Из «Истории похода на Чёрного дракона для чайников» Часть 1 под ред. главы Ордена Рыцарей Храма архимага Дереликта
«Я помню всё так ясно, словно это было вчера… Прекрасная Нарсиэль, уверенная Кассия, надёжный Барнак, стремительный Вельскуд, благоразумный Терамай и… Герант — тот, кто соединил нас всех. Это было незабываемое время. Мы были кулаком, нацеленным прямо в сердце Чёрного дракона. Мы были уверены в своей силе, уверены в своей победе. Мы не могли проиграть — так мы думали; перед нами расстилалась широкая дорога — мы знали это. С нами ничего не могло случиться такого, с чем мы не смогли бы справиться, если мы вместе. Мы верили в это».Кассия «Мысли в шкатулке»
«Во главе армии встали Шесть героев. То есть это теперь мы называем их героями, а тогда до героизма им еще было далеко, нужно было победить и уцелеть».Из воспоминаний Синистера, Геральдиста Его Величества.
Король испугался. И скорость, с которой он начал действовать, превзошла все самые смелые ожидания. Мигом был созван военный совет, на котором Вельскуд повторил всё, о чём рассказал раньше монарху в личной беседе; поведал генералам свое видение военной компании и свои мысли о тактике и стратегии; выслушал всё, чем оказались богаты головы людей, облачённых в мундир. К слову сказать, ничего особого он не услышал, кроме то и дело повторяющихся восклицаний: «Что же нам делать!», «Надо решать здесь и сейчас!». Часто звучали сомнения: «Возможно, всё не так уж плохо!» и «Как мы можем быть уверены?». Но к словам его прислушались. Одни — потому, что ему верил король. Другие — потому, что были не против войны, сулившей добычу. Распорядились быстро. В Ану Арендэль и Лотосовую долину (в просторечье Ведьмину Топь) полетели гонцы с королевскими гербовыми бумагами, где витиевато говорилось о многолетней дружбе, торговых связях и в заключении высказывалась просьба о помощи. Бумаги были составлены весьма умело: напоминали о прошлых заслугах, но не упрекали; просили о внимании, но не унижались. Ожидание оказалось недолгим. Через две недели c момента отправки просительных грамот в Небесную гавань прибыли эльфийские лучники, спустя ещё несколько дней — пожаловали волшебницы. Союзники откликнулись так быстро, словно заранее приготовились к тому, что их вызовут. Само по себе это говорило о серьёзности сложившегося положения. Многие из тех, кто не верил, поверили и испугались. — Я очень рада познакомиться с вами, — улыбнувшись, сказала при встрече Нарсиэль. — Я слышала о вас… — От кого же? — сдержав язвительную усмешку, поинтересовался Вельскуд. И едва не подавился воздухом, услышав: — От Геранта. Ответила Нарсиэль просто, как будто совсем не заметив малой приветливости. И словно огладила его мягким взглядом зелёных лучистых глаз, осветила ласковой улыбкой, и хмурость Вельскуда стала мало-помалу растворяться. Тяжесть, давившая на его плечи много дней, сползла подобно стаявшему комку старого снега. — Вы, стало быть, знакомы? — уже более дружелюбно поинтересовался он. — Да, — кивнула Нарсиэль, — мы знакомы давно. — Он ничего не говорил об этом, — заметил Вельскуд. — Даже о том, что он вхож к королеве эльфов, я узнал только перед самым его уходом. Мой… друг скрытен… — Он просто скромен, — осторожно поправила его Нарсиэль, — о своих делах предпочитает не говорить, потому что считает, что ничего важного с ним не происходит. Но вас он очень ценит, поверьте… Нарсиэль легко прикоснулась к его руке, и Вельскуду внезапно показалось, что этот простой жест, это уточняющее — вас — сделали разговор тайным и интимным. Отгородили высокой стеной от всех остальных, пришедших вместе с принцессой эльфов и терпеливо ожидавших в стороне. Он неловко улыбнулся и качнул головой. — Как ему удалось уговорить вашу королеву оказать помощь Небесной Гавани? — Королева, как и мы все, высоко ценит его тяжкий труд, великую борьбу. Сражаться рядом с ним — большая честь для нас. Это малое, чем мы можем отплатить за то, что живём мирно в своих лесах. — Какой труд? — удивился и насторожился Вельскуд. Нарсиэль запнулась на мгновение: — Я имею в виду его деятельность, связанную с воодушевлением людей к борьбе со страшным чудовищем, которое грозит всему живому. Но Вельскуду показалось, что изначально эльфийская принцесса вкладывала какой-то иной смысл в свои слова, не тот, которым решила поделиться с собеседником. И он вмиг стал подозрительней прежнего, чувствуя, что нечто важное ускользает от его внимания. Гнев обосновался где-то на задворках сознания, ещё не отвлекая внимание на себя, но беспокоя, как маленькая ранка. Совсем иное впечатление произвела на него предводительница волшебниц. Кассия была высока, почти одного роста с Вельскудом. Невероятная худоба и рост делали её похожей на горный пик, возвышающийся среди равнины. В богато украшеной мантии она горделиво и величественно выступала впереди своего яркого и шумного отряда, нимало не заботясь о впечатлении, которое производила пёстрая толпа на жмущихся по стенам придворных, боявшихся обратить на себя внимание какой-нибудь волшебницы. Слава о скорости расправы бежала впереди любой колдуньи, даже если она от природы была тиха и совсем не вспыльчива. В отличие от эльфов, появившихся в королевском дворце бесшумно, волшебницы смеялись, переговаривались, часто перекрикивая свою предводительницу. Продолжалось это до тех пор, пока ей это не надоело. Тогда Кассия едва слышно стукнула посохом об пол и волшебницы мигом умолкли, как будто кто-то выключил громкость. Взгляд её ярких аметистовых глаз скользнул в сторону подопечных и моментально стёр самоуверенное и самодовольное веселье с их лиц. Они стали тихи почти так же, как эльфы, взиравшие на пёструю толпу с плохо скрываемым недоумением. Кассия удовлетворённо улыбнулась: — Так-то, — едва слышно промолвила она и обернулась к Вельскуду, — теперь мы можем, наконец, приветствовать друг друга в тишине и, главное, услышать ответ. Вельскуд усмехнулся и, поклонившись, приглашающе отвел правую руку, охватывая этим жестом зал за своей спиной, а в перспективе и весь дворец. — От имени короля и всей Небесной Гавани мы приветствуем посланцев Лотосовой долины и благодарим за дружественный отклик в год наших бедствий, — произнёс Вельскуд формулу придворного приветствия. — Лотосовой долины! — тихо фыркнула Кассия. — Насколько мне известно, любезный посол, среди вашего народа ходит иное именование нашего поселения, а? — В официальном протоколе оно звучит именно так, — усмехнувшись в тон гостье, так же тихо ответил Вельскуд. — Мы благодарим Небесную Гавань за пышную встречу и радуемся тому, что можем встать плечом к плечу с воинами короля для защиты нашего общего дома, — громко отрапортовала Кассия ожидаемый ответ. Она глянула вперёд, за спину встречающего посла, и внезапно лицо её осветилось. Сквозь высокомерную и насмешливую маску проступила искренняя радость, и счастливая улыбка тронула красивые губы волшебницы. Осторожно, чтобы не выйти из протокола, Вельскуд повернул голову — птица нежного привета посылалась Нарсиэль, стоявшей с правой стороны от королевского трона. Вельскуд поклонился и, подав волшебнице руку, подвёл её к трону, где гостей приветствовал монарх. Всё было так же, как и при встрече эльфов: много речей и большой пир. Два дня встреч изрядно утомили Вельскуда. Он и отдохнуть толком не мог, пока устраивал и обустраивал новоприбывших. Разместили всех вместе. Предводителей — в левом крыле большого королевского дворца со всем возможным удобством и учётом особенностей гостей, рядовых — в организованных под их нужды казармах на окраине Небесной Гавани. Эльфам устроили возможность выхода в большой королевский сад, чтобы они могли отдохнуть от каменных стен, волшебницам — свободный доступ в столовую, чтобы они могли поесть и выпить. Высокие спокойные эльфы сторонились своих шумливых и ярких соседок. А волшебницы словно надсмехались над мрачностью окружающего пейзажа, над спокойствием эльфов, над раздражительностью королевских слуг, на которых нежданно-негаданно свалились дополнительные обязанности. Разбираться со всеми пришлось самому, поскольку придворные мудро решили — чья идея, тому и отвечать. Вельскуд был зол, как никогда раньше, разбирая выходки волшебниц, усмиряя склоки и возмущения. Всё это длилось до тех пор, пока он в сердцах не высказал всё Терамаю. За долгие дни знакомства Терамай притерпелся к резкому и вспыльчивому нраву товарища по королевской службе. Пожалуй, он один мог сладить с Вельскудом: вытерпеть язвительность, успокоить сарказм и растворить недовольство. Терамай вообще много чего умел, но дипломатией владел особенно. Он направил Вельскуда к предводительнице волшебниц. Едва Вельскуд высказал Кассии свои возмущения так дипломатично, как только позволила его вспыльчивая натура, все прекратилось как по мановению волшебной палочки или, возможно, волшебного посоха. У Вельскуда даже зародилось нехорошее подозрение, что Кассия нарочно устроила весь этот бедлам, чтобы позлить хозяев и в первую очередь его — Вельскуда. Не сказать, чтобы он испытал острую неприязнь при первой встрече с огненно-рыжей волшебницей, но друзьями они определённо не стали. Во всё это шумное и суматошное время он ни на минуту не забывал о Геранте. Прошли все оговоренные сроки, но друг не появлялся. Где был Герант, и всё ли было в порядке — эти думы беспокоили Вельскуда всё чаще. В один из дней, когда гости уже прибыли, а дата начала похода была практически решена, Вельскуд, шагая по дворцовому коридору, испытал внезапный сильный и резкий сердечный спазм. Очевидных причин для него не было, да и вообще с ним такого никогда не случалось. Он прислонился к стене, пытаясь справиться со слабеющими ногами. Этот внезапный необъяснимый приступ испугал Вельскуда. Он стоял, не зная, что предпринять, но спазм прошёл так же быстро, как и наступил, не оставив по себе никакого следа, словно его и не было. Удивляясь и прислушиваясь к своим ощущениям, Вельскуд продолжил путь. Мысли его текли свободно, подкидывая то одно, то другое решение случившемуся. Но все предположения отметались. И вот в тот самый момент, когда он уже коснулся двери, которая вела в личные покои монарха, перед его внутренним взором внезапно нарисовалась картина безмерного страха, даже ужаса. Если только можно себе представить такую картину. И в центре этого страха находился маленький золотистый клубочек из перьев. Из центра этого клубочка тёк призыв такой силы, что Вельскуд едва не бросился тут же сломя голову искать источник этого призыва. Он даже словно ослеп на мгновение. Но в следующее мгновение и это прекратилось, и тоже внезапно и необъяснимо. Сердце заныло, словно желая подсказать ему что-то. В мыслях снова промелькнул Герант — не случилось ли чего… Вельскуд решительно тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли и страхи, и вошёл к поджидавшему его доклада монарху. Вечером на праздничном пире, который монарх решил устроить для гостей, Вельскуд оказался рядом с Нарсиэль и навёл разговор на беспокоившую его тему: — Вы давно видели Геранта? — Вельскуд старался, чтобы его голос звучал буднично. Но, видимо, что-то было в нём такое, что заставило Нарсиэль внимательно вглядеться в лицо человека, задавшего вопрос. Она отвела взгляд ровно в тот момент, когда пристальное рассматривание чужого лица может оказаться невежливым: — Да. Две или три недели, — ответила Нарсиэль. Подсчитав в уме, Вельскуд сообразил, что путешествие Геранта от пещеры, где они виделись в последний раз, до Ану Арендэль — поселения эльфов — произошло поразительно быстро. Если только он не умел летать. О чём он и сказал. Нарсиэль пожала плечами и попыталась шуткой развеять возникшее между ними недоверчивое напряжение: — Может быть, у него есть ручной дракон? Ужин шёл своим чередом, но Вельскуда он уже не радовал. Беспокойство и сомнения овладели им. Справиться с ними он не мог — шум и многолюдье не давали сосредоточиться, поэтому Вельскуд сбежал к себе домой, чтобы отдохнуть и поразмыслить в тишине.***
И в этот вечер к нему пожаловал гость. Едва переступив порог своего дома, Вельскуд понял, что здесь кто-то есть. Кто-то обнаружился в кресле в гостиной, по-хозяйски протянувши ноги к весело потрескивавшему пламени в камине. Этот кто-то был невысок, тучен, обладал круглым, испещрённым мелкими следами оспинок лицом, маленькими, глубоко посаженными глазками и жиденькими волосами, которые обычно прикрывал грубый капюшон тёмной рясы. Обычно под рясой у него была броня, но теперь её не было видно, что, видимо, означало определённую степень доверия посетителя к тому, к кому он пришёл. — Приветствую посланника, — привычная словесная формула словно застряла в зубах. Вельскуд прошёл к креслу напротив, скрывая непонятное чувство, толкнувшееся в сердце, едва он понял, кто перед ним. — Чем обязан? — Своим рождением обязаны, друг мой, своим рождением, — слишком понятно, со смешком обронил нежеланный посетитель. И Вельскуда неприятно поразило словосочетание «друг мой». До сих пор только один человек обращался к нему так. И как же отличался смысл, который вкладывался в эти слова тем, другим, от того, что передавалось через эту фразу теперь. От речи Геранта веяло теплом и радостью, тон его обращения нёс в себе светлое пожелание и надежду, уверенность в помощи и поддержке. В голосе гостя звучала презрительная скабрезность, словно сами слова эти были чем-то неприличным и намекали на какие-то постыдные действия, словно уличали в чём-то. Вельскуд тряхнул головой, и наваждение рассеялось, но осадок остался. — Господин, которому мы служим, — приняв серьёзный тон и подпустив решительность в голосе, которой никогда не имел, если доводилось говорить с Вельскудом, продолжил гость, — решил напомнить о вашей клятве. Клятве, которую вы дали ему при своём рождении… — Я не мог дать ему никакой клятвы, — насмешливо перебил Вельскуд, — хотя бы потому, что не мог говорить. — Сам факт вашего рождения был такой клятвой, — невозмутимо ответил собеседник, — как и у всех у нас… Он шумно вздохнул и посмотрел на огонь в камине. Вся решительность и насмешливость его улетучились, на лице отразилось отвращение. — Послушайте, мы ведь с вами друг друга терпеть не можем, так всегда было, верно? Почему бы вам не сказать то, за чем вас послали без лишних слов, без попытки воззвать к моей совести, крови или чему там ещё? — предложил Вельскуд. — Пользуетесь своим правом, а? — в голосе гостя послышалась плохо скрытая зависть мелкого служащего перед более удачливым соперником. — Но ведь положение легко потерять… — Положение легко теряют те, у кого нет его по праву рождения, — резко перебил Вельскуд, — к делу! Что велел передать хозяин? — и с мстительным удовольствием проследил гримасу ненависти, скользнувшую по лицу собеседника, едва тот услышал намёк на свою зависимость. Тот был всего лишь раб, мелкая сошка, которую используют по надобности и забывают, как только нужда уходит. А он мечтал о другом. О! Вельскуд слишком хорошо знал, о чём мечтает его незваный гость. — Господин, которому мы оба служим, — не удержался от объединяющей ремарки посланник, и теперь пришла его очередь испытывать удовольствие от неприятия, скользнувшего по лицу Вельскуда, — желает напомнить вам о клятве, данной вашим отцом. Я просто передаю то, что мне было сказано, слово в слово. Пришло время исполнения клятв и возвращения долгов… «Вот оно!» — подумалось мимоходом. То, о чём писал отец, на что он намекал. Это было так давно, в другой жизни. Разум скорчился под наплывом мыслей, а сердце застонало, протестуя. Оно хотело верить, что взлёт от казарм до королевских покоев был просто наградой за выдающиеся способности и не более того. Много лет Вельскуд гнал от себя страх, что верит в миф, что оправдания, которые он подобрал сам для себя, не имеют под собой основы. Он старался верить, что сам, своими силами сделал себя и свою жизнь, и теперь имеет право пользоваться ею так долго и в тех объёмах, как пожелает. — Каких долгов? — спросил Вельскуд. Вопрос был риторическим — об этих долгах он слишком хорошо знал, хотя и не был в них повинен. Они были переданы самим фактом рождения, фактом принадлежности к роду, впитаны в колыбели вместе с молоком матери. Долг и честь древнего рода, коего он был единственным наследником. И вся тяжесть исполнения обязательств, взятых на себя его предками, ложилась на плечи потомка. Едва родившись, он уже был должен. Не по воле рока, вовсе нет. Там, где первую скрипку исполняет судьба, молчат проклятия. Но то была воля предков: слабых, не сумевших противостоять нажиму, или жадных до денег и славы. Предков, устроивших всё так, как было удобно и выгодно им, и не спросивших своих потомков, а нужно ли им это, необходимо ли в их новой, далёкой жизни. — Долгов, связанных с вашим положением. Вы же не станете отрицать, что ваша принадлежность к древнему роду — это не единственное, что помогло вам занять столь высокий и прибыльный пост? — Не стану, — сумрачно согласился Вельскуд и добавил, сознавая бессмысленность своих слов в этом разговоре, добавил потому, что не мог промолчать: — но своих сил я вложил значительно больше. — Теперь речь не о ваших усилиях, — устало ответил собеседник, — я просил бы вас молча выслушать то, что поручено мне передать. Наша встреча, так неприятная нам обоим, закончится быстрее… Вельскуд кивнул и, не мигая, уставился на круглое, толстое лицо. — Господин проводит сложный магический эксперимент — вы знаете это… Он желает обрести силу дракона. Для достижения этой цели ему нужен древний артефакт, который можете добыть для него вы. Сейчас идут сборы к походу, в котором этот артефакт вы можете раздобыть. Господин уверен, что это не помешает вашей службе при короле. Однако при любом раскладе он готов предложить вам место рядом с собой в его свите, настолько близко, насколько никто не может даже мечтать. Великий готов разделить с вами свои радости в той мере, в какой вы будете готовы их принять, и горести в той мере, в какой вы захотите им сочувствовать. Вы знаете, что он ведёт долгую и изнурительную борьбу с вечностью, и эта борьба ещё никогда не была так близка к победному завершению, как теперь. Если только вы прислушаетесь к зову своей совести, а если совесть молчит, то к голосу разума. Ведь соратники его будут вознаграждены стократ. — Что ему нужно? — Драконий самоцвет. Вельскуд онемел. — Он уже имеет самоцвет, — оправившись от изумления, обронил Вельскуд. — Он желает получить ещё один, — склонив голову, твёрдо повторил посланник. — Зачем? — Мне неведомы его цели и намерения, — тихо ответил собеседник, — да и не нам с вами обсуждать желания и решения господина. Согласны? Вельскуд был не согласен. Обладая большей свободой, чем сидевший перед ним человек, — он мог думать, он умел делать выводы. Но его мнением никто не интересовался, потому он постарался повернуться спиной к той миссии, к которой его с детства готовил отец. Вельскуд должен был стать верным соратником и занять своё место среди рыцарей Каллеона — древнего Ордена, руководимого древним человеком. Человеком, который, как говорили, сумел победить саму смерть и готовился бросить вызов Богине. Для чего? Об этом никто не задумывался из окружавших его людей. Король Альтеры, тот самый монарх, который несколько дней назад отдал приказ собирать войско во имя жизни, чтобы победить древнего просыпающегося дракона, и не подозревал о той силе и власти, которой обладал тайный водитель, имевший в своём арсенале все возможности, чтобы покорить Альтеру одним щелчком пальцев. Но он таился, преследуя иные цели. Его целью было разрушение мирового устройства. Вельскуд это знал и даже какое-то время думал, что это правильно. Но у него самого не было настолько всепоглощающей идеи, и мир, окружавший его, он всё же ценил, а потому не мог так просто взять и разрушить всё то, что с любовью создавалось тысячелетиями. — Он хочет, чтобы я добыл самоцвет, который бьётся в груди древнего чудовища? — незнакомый ранее ужас пронзил Вельскуда от макушки до пяток. Ужас от осознания того, насколько мало значит его или чья-либо другая жизнь для того, о ком они сейчас говорили, но чьё имя опасались называть, причём оба. И Вельскуд знал, что у господина есть силы для того, чтобы добиться от подчинённых желаемого. Сам он не ринется в пасть дракону, несмотря на всю свою силу. Он слишком хорошо знает, что такое встреча с древним драконом. Говорят, от одной такой встречи он едва оправился. Но полно, правда ли это? — Каким образом я это сделаю? — Господин уверен, что вы сумеете это придумать, если и не сами, то с помощью верных людей, готовых для вас на всё. Ведь у вас есть верные люди? — посетитель слегка помедлил, словно ожидал от Вельскуда определённой реакции. Но её не было. Лицо Вельскуда было холодно и непроницаемо и не выражало ничего, даже вежливого внимания. Посланник продолжил уже с меньшим пафосом. Теперь его тон можно было назвать даже дружелюбным или доверительным. Он слегка наклонился вперёд: — Он просит вас не рисковать без особой надобности своей жизнью. Ваша жизнь очень большая ценность для него. Но только ваша жизнь. О других жертвах он не печётся. Вы можете использовать любые средства, лишь бы была достигнута цель. Господин должен получить самоцвет. Он много и тяжело искал, пока наконец не нашёл носителя достаточно сильного самоцвета. Дракон просыпается благодаря ему, потому что иначе самоцвет не добыть. И господин хотел бы, чтобы его усилия не пропали даром вследствие невежественного или неумелого исполнения, или же из-за отсутствия верности и достаточной отваги. — Господину всё равно, погибнут люди или нет, — иронично констатировал Вельскуд. — Великие цели требуют великих жертв. Что значат несколько сотен смертей перед счастливой вечностью, к которой стремится он и могучим усилием ведёт нас. Мы должны ценить его усилия. В конце концов, соратники будут вознаграждены… –…а противников ждёт вечная мука, — продолжил Вельскуд знакомые слова гимна. Так и не дождавшись ни «да», ни «нет», посетитель вынужден был удалиться. При этом оба собеседника понимали, что выбора у Вельскуда нет.***
Долго сидел Вельскуд, глядя в камин, не видя пламени, снова и снова обращаясь к разговору. В памяти сами собой всплывали картины его жизни, вызванные посещением. То были приветы из прошлого, о которых он надеялся забыть. Они не оставили ему выбора? Стоило закрыть глаза и видения, мутные и белёсые, проступали. Каждое следующее возникало само по себе без ощутимых усилий и желания, имело какой-то смысл, продиктованный сюжетом. Но смысл этот ускользал. А возможно, подсознание, пытавшееся защититься от неприятного и болезненного, намеренно скрывало его. Он видел огромный зал. Отец всегда любил большие залы. Но, возможно, это не зал был огромен, а он сам слишком мал и незначителен? Но почему же тогда материнская комната, представлявшая собой всё, что он знал о мире тёплого и доброго, была мала, уютна и солнечна? Может быть потому, что она освещала комнату своим присутствием; стены отражали её голос, а вещи впитывали его вместе с неповторимым запахом. И потом, позже, делились тем, что накопили, с удручённым мальчиком, пришедшим выплакать своё маленькое, незначительное, детское горе. Ведь сочувствия больше не было нигде. Отказывало даже проклятое непослушное тело: заставляло ковылять ноги и бессильно висеть руки, хотя напряжения сильного и не было — всего-то одолеть сорок ступеней. Вельскуд яростно затряс головой, пытаясь отогнать видения. Внезапно показалось, что виновны в них едва тлевшие угли. Он вскочил, отыскал кувшин, в котором на дне оставалось немного воды, и резко выплеснул в камин. Угли зашипели. Огонь съёжился и погас. Живительное тепло превратилось в мглу и смрад, и в этот миг, словно по волшебству, все мысли покинули голову. Наступила тишина, абсолютная тишина. Постояв немного, Вельскуд занялся уборкой камина. Вычистил и выскреб его так, как будто вычищал свою память. Неторопливо заправил камин новой растопкой, поджёг. Присев рядом, подождал пока маленький слабенький язычок, неторопливо облизывавший поленья, подрастёт и окрепнет. Встал, вглядываясь в пляшущее пламя, силясь вспомнить что-то важное, и в следующую же секунду бросал это бесплодное и бессмысленное занятие. Пламя вспыхнуло, затягивая его внимание в свои сети. Страхи и переживания прошлого отошли в сторону сами собой, когда огонёк, трепетавший в камине, качнулся ему навстречу, словно распахиваясь, как два огромных золотых крыла… Мелькнуло воспоминание о подарке, сделанном не так давно… Или всё же есть выбор? Внезапно Вельскуд почувствовал, что озяб. Огонёк в камине горел ровно и спокойно, и фантастические тени плясали по стенам, сплетаясь и расплетаясь в танце, пируя на отражениях его мыслей, его воспоминаний. Обнаружив себя едва не свалившимся в камин, он отодвинул кресло дальше и тут же вновь замёрз нестерпимо. Отыскал плащ, попытался укутаться в него, забраться в кресло с ногами, но сам он был слишком велик. Кресло не вмещало большое тело. Пришлось снова опустить ноги на пол. Они оледенели и словно пропали. Он их не чувствовал. Заснул под утро. Герант не объявился.