Кассия «Мысли в шкатулке»
«Вельскуд был хорошим и надёжным товарищем, но совершенно несносным человеком».Из книги: «Земля Богини — край её снов» Автор: Лианна, эльфийский стратег.
Утро пришло с солнцем. Солнечный свет слепил и настырно лез в глаза. Всё тело затекло от неудобной позы, в которой накануне Вельскуда сморил сон. Сквозь неприятную мутную дрёму, сопровождавшую тяжёлое пробуждение, пробился громкий настойчивый стук. Казалось, если он тотчас же не прекратится, то вынесет мозг. В висках ломило. Чертыхнувшись, Вельскуд разлепил веки, глянул вокруг — стук не прекращался, напротив, настойчивый посетитель громогласно пригрозил вынести дверь, если ему тут же не откроют. Услышав голос, который звал его по имени, Вельскуд сорвался с кресла; едва не налетев на дверной наличник, подбежал и рывком распахнул дверь. — Откуда ты взялся? — голос Вельскуда хрипел и не желал слушаться. — Доброе утро! — жизнерадостно ответил Герант. Вопрос не в тему совсем его не задел, а может быть, просто не был услышан. Вытянув шею, Герант с любопытством окинул быстрым взглядом внутренность дома за спиной друга: — Гостей принимаешь? Спишь, что ли? — Что я, по-твоему, должен делать? — недовольно буркнул Вельскуд, посторонившись, пропустил гостя в дом. — Судя по твоей решительности в прошлую нашу встречу, я думал, что ты дневать и ночевать будешь в казармах. И войско загоняешь до смерти ещё до того, как ему придётся принять бой, — рассмеялся Герант, словно не замечая неудовольствия друга. Вместе с Герантом в пустой и тёмный дом проникло солнце и свежий воздух. Они заставили пылинки плясать в солнечном свете. Комнаты вдруг заискрились. Мебель закряхтела, скидывая с себя годы и годы, проведённые в тени и забвении, когда бо́льшая часть её не использовалась вовсе. Стеклянные шкафы с ровными рядами книг, золотое тиснение на их корешках, тяжёлые подсвечники с застывшими в них скелетами свечей — откликнулись чередой солнечных зайчиков, пущенных внезапно по старинной обивке кресел и старым гравюрам на стенах. Солнце, отражаясь, блеснуло на люстре и выхватило из сумрака, таившегося в глубине между книжных шкафов, женское лицо, изображённое на маленькой картине. Картина висела в самом неприметном углу, словно хозяин дома и хотел убрать этот портрет с глаз долой, и в то же время почему-то не мог этого сделать. Сумрак — надёжный страж — скрывал её до этого момента. Неудовольствие куда-то стало пропадать. Опять. Так случалось всегда при встрече с Герантом. Вельскуд, уловив метаморфозу, произошедшую вдруг и сразу с ним и его домом, не захотел раздумывать о причинах, махнул рукой и пошёл ставить чайник. — У тебя же прислуга должна быть, — разгуливая по комнатам и разглядывая всё, что попадется под руку, шумно вопрошал Герант, — куда дел? Со свету сжил? Немудрено. Я бы не смог ужиться с таким сварливым хозяином! Вельскуд усмехнулся. Герант впервые позволил себе такое высказывание. Но критические замечания скорее веселили, чем раздражали. Если только их в полной мере можно было назвать критическими. Более всего они походили на поддразнивание. Герант как будто хотел расшевелить его. Делал он это немного нервозно, то ли от отсутствия опыта, то ли ещё по какой-то причине — было непонятно. Однако ответить на словесную шпильку Вельскуд пока не мог. В висках стучало и казалось, что голова взорвётся, стоит ему только открыть рот. Он молча возился на просторной кухне, с любопытством прислушивался к перемещениям своего гостя, гадая, что ещё попадёт в поле его зрения и какой комментарий он отпустит по этому поводу. Герант всегда был благодушно вежливо сдержан, и наблюдать в нём теперь такую словесную свободу было интересно и удивительно. Голос Геранта раздавался то тут, то там, перемежаясь восторженными восклицаниями. Видимо, в такие моменты он натыкался на что-то исключительно поражавшее его воображение. — Я так и не услышал ответа: откуда ты, — Вельскуд заглянул в библиотеку, где в это время Герант восхищённо разглядывал картины на стенах, оперся о дверной косяк. — Герант! — М-м? Взгляд любопытного друга наткнулся на женский образ, написанный скорыми и тонкими мазками. Черты её, узнаваемые, всё же имели отличие — она была светла, нежна и улыбчива. И Герант уже было открыл рот, чтобы спросить. — Где пропадал, спрашиваю? — поспешно повторил Вельскуд. — Все уже давно здесь, а тебя нет, как нет. Все сроки прошли. — Скучал? — лукаво прищурился Герант. Вельскуд пожал плечами и сбежал от ответа, направившись за чайными приборами и закипевшим чайником. — Интересно увидеть тебя в домашней обстановке, — весело продолжил Герант, усевшись за большой стол, где Вельскуд расставлял приборы то ли для позднего завтрака, то ли для раннего обеда. — Прости, я самовольно пришёл к тебе в гости. В казармах мне сказали, что не видели тебя со вчерашнего вечера, в замке сообщили, что ты сбежал домой… Терамай сообщил, — пояснил он. — Плащ сними, — проворчал Вельскуд, — не в походе… — Терамай же и пояснил, где ты живёшь, — продолжал тараторить Герант, выполняя требование хозяина. И удивительное дело: несмотря на то, что Герант не замолкал ни на минуту, тупая боль, стучавшая в виски с самого момента пробуждения, не только не усилилась, но стала понемногу стихать, пока не убралась восвояси. На лице Вельскуда проступило подобие улыбки. — Это здорово, что ты придумал завтрак. У меня маковой росинки во рту не было со вчерашнего утра. В Небесной Гавани я часа два уже, где только не был! Но до стола ещё не добрался… — Да где же ты был, в конце концов? — перебил Вельскуд, потеряв терпение и не надеясь переслушать всё, что задумал высказать ему друг. Герант замолк на полуслове. Решив, что он обиделся, Вельскуд обернулся и, взглянув в лицо гостя, обомлел. Герант, минуту назад представлявшийся любопытным, надоедливым и назойливым мальчишкой, смотрел на него ласково и внимательно, словно умудрённый годами старец. — Легче? — спросил он приглушённо. Вельскуд едва не задохнулся от удивления. И снова это желание: раствориться в необычных карих глазах и поведать то, что наболело, о чём думалось и что мучило едва ли не с момента рождения; выложить всё, как на духу, не опасаясь насмешки или осуждения. Рассказать о вчерашнем визите, о предъявленных требованиях; открыть сомнения и неуверенность; просто… пожаловаться… и спросить, наконец, откуда у обычного человека такие необычные глаза — не глаза, а очи древнего существа, видевшего зарю мира. Вельскуд отвёл глаза, пряча взгляд, но наваждение не ушло. — У тебя очень усталый вид. Ты плохо спал? — тихий голос внёс ещё бо́льшую сумятицу в беспорядочно скачущие мысли. Вельскуд и хотел, и не хотел, чтобы эти звуки смолкли. — Терамай сказал, что последние дни тебе пришлось нелегко, но ты справился, ведь так? Прости за беспокойство, которое я причинил своим опозданием и… внезапным появлением. — Терамай слишком много болтает, — проворчал Вельскуд, усаживаясь за стол и чувствуя, как начинают гореть уши от пристального внимания в его сторону. Хорошо, что их прикрывают волосы и предательской краски то ли стыда, то ли удовольствия не видно. Герант отвёл глаза в сторону: — Я, возвращаясь… немного прошёл в сторону Клыкастых гор, — нерешительно заговорил он, — туда, где спит дракон. Думаю, что тех сведений, которые у нас есть, недостаточно, — помолчав немного, добавил: — нужно отложить начало похода по крайней мере на две недели. — На сборы мы отвели столько времени, сколько было возможно. Ты ведь сам спешил… Ближайшие территории осмотрены. До Клыкастых гор, конечно, никого не посылали — да мы бы и не успели. Снаряжение, обозы, войско — почти всё готово. Остались мелочи… — Да. Я думал, что разведку будем проводить по мере продвижения. Сейчас думаю — стратег из меня никудышний. Ты был прав — тщательная разведка значительно облегчает жизнь и сохраняет боевые силы. Нужно послать разведчиков к горам, разведать территорию, где предстоит битва. Быстроногие эльфы обернутся за короткое время. А мы обсудим план компании более подробно. То, что нам предстоит, может превзойти все наши предположения… — Какие предположения? Мы устраиваем военную кампанию. Война есть война. Здесь — раны, кровь, смерть. Что ещё можно ожидать или не ожидать от неё? — Возможно, потери будут гораздо серьёзнее, чем мы думали… — Герант, я говорил, что верю тебе, — Вельскуд осторожно поставил на стол чашку, оперся локтями о столешницу, не мигая, уставился на потупившегося друга. — Спустя столько времени ничего не изменилось — я всё так же верю. Но для поддержания доверия на должном уровне нужно чуть больше сведений. Голос его звучал немного обиженно, но, возможно, это было следствием тяжёлого сна, от которого он ещё толком не отошёл. Герант заволновался. На скулах проступил едва заметный румянец. Он быстрым взглядом окинул стол и комнату, словно пытался подобрать слова в условиях, когда всей правды сказать почему-то не мог. На краткий миг он стал похож на маленького мальчика, который боялся в чем-то сознаться. Вельскуд нахмурился и отвёл глаза в сторону. Герант заговорил ровным и бесцветным голосом: — Я прошёл чуть дальше того места, где были мы с тобой. Вельскуд, чем ближе к горам, — Герант старался не смотреть в глаза, — к месту… возможного укрывища дракона, число вражеских войск возрастает немыслимо. Возможно, и наши силы нужно увеличить. Нужно разведать само логово. Я думаю, что чудовище, которое там спит, страшнее всех, кого описали до сих пор, — он быстро глянул и снова опустил глаза. — Я по-прежнему поражаюсь твоей скорости, — задумчиво произнёс Вельскуд, разглядывая ссутулившегося напротив Геранта; помолчав, покорно согласился: — Хорошо. Давай направим разведчиков. Терамай прислал курьера с письмом. В письме выразил удивление тем, что уже полдень, а начальника нет. Через полчаса курьер отправился во дворец с ответом: начальник будет позже. Бумага содержала краткие распоряжения об эльфийской разведке Клыкастых гор и необходимости совещания на следующее утро.***
— Вельскуд, — тихий и осторожный оклик заставил поднять голову и встретиться с прямым взглядом. — Вельскуд, этот портрет… кто это? Тёмные глаза Вельскуда отразили страх, поселившийся в сердце в тот самый момент, когда он обнаружил пристальное внимание к картине, запрятанной в самый дальний угол; страх от предчувствия, что вопрос всё равно будет задан, как ни отодвигай, и нужно будет ответить, сколько бы ни пришлось прятаться. Вельскуд молчал. Он молчал так долго, что, казалось, минует сотня лет, а они так и будут сидеть друг напротив друга, разглядывая столешницу. — Это моя мать, — наконец проскрипел он. И голос его был подобен тоскливому граю ворон.***
Красивые руки с тонкими длинными пальцами свободно лежали на резных подлокотниках кресла, бархат платья тяжёлыми складками опадал у ног, отдыхающих на маленькой резной скамеечке. В её комнате всегда было тепло, всегда потрескивали дрова в камине. Ей, жительнице южных областей Альтеры, всегда было холодно в северных широтах, куда привело её замужество. Нежная лилия, наследница древнего рода — она не погибла, не заледенела, попав в непривычную для себя холодную и сдержанную обстановку, где любые проявления душевного тепла воспринимались с оскорблённым недоумением. Надев на себя панцирь, который требовало её новое положение, она скрывала нежность за сдержанными улыбками и речами, которые бездушием своим могли поспорить с каменными стенами старинного замка — теперешнего её дома. Длинные ресницы прикрывали светло-серые глаза, если им приходилось предательски заблестеть от внезапной эмоции при взгляде на… — …она не была приспособлена к той жизни, которую уготовила ей судьба, — тихо, словно через силу говорил Вельскуд, — жестокая судьба. Она должна была подарить своему мужу десяток воинов духа, а породила только меня, не считая трёх дочерей, которые умерли в младенчестве… одна за другой. Да и я был… не совсем таким, каким хотелось отцу. Она не смела выражать свою любовь ни словом, ни жестом, поскольку за всякое выражение нежности с её стороны наказывали её сына. Муж поступал так, как было принято в его семье. Он готовил себе наследника, того, кто не только понесёт бремя управления всем многочисленным его богатством, но и с гордостью примет на себя венец Рыцаря Каллеона — древнего ордена, существовавшего в Альтере едва ли не с начала времён. Жесткость, гордость и неприступность — качества, которые до́лжно было развить сыну, чтобы занять место, полагающееся по праву, чтобы не уронить достоинство семьи. Отец старался быть терпеливым, чтобы вылепить из мальчика то, что ему было нужно. Но материал оказался некачественный — крошился и рассыпался в его руках. И отец со временем стал испытывать неприязнь к ребёнку, которого не мог воспитать таким, каким хотел видеть. — Но она любила тебя… — тихий голос казался продолжением воспоминаний, в которые погрузился Вельскуд, и пробудил картины, скрытые за пеленой дней, но не пережитые и не забытые до сих пор. — Даже слишком. Думаю, это её убивало. Она не хотела для меня судьбы, которую готовил отец. — Что же случилось? Вопросы, касавшиеся глубоких незаживающих ран, не раздражали, напротив — они вели дальше, вычищая то, что давно покрылось гноем и струпьями; доставляли облегчение сердцу, тосковавшему давно и долго, винившему себя в том, что случилось. Душе, которая корила себя несмотря на то, что разум твердил об отсутствии причин для этого. Образы, стоявшие перед внутренним взором, так и ждали, чтобы их облекли в слова и дали им жизнь за пределами уставшей души. — Я пробрался в зал, где стоял стол с её телом… тайком пробрался поздно ночью, — в глазах защипало, и Вельскуд склонил голову. Длинные чёрные волосы скользнули, скрывая выражение лица. — Я думал, что никто не сможет меня застать там в это время, и я смогу… могу погоревать. Послышался сдавленный смешок, прозвучавший странно и глухо, словно Вельскуд сам не верил, что смог произнести это слово, и губы его свело судорогой. Он склонился ещё ниже, почти уткнувшись в острые колени лицом; чувствовал всем телом сочувствие и жалость, обращённые к нему; хотел и не хотел, чтобы они были; старался примириться с мыслью о том, что раны его настолько обнажились перед сторонним человеком. И пусть этот человек внезапно ворвался в его жизнь и мигом расположил к себе, он был всё же посторонним, и створки души, внезапно и приветливо распахнувшиеся, уже собирались вновь захлопнуться, и как можно громче, чтобы отбить всякую охоту у того, кто попытается вновь открыть их.