За гранью наших возможностей

2007 Ко всему можно привыкнуть. От самого прекрасного до самого ужасного. На самом деле, к хорошему привыкаешь быстрее. Например, к заботливым и хорошим родителям, вкусной еде, прогулках по парку летом, держа за руку маму. К поездкам на велосипедах в лес, устроенным специально для тебя пикникам, разговорам по душам с соседской девочкой Дэнни. И Эйден повелся. Однажды в захудалом интернате Детройта произошло действительно чудо. Впервые за многие годы к ним обратилась семья. Хорошая семья. Они улыбались друг другу, рассматривая местность интерната широко распахнутыми глазами, такими искренними, будто этот двор – самое прекрасное из того, что они видели. Их звали мистер и миссис Уилсон. Самая обычная семья, у которой, увы не получалось родить собственного ребенка. Они не выделялись ничем, как и остальные девятьсот тысяч людей в Штатах с такой же фамилией, но сейчас, в этом дворе, весьма подходящем для съемок фильмов ужасов, эти двое были другими. Слишком яркими, слишком счастливыми. Мистер Уилсон одной рукой небрежно обнимал жену за талию, и этот жест словно кричал о своей естественности. Они долго о чем-то говорили с заведующей интернатом, которая то и дело поправляла строгую прическу, дети уже знали – она делала так, когда нервничала. Миссис Уилсон коротко кивала на слова мужа и, словно добивалась доверия, время от времени касалась ладонью руки воспитательницы, от чего та нервно сжимала зубы. Ей не верилось. Никому не верилось. Здесь никогда не было посетителей, сюда не приходили усыновлять детей, а в особенности никогда не приходили такие как семья Уилсон. Миссис Томпсон, посвятившая интернату всю свою жизнь, не раз становилась свидетелем подобного. Когда забирали ребенка в, казалось бы, прекрасную семью врачей, а потом их такие же улыбчивые лица транслировали в экстренных новостях, в сюжете о продаже органов своих детей на черном рынке. Но Уилсоны выглядели безопасно. Притащив пару десятков огромных коробок с игрушками, они с энтузиазмом раздавали содержимое, попутно знакомясь с детьми. Это был настоящий праздник. Но был и тот, кого не волновали ни новые игрушки, ни сама семья, прибывшая для того, чтобы развлечься, с огромным удовольствием наблюдая за глупыми детишками. Бросают подачку, как псам. Эйден кривится от сопливой картины и отворачивается, пока шея не начинает болеть. Его синие глаза больше не завораживали, не отражали детскую невинность и непосредственность. В них сочилась злоба и отвращение ко всему миру. Отталкивающая, холодная ярость. Вечная головная боль, от чего на лбу образовывались полосы морщин, сопутствовала ему уже который месяц. Из-за неё лишь одним словом, одним взглядом Эйден вгонял в ужас любого. - А почему ты не подходишь к нам? Миссис Уилсон уже стояла возле парня и осторожно улыбалась ему. Её белокурый локон упал на плече, когда она наклонила голову набок, пытливо заглядывая в лицо парня. Эйден с нескрываемым интересом наблюдал за ней, за её свободными движениями, наполненными легкостью. - Меня зовут Клэр, - она протянула ему руку для приветствия, и Эйден невольно опустил на неё взгляд. Клэр Уилсон не была похожа ни на одну из сотрудниц интерната, которые лишь видом напоминали ледяную глыбу. Все они держались холодно и отстраненно, абсолютно скупы на заботу и теплые слова. Когда миссис Томпсон заходила после отбоя в их комнату или медленно проходила между рядами в столовой, казалось, будто её мозг не присутствовал с ними. Будто в своей голове она была где-то далеко от них, возможно, она мечтала о новой жизни, где не было бы беспризорников. В любом случае, она всегда ограничивалась сухим «Доброе утро», которое каждый присутствующий с забвением проглатывал даже без молока. Клэр была теплой. Странно звучит, но Эйдену она казалась теплой. Яркой, даже красивой. Живой. Да, определенно. Жизнь так и сочилась из её пор, бурлила в жилах вместе с горячей кровью. От неё исходило настоящее тепло, словно она была солнцем, раздающим безвозмездно свои лучи окружающим, а люди так яростно высасывали из нее всё это, как будто оно могло исцелить. - Я – Эйден, - говорит он и пожимает в ответ руку, когда Клэр неожиданно быстро поднимается на соседний железный бак, на котором сидит парень, - Неплохо. Увлекаетесь паркуром? Она громко смеется, опуская голову и кивая в ответ. - Это секретная информация. Эйден поворачивает голову и вытаскивает из кармана старых джинс помятую пачку дешевых сигарет вместе с зажигалкой. - Откуда сигареты? - Это секретная информация, - возвращает он её слова и закуривает. Клэр усмехается и смотрит на него каким-то странным, новым для него взглядом. Что в этом взгляде такого? Беспокойство? Да пусть подавятся им. - Ты тяжелый случай. Мне нравится. - Мне срать, Клэр. Безмятежная улыбка на лице женщины меркнет, а зубы сжимаются то ли от досады, то ли от безмолвной злости. Он усмехается, будто специально ждал этой реакции и делает очередную затяжку. - К чему этот разговор, Клэр Уилсон? Нет. Стой. К чему вообще всё это дерьмо? Ты умная, красивая, вполне здоровая женщина. Твой муж тоже не выглядит калекой или больным. Вы можете завести собственных детей. Да и, знаешь, живете вы явно далеко отсюда, иначе бы никогда не пришли выбирать себе ребенка в такое гиблое место. Итак, у тебя хорошая работа, я в этом не сомневаюсь, хороший любящий муж, но ты здесь. В чем же дело, а? – она опустила голову, пытаясь спрятаться от него, провалиться сквозь землю, словно это он был вдвое старше нее, – Может это искупление? Признайся, Клэр Уилсон, в чем настоящая причина твоего доброго дела? Искупить вину за смерть своего ребенка? Или плата за кого-то, кто пережил что-нибудь ужасное? - Ты очень умный для своих лет. Сколько тебе? - Четырнадцать. - Так вот, Эйден. Тебе четырнадцать и ты так много знаешь о жизни. Ты сидишь весь такой крутой в стороне ото всех, в своей плотной оболочке, не подпуская никого к себе. Ты куришь дерьмовые сигареты и, держу пари, пьешь дерьмовый алкоголь. Колотишь маленьких мальчиков из соседней комнаты, чтобы самоутвердиться за счет них? Играешь роль жестокого и циничного, но на самом деле слишком ранимый, чтобы подпустить кого-то близко к сердцу. Ты не крутой, Эйден. Ты такой же маленький мальчик, как и они. Такой же брошенный, обиженный на весь мир, на свою мать. Но стоит тебе позволить пробраться сквозь толстую броню, как ты тут же поймешь, каково это – принимать любовь от окружающих. Клэр снова улыбнулась и сжала предплечье парня. Они о нем ни черта не знают. Никто и не понимает, что чувствует шестилетний мальчик, брошенный на пороге старого интерната. Как это, чувствовать железную хватку на руках, оставляющуюся синяки, когда сердитая женщина в строгом сером платье резко дергала, бросала в стену, тащила в кабинет хозяйки интерната. Никто и не подозревает, что значит, вспоминать каждую ночь собственный крик о том, что его мамочка скоро придет, это всего лишь игра, мамочка вернется и заберет его. Вспоминать, как после попытки побега, его толкнули в маленькую, темную комнату без окна, где он провел в одиночку целую неделю. И в последний день, таким тяжелым грузом приходит понимание. О том, что его просто бросили. О том, что никакой мамочки рядом больше не будет. И Эйден стер это из памяти. Закопал воспоминания о красивой брюнетке в кожаной куртке и старом, грязном ублюдке с уродскими зубами. Запер их очень глубоко, предпочитая не ковыряться в них, доставляя себе адскую боль. Поэтому в его четырнадцать лет он был экспертом во всем, что касается этого дерьма под названием жизнь. Он видел много. Он видел действительно страшные вещи. Например, когда миссис Томпсон начинала сходить с ума. Когда в приюте начинался хаос, а обычно холодные воспитатели становились жестокими садистами. Такое было пару раз в год. Они приходили в интернат и начинали свое веселье. Эйден сбежал в первый же раз. Восьмилетний, неуклюжий мальчик вместе с единственным другом Кристофером сбежал из приюта и спрятался в холодном подвале заброшенного дома. Он помнил этот подвал. Пустой, холодный, с неприятным запахом. В углу куча голодных крыс, пища и скребя когтями, обгладывали чьи-то кости. На полу виднелись яркие пятна крови, смешанные с лужами мочи и слюны. В воздухе витал запах пота и чего-то кислого. Мыши и крысы разлагались по углам вперемешку с отходами еды. Но ведь ко всему привыкаешь, правда? И к запаху Эйден привык. К запаху, виду, холоду, которые уже практически не ощущались. Во время таких побегов они голодали. С каждым днем парни считали часы после последней трапезы, но когда проходила первая неделя, они сбивались со счета и уже не думали об этом. Когда не думаешь, проще это пережить. Когда взрослые говорят, что человек может прожить без еды - сколько? - несколько недель? - они врут. Чушь собачья! Эйден питался отбросками в мусорных баках. Да чем угодно, лишь бы оставались силы прожить еще день. Было невероятно глупо цепляться за остатки разума, ходить по грани между сумасшествием и чем-то, крохотно-нормальным. В борьбе с холодом помог Кристофер, стащивший где-то на улицах города старое пальто. Зимой оно едва помогало, а холод настолько пробрался в их тела, что болели кости. Каждый шаг, каждое движение, каждый вздох приносили адскую боль. Со временем с ними убегали и другие. Однажды Эйден подумал, что восемь отчаявшихся мальчиков – отличная пиратская команда. Он выдумал собственную игру, заключающуюся в грабеже богатых, ничего не замечающих за своими вечными делами и заботами детей под ногами. Но, как и в любой игре, есть проигравшие. Эйден говорил: - Пираты иногда жертвуют кем-то из команды ради общих сокровищ. Если сокровищами можно называть мелочь в кошельках офисного планктона, обронившего кошелек в час пик возле входа в подземку. И добавлял: - Нам нужно научиться смиряться с потерями. К большому удивлению парней, Эйден быстро смирился со всем, что им пришлось переживать день за днем. Воровать кошельки? Хорошо. Просить милостыню? Ладно. А потом он понял, что их осталось только пять. Найти троих приятелей не суждено было. Они знали только об Алексе. О том, что он умер. Не ясно от чего. Просто, однажды, когда все проснулись увидели, как голодная крыса, обезумев, грызла их друга. Через несколько дней двое не вернулись в подвал. И опять пришлось говорить Эйдену. В тот вечер он сказал: - Их, наверное, забрали в полицию. Там тепло, не переживайте. И кормят даже. - Тогда, может, и мы пойдем в полицию? – Кристофер стоял возле парня, кутаясь в пальто. - Нет, - говорит Эйден, - Тогда мы испортим всю игру. И парни послушались. С тех пор Эйден был их главным. Они продолжали выживать и строить грандиозные планы на светлое будущее. И только сам Эйден понимал, что такое их мечта. Никому не нужные детские слова, отпущенные на ветер. Жажда любви и понимания, но уже настолько прогнившие души, что невозможно и представить. Их мечта в разрезе. Фантазии детей, которым, увы, не дано сбыться. По крайней мере, до этого дня. И что сейчас происходит, позвольте спросить? До тошноты счастливая семья приезжает в их маленький ад и переворачивает все с ног на голову. И Эйдену в голову приходит мысль о том, что они могут выбрать кого-то из его команды. Пирата из его стаи. А чёртова миссис Томпсон даже не шелохнется. Что б её. В жопу все это. Эйден не допустит, чтобы кто-то разрушил их семью. Не в этот раз. Парень отталкивается от железного бака и отбрасывает вторую сигарету в сторону, приближаясь к радостным детям. Кристофер дергается и опасливо смотрит на Эйдена. Знает, что тот разорвет в клочья любого, кто им будет угрожать. Прогрызет их глотку. И прежде чем Эйден раскрывает рот, Клэр Уилсон заявляет: - Мы определились, кого хотим усыновить. Миссис Томпсон поднимает голову и хмурится. Они богаты, но не настолько, чтобы купить здесь ребенка прямо сейчас. Но она молчит и ждет. - Я хочу, чтобы с нами уехал Эйден. На лицах полное охуение. Что? Что она сказала? Она выбрала его? Грязного, побитого, злого психа, который только что её безмолвно послал. У его стаи ступор. Кристофер удивленно моргает, попутно кивая остальным, мол, все нормально. - Твоя месть, Клэр Уилсин? – выплевывает он. - Моя попытка дать тебе любовь, - говорит она, дружелюбно улыбаясь. Сейчас он вляпался в огромное дерьмо. И на этот раз ему придется попотеть, чтобы выбраться. Твою мать, для чего это? - Эйден, - миссис Томпсон кивнула ему, - Собирай вещи, мальчик мой. Тебя ждет семья. Ему не нужна была семья. У него уже была семья. Его стая. Его пираты. И он, чёрт возьми, не собирался уходить. - Но... - Я сказала, собирай вещи. Ярость. Такая явная, что невозможно скрыть. А еще ненависть. Тягучая, словно патока, текущая по позвоночнику, пробираясь глубже. Свернуть шею. Крушить. Дать волю всему своему гневу. Он не позволит. ОНО не отпускает. Они не закончили гребанную игру. Должны закончить. - Я жду, Эйден. Он и не заметил, что стояла гробовая тишина. - Хорошо. – смиренное. Блять. Просто, блять. Но, ведь, ко всему можно привыкнуть.