За гранью наших возможностей

Если вы проснулись среди ночи – на это есть несколько причин. Плохой сон, бессонница, голод, что довольно распространенно в кругах среднестатистических семей. Но, кажется, самая распространенная причина: ваши соседи – долбанные мудаки. Согласитесь, очень часто нам приходится сталкиваться с такими людьми, живущими по соседству, которые устраивают гулянки в три утра, звенят бутылками круглосуточно, а их дети – разносчики заразы. Если вы живёте в Детройте, вы поймёте. Это не город возможностей. Это – то место, куда приезжают отбросы общества. Горы химических отходов, разваленных зданий, у которых сидят компании малолетних наркоманов. Это город чёрных кварталов, где шестнадцатилетние уголовники не проводят ни дня без перестрелок. Именно здесь и начинается эта отвратительная, порой жестокая история. На Уэльс-стрит. В семиэтажном доме без лифта, отопления и постоянными перебоями со светом. В три утра здесь вы услышите вой полицейских сирен, крики и плач. Именно поэтому никто не спит в доме номер восемь. На третьем этаже, за дряхлой дверью, обрисованной зелёной акварелью, громыхает музыка, которую проклинают все соседи. Под громкий рок девушка среднего роста, с чёрными, прямыми волосами, в короткой юбке и старой кожанке на голое тело, быстро закидывает в сумку детские вещи. Её не могли назвать хорошей матерью. Она была больше похожа на стриптизершу или «ночную бабочку». Скорей всего так и было, но кто мы такие, чтобы судить? Она рывками переворачивает вещи в обшарпанном шкафу и складывает их в отдельную кучу. - И что ты собираешься делать? – грубый, прокуренный голос сначала пугает, а потом раздражает. Она, не оборачиваясь, тихо отвечает: - Отведу его к двери интерната. Она не была плохим человеком. Просто так получилось. Все себя оправдывали именно так. Никто не имел представления, что хорошо, а что – плохо, черта была невидимой. Они говорили: «Нужно выживать», или «Я хочу есть», и все условности уходили на второй план. Ей не хотелось думать, как это выглядело со стороны. Просто девушка, которая не готова стать матерью. Чем она только думала, когда рожала? Возможно, её переубедил врач, обрисовавший перспективу стать бесплодной после двенадцатого аборта. Только, хотела ли она вообще детей? Могла ли она заботиться о ком-то кроме себя? Такая, как она не умела готовить, менять подгузники, петь колыбельные и укачивать ребёнка. Максимум того, что она умела – заказать пиццу и не заплатить за неё. Да и, в общем, не важно, кем была она. Таких много. Поэтому она снова тяжело вздыхает и проговаривает: - Для него так будет лучше. Намного лучше. Мужчина стоит в двери и крутит в руках бутылку пива. Он реагирует хитрой ухмылкой, обнажая кривые зубы. - Ты знаешь, сдать его на органы было бы выгодней. Девушка содрогается от этого предложения. Она бросает на пол сумку и садится на пружинную кровать, попутно закуривая и оценивая, с каким садистом ложилась в постель. - Я решила. Не хочу, чтобы мой сын рос здесь. Как будто ей было дело до того, что будет с её сыном. Интернат в их местности – не лучшее место для ребёнка. Школа выживания. - Эйден, спускайся. Нам пора. Мальчик спускается по шаткой лестнице мелкими шагами. На вид ему четыре года, на самом деле – шесть. Он слишком бледный, слишком худой и маленький. Черты лица слишком острые, губы слишком тонкие. Пожалуй, самыми запоминающимися были глаза. Огромные синие глаза излучали невинность, надежду, детскую наивность. Он подходит ближе к матери, и при свете можно разглядеть мелкую россыпь веснушек у носа. Эйден обнимает себя руками. - Куда мы идём, мамочка? Он привык переезжать. Каждый новый ухажер матери забирал их к себе, но потом выбрасывал на улицу. - Я отведу тебя в одно место. Это будет наша игра, ладно? – говорит она, игнорируя громкое фырканье со стороны мужчины. Эйден не помнил его имени. Только маленькие, крысиные глаза и уродские зубы. Мальчик переводит взгляд с мужчины на мать и кивает. Она подходит к треснувшему зеркалу и красит губы ярко-красной помадой. Поправляет кожанку и приглаживает волосы. На часах около пяти утра. Они идут быстро. Иногда, кажется, что они бегут. Людям совершенно все равно. У каждого тут свои заботы и проблемы. У каждого тяжёлая работа, от которой парализует руки, скручивает в болезненных судорогах ноги. Женщины в своём большинстве бесплодны. После работы на стройках и фермах практически каждая вторая слышит диагноз об опущении матки. Зато у низшего пласта людей с появлением на свет детей проблем не возникало. Она – одна из тех, кому повезло. Когда девушка рожала в антисанитарных условиях на восьмом месяце, все были уверены, что ребёнок не выживет. Но Эйден боролся за жизнь. Маленький комок сделал глубокий спасательный вдох и закричал, что было силы, будто легкие, раскрывшись, лопнут от перенапряжения. И это было удивительно. Доктор с непревзойдённым усилием сдержал вздох разочарования. Хотя ему было безразлично. Он видел много всего. Даже слишком, для того, чтобы уснуть ночью. Когда к нему привозили людей с огнестрельным ранением, пациентов с избитыми, изувеченными лицами, обглоданные крысами конечности. Он видел порог бедности. И его не радовала перспектива опускать веки трупу парня, которого он принимал на свет, скажем, через десять лет. Поэтому, закончив, доктор уходит в свой кабинет и вытаскивает практически пустую бутылку с дешёвым пойлом, отдалённо напоминающим виски. Поэтому, это нельзя было назвать везением. Именно поэтому никто не помнил её имя. Эйден тоже забудет. Придёт время, и он смутно вспомнит распутную девку с зализанными назад чёрными волосами, вечно одетую в кожаные вещи. Человека, которого он называл нежным «мамочка». Но он всегда будет помнить эту игру. Как они вместе быстрым шагом добрались до высокого забора, окружённого колючей проволокой. Будто в тюрьме. Мальчику вдруг вспомнилась старая сказка, замок принца, вокруг которого вырыт ров с огромными и злыми крокодилами. Мать открывает со скрипом железные ворота и, оглядываясь по сторонам, будто в испуге, отводит мальчика к порогу огромного здания. Серого. Забитого. Полуразрушенного. Ничем не отличающегося от тысячи других зданий в Детройте. Может быть, всего лишь на крохотную долю, более угнетающее. Эйден хмурится, пытаясь вспомнить, где видел его. Мысленно сравнив здание со старинной крепостью, мальчик поёжился. На улице было слишком холодно. Во дворе слишком пусто, мама слишком молчалива, а дома их ждал слишком счастливый ухажёр матери. Эйдену это не нравилось. Каждый раз, когда он видел счастье дома, случалось что-то плохое. Поэтому у него было плохое предчувствие. - Мне не нравится эта игра, - говорит он матери, поворачиваясь к выходу. А его как будто не слышат. Потому что она продолжает оглядываться и, остановившись взглядом на секунду на ржавых качелях, закусывает в отчаянии губу. Её так много всего сейчас тревожит. Нужно вернуться домой и выгнать тупого ублюдка Зейна. Нужно найти немного мелочи для пиццы. Нужно купить дешёвой выпивки, чтобы выпасть из дерьмовой реальности на пару дней. Нужно выкинуть оставшиеся детские вещи и спрятать свои старые игрушки, которыми играл Эйден. И она трясёт головой в попытке выбросить из головы неконтролируемую грусть и жалость. - Милый, это очень увлекательная игра, - говорит она, наклонившись к мальчишке, вглядываясь в синее море глаз, - Сейчас я уйду за ворота, и ты будешь молчать, ладно? Эйден кивнул. - Когда я отойду вон к тому мусорному баку, ты закричишь. Они одновременно посмотрели на зелёный бак, наполненный объедками из соседнего китайского ресторанчика. - Мама, ты же вернёшься? - Конечно, милый. Она дала ему маленький огонёк надежды. Который потушит. Сама. Она поворачивается и в ещё большей спешке покидает двор интерната, про себя удивляясь, что здесь никого нет. Синие глаза смотрят на удаляющуюся спину. Она знает, что не вернётся сюда никогда. Не оборачиваясь, девушка оставляет сына на пороге раннего взросления. Ему придётся бороться за жизнь там. И последнее, что связывает её с той жизнью, с тем маленьким, хрустальным мальчиком с огромными глазами – громкий, перебивающий барабанные перепонки, крик.