрадуется, что в его прошлом решили покопаться. Лучше оставь эту затею. Пожалуйста, будь осторожна, - она говорила тихо и мягко, как уговаривают ребенка отдать старую игрушку. Закончив, катар резко встала, не дав Мотме ей что-то ответить: - Что же, мне пора! Увидимся, - и быстро засеменила в сторону здания Сената. Мон Мотма осталась одна. Взглянув на небольшие часики на тонком кожаном ремешке на левом запастье, девушка отметила про себя, что у нее еще есть около получаса свободного времени. Возвращаться на рабочее место раньше не хотелось, и, закинув ногу на ногу, она откинулась на плетеную спинку стула, желая провести время в уже полюбившимся ею летнике. Слова подруги все еще звучали у Мотмы в голове. Их смысл был ясен, и их нельзя было истолковать по-другому. Канцлер был опасным человеком. Не было сомнений, что он причастен к исчезновению того журналиста. Казалось, что он сам стер для себя все рамки и запреты, грань дозволеного, втоптал в грязь цену человеческой жизни. Лишь потому что ему было так нужно. Стремясь удовлетворить собственные потребности, Палпатин был готов зайти как угодно далеко. Право имущий, позволяющий себе шествовать по головам, не боящийся испачкать руки в чужой крови. Готовый растерзать, а после бросить на алтарь своей жажды кого угодно, будто будучи не в силах сопротивляться своей сути, будто эгоистичные желания и погоня за властью выжгли часть его души. А он эту часть за ненадолностью вырвал и бросил. Теперь Мотма убедилась, что ему точно было, что скрывать, ведь смерть молодого дотошного писаки явно не была первой... И явно не будет последней. От этого было жутко, легкий холодок пробежал по спине Мон, отдаваясь тонкими покалываниями. Неужели можно настолько сильно желать власти? Так сильно и безудержно, что любые средства могут быть оправданы? Но больший страх вызывало безразличие, с которым люди, понимая происходящее, принимали все грехи Канцлера, как нечто должное, неоспоримое, привычное. Бесчинства становились привычкой, а борцы за свободу и справедливость закрывали глаза на убийство, она не сомневалась, что пропавший юноша был уже мертв, заплатив за информацию слишком большую цену. Карьерный успех Палпатина заключался в его способности пробираться наверх любыми путями. Портрет мужчины пересекает еще одна трещина, и часть краски осыпается, словно старая штукатурка. Трещина берет начало из первой и змеится по его лицу, целый пласт краски падает на пол, стирая с лица светлую улыбку, и оголяя бывшие когда-то замазанные плотно-сжатые губы. Еще одно разочарование, еще одно падение кумира с пьедистала. Ведь не только острый ум и способности привели Канцлера к власти, но и жестокость. Мотме вдруг сделалось неприятно, почти противно при воспоминании своих заблуждений, когда она с открытом ртом слушала его речь в Сенате. Тут же в мгновение ее кинуло в жар при мысли о поцелуе в опере, и, спрятав лицо в ладонях, будто желая укрыться от этих въевшихся мыслей, Мотма старалась думать о другом: "Это страшный человек... Он опасен, но разве сейчас я могу сбежать? Сколько еще будет продолжаться раболепство перед монстром? Политика - это грязь, но не убийства. " Девушка провела по лицу рукой. "И тем более, - продолжила она про себя, - неужели то, что случилось с тем парнем, было напрасно?" *** "Этой девчонке не хватает разума и инстинкта самосохранения, - отметил про себя Сидиус, открывая глаза после продолжительной медитации в Силе. К Силе ситх обращался часто, порою только для того, чтобы развлечь себя, а, заодно лишний раз попрактиковаттся. Ведь мастерсво приходит лишь с опытом. В этом он уже много раз убеждался за свою жизнь. И сегодня был как раз один из тех разов. Обычно медитация помогала мужчине избавиться от надоевших, нежелаемых мыслей и отдохнуть, напитавшись как духовной, так и физической силой. Сосредоточение и одновременно расслабление, предсказание будущего и телепатия - медитация открывала множество возможностей. Но в этот раз все сложилось иначе, во время медитации сознание Палпатина предпочло приблизиться к Мотме, влезть к ней в голову, следя за каждым ее шагом и каждой мыслью. Только оказавшись в чужом сознании, ситх был немало увивлен, ведь изначально не ставил перед собой этой цели, с чем это было связано он тоже не знал: то ли с тем, что надоедливые мысли о Сенаторше так не куда и не делись и порою давали себе знать, то ли из-за его любопытства, в котором он не хотел себе признаваться. Чандрилианка превратилась в какую-то навязчивую идею, всплывающую переодически в сознании и будорожа его. То, что узнал Сидиус, ему не нравилось. В начале копание Мотмы вызвало у него лишь насмешку, но потом сменилось яростью на девчонку, смевшую предположить, что она сможет разгадать его тайну, докопаться до истины, которую он успешно скрывал от всей галактики на протяжении более тридцати лет. Он почти физически почувствовал жжение от собственной злости. Не желая себе в этом признаваться, он все же следил за действиями Мотмы в эти дни, изучая ее на заседаниях, обращая внимание на ее слова и привычки. Она явно была не лишена политического чутья и доли таланта, но теперь он был просто уверен, что вскоре она примкнет к фанатикам-демократам, его противникам, не видящим перспективы единаличного правления и желающих дальше играть в Республику, оставаясь в этом корумпированном Сенате. Теперь, считая его монстром, она чисто на автомате возненавидит Империю, перебежав в лагерь сепаратистов. Он уже видел такое, в одном из снов, дарованых Силой, Сидиус обнаружил Мотму, постаревшую на несколько десятков лет, в лагере повстанцев. Он пока не знал, как она там оказалась и какое участие принимала, но было явно, что занимала она там не последнее место, и допускать этого было нельзя. Повторение истории с Бингсом, слишком любопытный журналист, желавший славы, сенсаций и разоблачений, забыл, что за правду придется отдать высокую цену. Искатели истины редко долго жили, и, идя на ее поиски, он должен был бы это знать. Видимо, настолько ослепленный своей идеей и желанием, перестать быть "сыном того Бингса", он наплевал на последствия, за что и поплатился жизнью. По-хорошему было бы также убрать Мотму, не дожидаясь увиденных в Силе последствий, но что-то останавливало Палпатина, будто опутывая мощными невидимыми щупальцами, не давало сдвинуться с места. Ситх решил повременить и посмотреть, как будут развиваться события дальше, вновь сыграло любопытство, и, конечно, ему хотелось поменять ход истории. Изо дня в день Сидиус станет обращаться к Силе, пока та не покажет ему первых повстанцев, их основателей, идейных лидеров, которых он планировал впоследствии уничтожить. Возможно Мотма и была одной из них, но не лучше ли узнать побольше через ее рассудок или слежку? К чему лишняя кровь, когда Сенаторша может послужить во благо? Ситх привык всегда и во всем искать для себя выгоду. Чем дольше Палпатин приводил аргументы против, тем больше понимал, что не хочет ее смерти, что не только уязвленное самомнение и желание выгоды останавливают его. Достигший всего и добившийся признания и уважения во всей Галактике, ему почему-то было очень важно, чтобы эта девчонка разделяла мнение большинства, а не встала на сторону оппозиции, не погибла за демократию, а признала его превосходство. Это казалось смешным, он имел все, но на этот раз снизошёл с высоты своего трона, чтобы заставить сенаторшу следовать за ним. Это навязчивое желание без конца напоминало о себе, а убийство неугодной казалось абсолютно неверным решением. *** ЗА ГОД ДО ПРОИСХОДЯЩИХ СОБЫТИЙ Роджер Бингс повернул направо еще раз. Молодой журналист уже около суток плутал по подземельям Нижнего города планеты Тайтон. В руках он сжимал освещавший его путь неоновый фонарь и небольшую записку, на которой витееватым почерком было выведено: "Тайтон. Нижний город. Пещеры Борма. Храм Натсши. Если хочешь узнать правду." Роджер нашел этот слегка помятый клочек с неровными краями, оторваный явно в спешке или в волнении от большого листа бумаги, у себя на рабочем столе. Ни подписи, ни инициалов... Лишь интригующие слова, манящие и одурманивающие, обещавшие истину. Когда Бингс только прочитал их, ему было все равно на личность тайного посланника, с юношеской горячностью он был готов рискнуть всем, понимая, что вероятность ловушки высока. Но Роджер был не тем человеком, чтобы отступать, чтобы не откликнуться на чей-то вызов. По дороге жизни его вела безбашенность, она отражала все сомнения и соблазнительно нашептывала на ухо: "но тебе же пока везет..." И закрывая глаза на опасности, юноша всегда делал этот шаг вперед. Обладая талантом, Роджер имел право грезить об успешной карьере, но, как это нередко бывает, никто не хотел видеть гения Бингса-сына, всех ослепляла фигура Бингса-отца. И иногда, даже не задумываясь о последствиях, Роджер брался за любое дело, стремясь выйти из чужой тени. Он культивировал эту цель, она стала его навязчивой идеей. И чисто механически уже тянула в эти пещеры. Возобладав над сознанием, поглотив разум. И Роджер шел, пытаясь представить, какую информацию способен заполучить. Сейчас самомнение не играло ему на руку, юношу уже ослепили вспышки объективов, и одурманила предстоящая слава. Бингс ушел уже глубоко под землю. Даже для человека не чувствительного к силе вибрации этого места были ощутимы. Пещеры, отстроенные еще древней, почти легендарной цивилизацией Гри, представляли собой огромный запутанный лабиринт с невысокими сводами и покатыми стенами. Довольно высокому Роджеру местами приходилось наклоняться, оберегая голову. Время под землей Тайтона идет по-другому. Совершив гиперпрыжок почти через всю Галактику, теперь журналист делал последние шаги, но именно они казались ему самыми долгими. По возможности местами переходя на бег, сверяясь переодически с картой подземелий, Роджер все ближе приближался к храму. Заветный поворот. После него юноша смог свободно распрямиться во весь рост, так как пещера начала заметно расширяться. На противоположном конце было видно зеленоватое сияние. На последних двухстах метрах Бингс окончательно перешел на бег, перепрыгивая трещины и ловко огибая зазубрины и камни. Довольно развитый физически, сейчас Роджер задыхался. Скорее от сильного волнения, от которого похолодели руки и кровь подступила к лицу, легкое жжение шеи, оглушающе стучащая кровь в ушах. Молодые легкие с шумом перекачивают затхлый подземный воздух. Туннель слегка изгибался, поэтому юноша не видел, что ожидает его на выходе. В метрах пяти он притормозил, глубоко вздохнул, пытаясь унять сбитое бегом дыхание и успокоить волнительно колотящаеся сердце. Медленными шагами Бингс двинулся вперед. Своды тоннеля плавно переходили в стены огромной пещеры, чем-то напоминавшей каменный мешок, в самом центре которого расположился храм Натсши. Высотой с небоскреб Корусканта древняя постройка величественно выросла из земли. Отвесные стены, украшенные колоннами и скульптурами, илюстрирующими историю возникновения Галактики, светились зеленоватым. Нетронутые сотни тысяч лет, они были покрыты мхом и почти исчезнувшими на поверхности плаунами. Растения выбивались из трещин, обвивали храм, цепляясь за малейший выступ; стремясь выжить среди темных ледяных камней, они принимали самые причудливые формы. От самого храма веяло холодом, воздух в пещере казался разряженным, будто Роджер стоял сейчас не в подземной пещере, а на высоте нескольких сотен метров. Древняя постройка очаровывала, при взгляде на нее у юноши захватило дыхание. Возможно в другое время он бы еще долго оставался прикованным к месту, восхищенный красотой здания, но сейчас умевший во всем замечать прекрасное Бингс был ослеплен своей целью. Взбудораженный разум требовал скорейшего спуска. Последний раз бросив взгляд на храм, Роджер ступил на крутую каменную лестницу, узкие ступеньки которое вели к подножию строения. *** Шей Луш стояла в кромешной тьме, в волнении заламывая руки. Почти ничего не видя, она все же шагнула во внутреннее помещение великолепного храма Натсши. Даже обладая ночным кошачьим зрением, она не могла разглядеть всех деталей главного зала, настолько вязкой и обволакивающей была темнота вокруг. Она казалась особенной, не пугающей и давящей, а переполненной потоками Силы, буквально трещащей от переизбытка энергии. Время тянулось медленно. Пожалуй, ожидание было самой мучительной пыткой. Когда решение уже принято, когда невидимые механизмы завелись и их уже нельзя остановить, ждать окончание немыслимо сложно. Проем напротив катар озарился голубым светом неонового фонаря. По спине Шей Луш прошел холодок, страх, еще сильнее впился своими когтями в легкие, но вместе с ним пришло и облегчение. "Скоро это закончиться. Я должна." Как только путник шагнул внутрь, на стенах вспыхнули прикрепленные металлическими креплениями факелы. Пляшущее пламя осветило богато украшенный зал, блики от огня легли на пораженное лицо Роджера и струящуюся ткань мантии Луш. - Шей... - растеряно пробормотал Бингс, - но... что... что ты тут делаешь? Зеленые кошачьи глаза зажглись ядовитым желтым. - Прости меня, - нервно, тихо, на выдохе. Полутьму разрезало алое свечение сайбера. Всего миг. Шок в глазах Бигса, яркая молниеносная вспышка, которой световой меч пронёсся до тела юноши, впиваясь в его грудную клетку. Моментальная смерть. Зеленые глаза, совсем недавно горевшие энтузиазмом в перемешку с удивлением и шоком, стекленеют, превращаясь в застывшие стеклярусы. Радом со сдавленным вскриком на колени падает женщина-катар. Она рывками подползает к телу, не обращая внимания на то, что ее одежда покрывается слоем грязи и пыли с пола древнего храма. Шей Луш бережно кладёт голову убитого ею журналиста к себе на колени, гладит его по щеке, будто не веря, что жизнь покинула этого некогда жизнерадостного юношу. Осторожно закрывает глаза, не в силах взглянуть в них. От каменных стен величественного храма, безразличного к судьбе простых смертных, эхом отражается всхлип скорби, а по бледной щеке Роджера течёт капнувшая слеза его убийцы.