Отвергнутый рай

Позавчерашний ливень обессилел, и мелкие капли мозаикой оседали на витражное стекло, собираясь в обманчиво-теплые цветные ручейки и разбегаясь по оконному переплету. Одинокий лист, невесть как сохранившийся под снегом и сейчас сорванный весенней непогодой, прилип к прозрачно-кремовой лилии, уродуя чистые линии стеклянного цветка. Леголас раздраженно постучал пальцами по витражу, будто пытаясь сбить неприглядный клочок, и отошел от окна. По лестнице уже спускался отец. В темном дорожном плаще, в высоких сапогах и без неизменной лихолесской короны он всегда казался Леголасу молодым и энергичным. Даже надменный блеск глаз, не подчеркнутый холодными переливами изумрудов, приобретал живую авантюрную искорку. Король сошел в холл и двинулся к сыну, на ходу натягивая перчатки. Он был мрачен, а в его взгляде Леголасу почудилась тень какого-то сдерживаемого и так и не высказанного вопроса. Принц хорошо знал эту ускользающую тень, обычно предшествовавшую длинным разлукам... Знал и не любил. Она всегда означала, что отец снова будет сух и официален, с нелепым упрямством делая вид, будто Леголас не замечает внутренней муки, проступающей сквозь холодную любезность. В ранней юности это лицемерие раздражало принца до корчей, хотя с годами он и привык называть его "монаршей сдержанностью". - Отряд готов, мой король, - он бесстрастно отвесил поклон, идя навстречу этому взгляду. А Трандуил вдруг поморщился: - Я знаю, что отряд готов, Леголас, - процедил он, - у меня хватает десятников, которые с утра бегают вокруг меня с донесениями. Принц сжал зубы: дерзить отцу не хотелось, но тон Трандуила его задел. Впрочем, ему ли привыкать... А король подошел к тому самому окну, у которого только что стоял Леголас, и также нетерпеливо постучал пальцами по лилии. - Когда ты уезжаешь? – резковато спросил он. - Дождусь каравана, - ответил принц. - Сколько всадников возьмешь с собой? - Я еду один, - сдержанно отрезал Леголас, уже готовый к взрыву. А Трандуил обернулся, глядя на сына, будто на дитя, собравшееся в полночь на болото за ягодами. - Не время для дурацкой бравады, Леголас, - проговорил он с нажимом, - Солмар ждет моих распоряжений на этот счет. Сколько? Леголас помолчал. А потом так же ровно повторил: - Я. Еду. Один. Трандуил отвернулся от окна, приблизился к сыну. Секунду вопросительно смотрел ему в глаза, словно оценивая, насколько тот серьезен. И вдруг рванул принца за плечо и рявкнул в совершенно не свойственном себе тоне: - Моргота с два!!! Ты отказался печься о королевстве в мое отсутствие, и я смолчал, хоть это и твой прямой долг!!! Но ты забываешься, кронпринц и командир дозоров, единственный наследник, безответственный, упрямый... - Отец! – Леголас почти не повысил голоса, сжав запястье руки, все также трясшей его за плечо, - погоди бушевать. Трандуил осекся, стискивая челюсти. Оттолкнул сына и опять отвернулся к витражу, а Леголас видел, как плечи короля напряжены, будто тот едва сдерживался, чтоб не отхлестать отпрыска по щекам, как прежде, в отрочестве. Но принц лишь тихо подошел к отцу сзади: - Я не упрямлюсь из пустой жажды приключений, - мягко проговорил он, - но я знаю: для девятерых из десяти людей или гномов два эльфа – это уже отряд. Я не хочу лишнего внимания, вопросов, разговоров. Я еду не на войну, а на поиски. И мне нужно внушать доверие, а не страх, - Леголас сделал паузу и добавил, - доверься мне, отец. Хоть раз просто доверься мне. Трандуил еще долго молча стоял у окна, а потом обернулся, и на сей раз в его глазах не было ненавистной Леголасу тени. - Я не могу снова тебя потерять, слышишь? – проговорил король жестко и почти зло, а на виске колотился непокорный нерв. - Двенадцать лет я боялся этого дня. И вот, Валар снова взялись за плеть. Сын... У нас же общая цель. Так зачем эта новая авантюра? Поедем вместе. В Митлонд, к Кэрдану. Кому, как не тебе, будущий король Леголас, нужно быть на этом Совете? Там будут мудрейшие из владык, там будут многие, кто сам пострадал от происшествий у Границы. Ты узнаешь там намного больше, чем сможешь выяснить сам. И ты будешь со мной, - почти с усилием процедил король, не отводя глаз. Он уже знал: сейчас на челюсти сына проступят извечные упрямые углы, и он будет спорить, негодовать, дерзить... И конечно, все равно поступит по-своему. И еще долгие недели ему придется вспоминать эти последние минуты перед отъездом, корить себя, что не взял паршивца за шиворот и не приказал ему засунуть свой морготов характер подальше и повиноваться, сейчас же, немедленно. И до изнурения, до тошного холодного озноба думать, что это могла быть их последняя встреча. А Леголас спокойно покачал головой: - Я уже не мальчик, отец. И я знаю дутую цену пустопорожним подвигам. Я никогда больше не поступлю с тобой так. Клянусь. Трандуил медленно вдохнул, чувствуя, как остывает в груди белопламенная злость пополам с лютой тоской. - Я не заметил, когда ты так изменился, - устало сказал он, - это все та проклятая зима. Ты стал старше на сотни лет. Сильнее, мудрее. И я порой пытаюсь говорить с тобой, как прежде, и понимаю, что этот язык уже непригоден. Мне бы радоваться, но я пока не умею. Твоя прежняя привычная мне независимость казалась мне мальчишеской. Теперь она другая, намного более зрелая. И мне куда тревожней за тебя, чем прежде. Принц молчал, не зная, стоит ли отвечать. Стоит ли говорить отцу, как сильно изменился он сам. Насколько стал понятней и ближе своему норовистому отпрыску. И насколько лучше Леголас понимает теперь, как страшно отпускать от себя близких. Но Трандуил и не ждал ответа. Он подтянул перчатки будничным жестом, словно ставя точку в этой сумбурной сцене, и промолвил уже обычным тоном: - Хорошо, будь по-твоему. Когда приедешь в Линдон – непременно пошли мне весть о себе. И еще, - король нахмурился, - поройся в казне, выбери что-то из драгоценностей попроще. Там есть несколько сундуков крикливых побрякушек, все больше трофейных, из тех, что ювелиры берут в переплавку, казначей покажет. Они тебе пригодятся больше эльфийского серебра. Люди падки до них, как сороки. - Спасибо, отец, - кивнул принц, - я учту. Трандуил еще раз коротко сжал плечи сына: - Мне пора, - почти сухо отрубил он, - храни тебя Элберет. ... Леголас стоял у башенного кавальера, глядя вслед отцовскому отряду, хорошо видному сквозь безлистные озябшие кроны вязов. Ему предстояло самое невыносимое: ждать, унимая клокотавшее в нем нетерпение и иссушающую тревогу. Ничего... Он умеет ждать. Ему есть, чем занять эти бесконечные дни. Нужно переговорить с гарнизоном, придворными, охотниками, ветеранами. Всеми, кто бывал на побережьях, заброшенный туда войной или торговыми делами. Собрать все возможные сведения по крупице перед тем, как соваться туда в одиночку. И не стоит забывать, что путь туда неблизкий... И вовсе не везде он лежит по гладкому тракту. Леголас раздраженно передернул плечами, запахивая плащ. Где-то внутри зацарапалось совсем не новое, но от того не менее досадное подозрение, что отец в чем-то был прав... *** Уже истаял март, досуха излившись дождями, и наступил серый продрогший апрель, когда в Лихолесье вернулся караван, уходивший отсюда тем снежным днем, сейчас казавшимся невероятно далеким. Они вернулись в молчании, только уставшие лошади радостно фыркали, почуяв родную конюшню. Это было странное возвращение. Несколько месяцев назад их провожали... да, в последний путь. За грань, за черту, откуда нет возврата. За них полагалось радоваться, но получалось лишь потаенно скорбеть, пытаясь не обнажать своего малодушного эгоизма. А сейчас они вернулись... Вернулись от самого порога. И никто уже не знал, что полагается делать, думать, чувствовать, и даже смотреть в чужие глаза было неловко, ведь там можно было найти отражение собственной растерянности. А кто знает, что чувствовали они, вновь въезжая под свод замковых ворот? Их встретили, словно иноземное посольство: полный караул окружал площадь, придворные и гарнизонные офицеры, лакеи и челядь стояли на регламентированных местах. Зеленые полотнища стягов полоскались на шпилях, тусклое солнце играло на крылатых шлемах. И над всем этим безупречным порядком царила мертвая тишина, нарушаемая лишь негромким шепотом ветра. Четверо вернувшихся остановили коней посреди площади, возвышаясь над пешей толпой. Лосгар держался прямо, словно в карауле. Стиснутые губы, легкая краска на усталом лице, будто от холода... или сдерживаемого смятения. Ормал отчего-то не поднимал глаз, вцепившись в гриву коня и тоже каменно-прямо держа спину. Ларда и Сариэль, обе бледные и измученные, смотрели перед собой, будто не видя в толпе знакомых лиц. Все еще огражденные по бокам двумя парами лучников, эти четверо невольно казались осужденными, приведенными на лобное место. Странно... В их возвращении не было ничего постыдного. Но хмурые лица воинов, промокшие плащи, пустота в погасших глазах делали их еще больше похожими на пленников перед казнью. Они словно вовсе не ждали, что им будут рады... А площадь молчала, во все глаза глядя на прибывших. Многие лица были бледны, во многих глазах стояли слезы. Да, здесь было множество тех, для кого отъезд этих четверых стал сквозной дырой в душе, и они скорбели о своей утрате, стыдясь этой скорби. А теперь и они не находили в себе верных чувств, глядя в дорогие лица, и не умея дать жизнь радости, уже теплившейся на самом дне рассудка. Но по рядам придворных прошла волна, и вперед выступил кронпринц Леголас. Не выказывая ни тени общего потрясения, он вышел навстречу каравану, встал вполоборота и оглядел молчащую площадь. А затем низко склонился перед всадниками: - Вы вернулись, - громко проговорил он, и голос его разнесся над толпой, - благословен будь Эру Единый! Мы провожали вас, скрывая слезы, а сейчас скрываем свое счастье. Пусть так и останется, коли так заведено. Но вы вернулись, и я возношу хвалу Валар. Ведь есть и те, кто ушел в никуда, так и не достигнув Светлых берегов. И эта утрата делает еще горячее мою благодарность за то, что вы здесь. Добро пожаловать домой! Он всегда умел это. Сказать вслух то, о чем молчали остальные, невзирая ни на условности, ни на щекотливость ситуации. И по толпе пронесся вздох, будто слова принца отомкнули мучительный, душащий замок тишины. К всадникам устремились члены семей, лакеи и конюхи. Лучники спешились и поклонились принцу. Послышались первые приглушенные восклицания, Ларда тихо заплакала, почти падая с коня в объятия брата. Леголас отошел в сторону, не желая никого смущать, и негромко окликнул отцовского секретаря: - Виррес, назначь каждому из прибывших аудиенцию у меня. Только не сегодня, всем нужно успокоиться. - Сделаю, мой принц, - кивнул секретарь, не отрывая глаз от царившей на площади суматохи. *** Говоря секретарю "не сегодня", Леголас проявил недюжинную выдержку. Нетерпение сжигало его так, что он не сумел уснуть той ночью и провел ее в библиотеке. Но на картах и летописях сосредоточиться не удавалось, принц мерил круглый зал шагами, бездумно смотрел в высокие стрельчатые окна, затянутые ночной тьмой, и следил за насмешливо-медленным движением стрелок на циферблате старинных часов. Однако наутро Леголас еще принимал доклады дозорных, когда во внутреннем дворе появился Виррес: - Мой принц, к тебе рвется одна из прибывших дам. Очень волнуется и умоляет о личной встрече. - Превосходно, - кивнул Леголас, - пригласи прямиком в кабинет, я буду через десять минут. И камин вели затопить. Подспудно эльф опасался, что вернувшиеся из тягостного вояжа не захотят обсуждать произошедшее... Но в кабинете его и правда, ждала визитерша. Она стояла у окна, кутаясь в тяжелый атласный плащ, и Леголасу показалось, что она мелко дрожит. - Ларда! – окликнул принц, входя. Девушка обернулась, тут же отвешивая церемонный поклон, но Леголас заметил, что ее глаза сухи, а руки сжимают края плаща до побелевших суставов. - Мой принц, - глуховато откликнулась Ларда и откашлялась, - спасибо, что принял меня. Она уже шагнула к креслу напротив королевского стола, но принц мягко взял ее под локоть и усадил у очага: - Отец уехал, и с тех пор здесь почти не топят, - спокойно и буднично пояснил он, - садись к огню, здесь нещадный холод. С этими словами он опустился в кресло напротив: ему вовсе не хотелось, чтоб эта напряженная, как сжатая пружина, женщина чувствовала себя на допросе... Он уже размышлял, какой вопрос задать первым, когда Ларда вскинула на него глаза и закусила губу: - Мой принц, - отрезала она, и голос ее дрогнул, - я уже знаю, ты хочешь узнать подробности всего этого... безумия. Потому я здесь. Я должна рассказать об этом, хотя почти ничего и не помню. Но я все равно должна. Быть может, тогда я смогу разобраться в себе. Владыка Кэрдан уже расспрашивал меня, и я очень старалась... Но я... но он... – эльфийка запнулась и потерла виски ладонями. Вздохнула и устало добавила: - Я не смогла. Владыка Кэрдан чужой мне, и все кругом там чужое. А ты поймешь, я уверена. Хоть я едва ли сумею быть внятной. Леголас подался вперед и посмотрел Ларде в глаза: - Я этого и прошу, - также спокойно кивнул он, - говори со мной, пусть даже все сказанное прозвучит сущей нелепицей. Произошедшее само по себе слишком нелепо, чтоб рассказать о нем привычными словами. Ларда кивнула, хмурясь. Помолчала, машинально заплетая концы льняных прядей, а потом медленно произнесла: - Мой принц... Я помню лишь, что мы почти дошли до Границы. Тихой водой, с попутным ветром. Поначалу мы вели себя, как дети. Смеялись, шутили, отбросив все прежние тревоги. Все уже казалось таким... несущественным, почти ненастоящим. А все настоящее и имеющее значение было впереди. Но потом что-то изменилось, будто мы ощутили приближение Благословенного края. Никто больше не дурачился. Всеми владела какая-то... созерцательность. Мы вдруг осознали, как нас мало. Стали вглядываться друг в друга, будто впервые познакомились. Я неожиданно почувствовала, что ухожу навсегда, что больше никогда не увижу ни брата, ни близких, и мне стало безумно горько. Я ведь и раньше это знала, но в тот час знание обернулось чувством... и мукой. Сарн и Эссил вдруг стали мне далекими, будто чужими, хотя я знаю обоих много лет. Но тут нас словно разделила какая-то трещина. Ведь они оставались в Средиземье. И я совсем не чувствовала себя счастливой. Мне порой даже казалось, что я поторопилась и почти завидую им. Только Абель была безмятежна. Часами гуляла по палубе, разговаривала с кормчим. Мы же все замкнулись в себе. Почти не разговаривали друг с другом. Только подолгу смотрели друг другу в глаза. Сама не пойму, что мы там искали. Но было очень одиноко. А потом... Ларда снова запнулась и молчала почти минуту. Леголас ждал, глядя, как она ищет слова. И вдруг Ларда отрезала, словно прыгая в глубокий снег: - А потом я ничего не помню. Совершенно ничего. Будто кто-то вырезал кусок моей жизни ножницами, сшив заново швы. Я вдруг очнулась в шлюпке. Очнулась так легко и просто, будто просто на миг отвлеклась и пропустила что-то важное. А корабля уже не было. Не было Сарна. Не было Абель. И двоих членов команды тоже. А все прочие сидели, как и я, оглядываясь по сторонам и ничего, совершенно ничего не понимая. Поначалу мне казалось, что тот, исчезнувший кусок не оставил никакого следа. Но потом я поняла, что ошибалась. Я всю дорогу думала об этом, пока не поняла, что именно изменилось во мне. Ларда вдруг резко протянула руки к огню и стиснула пальцы, словно они разом окоченели. Но говорила она теперь сухо и уверенно: - Мне стыдно, Леголас. Я не знаю, что произошло, но это нечто оставило во мне жгучий, неистовый стыд. Будто я совершила что-то отвратительное и недостойное. Я сама не знаю, что это, но мне все время кажется, что другие знают, хоть я и уверена, что это не так. Всю дорогу домой я мучилась этим стыдом. Мне казалось, что я возвращаюсь опозоренная, и от меня отвернется даже брат. Что Эглен тоже стыдился бы меня, а ведь именно после его гибели я решила уйти на Запад. Леголас сдвинул брови. Поднял глаза, бледнея и стискивая зубы: - Ларда... Эглен никогда бы... Эру, Ларда, мне так жаль... Он осекся, но эльфийка только покачала головой: - Я знаю. Прекрати это, Леголас. Он был воином, и твоей вины тут нет. Принц глубоко вздохнул, чувствуя, как слегка заныли виски. Он никогда в жизни не мог ни понять, ни принять того, что в гибели его соратников не было его вины. - Что ж... – медленно вымолвил он, - спасибо, Ларда. Тебе наверняка был нелегок этот разговор. Но... прошу, не поддавайся этому нелепому чувству стыда. Оно лживо. Я не понимаю пока его природы, но я разберусь, не сомневайся. И не забывай – я жду любых новых подробностей. Самых глупых и пустячных, в любое время. Ларда неуверенно кивнула, поднимаясь: - Я так благодарна тебе, мой принц. Уже за то, что выслушал меня, ни разу не усомнившись в моем... рассудке. ... Ларда ушла, но у Леголаса не было времени поразмыслить о ее странном рассказе. Вслед за нею на пороге кабинета появилась Сариэль – вторая из вернувшихся дев. Она и прежде не походила на Ларду, а потому рассказ ее прозвучал иначе, хотя и сводился к тому же самому. Весь разговор с Леголасом Сариэль плакала навзрыд. Она была убеждена, что ей в спину летят презрительные взгляды, что ее ненавидят все и каждый, что ей вообще не стоило возвращаться, а лучше было бы умереть. С нею Леголас провел больше часа, три четверти которых уговаривал, утешал и поил разбавленным вином. Он не узнал от Сариэль ничего нового, но эта пропасть неподдельного отчаяния встревожила его куда сильнее, чем сухая исповедь Ларды. Решив не откладывать в долгий ящик, Леголас тут же вызвал на разговор мужчин. Но Лосгар и Ормал ничего не добавили к уже слышанным Леголасом историям. Они лишь мучительней искали слова, хмурились, глядя в пол, и тоже говорили о грызущем чувстве стыда, преследующем их с того самого дня, когда они очнулись в шлюпке. Принц готов был смириться с тем, что вычерпал этот источник до дна, но Эссил, тоже явившийся для доклада, неожиданно добавил нечто новое... - Я не собирался ни в какой Валинор и никогда не соберусь, - хмуро и убежденно отрубил он. – Мы с Сарном чувствовали себя на этом корабле, будто хворые какой-то заразной немочью. Нас избегали. На нас смотрели то ли с жалостью, то ли с удивлением, словно на гномов на весеннем балу. Сарна это даже смешило, а меня раздражало до балрожьих колик. Если бы не командир, я бы непременно ввязался с кем-то в драку, потом лица б от позора не отмыл. Что потом случилось – этого я не помню. Ничего не помню, как ни силюсь. Помню только одно. Там было какое-то существо. Не человек, не эльф... Именно тварь, какой я прежде не встречал. Но и не демон – страха оно не нагоняло ни горсти. Только тоску. Такую тоску и пустошь, будто ничего мне в жизни больше не мило, ничего не хочется. Прямо до корчей, до воя. Леголас ощутил, как кончики пальцев закололо, будто перед схваткой: - Как оно выглядело? – быстро спросил он, но Эссил покачал головой: - Не помню. Сам не знаю, как так может быть. Но я совсем ничего больше не знаю о нем. Разве что... как бы объяснить... Существо это не злое. И не доброе. Оно словно болото. Вот тебе клюква, вот цветы, вот бекасы: бери, не жаль. А вот трясина, гадюки: канешь – тоже не жаль. Оно безучастное, бездонное и бездушное. И эта тварь такая же. Эссил умолк, отошел к окну и долго смотрел на мокрую вязовую аллею, на плети плюща и серое небо. А Леголас осторожно произнес: - Послушай... А что ты чувствуешь после всей этой кутерьмы? Тебя... ничего не тревожит? Эссил обернулся, вспыхивая неровными пятнами румянца: - Не тревожит? Меня Моргот знает, как тревожит это все, Леголас! Я пошел за Сарном в это плаванье, чтоб не оставлять его наедине с творящимися там фортелями, а на поверку... я просто бросил его. И вот, я дома, а он... один Эру знает, жив ли он еще... - Хватит причитать! – рявкнул Леголас, ощущая, как гадко сжалось в груди, - я теряю время на эти разговоры лишь для того, чтоб узнать, с чего начать поиски, а не ради оханий и всхлипов!!! Эссил побагровел, на челюсти взбухли желваки: он не мог ответить кронпринцу по справедливости, но и смолчать не умел... А Леголас вдруг хватил кулаком по стене и разом остыл: - Прости, - отрезал он, - но я сам истрепал все эти мысли до пакли. И я не могу останавливаться на них или наломаю несусветных дров. Эссил медленно кивнул. Он служил под началом Леголаса около семисот лет, хорошо знал его нрав, а потому и к громам с молниями привык. Но принц шагнул ближе: - Спрашивая, не тревожит ли тебя что-то, я не о том говорил. Скажи, не чувствуешь ли ты чего-то нового, странного, плохообъяснимого? Эссил на миг задумался, а потом твердо проговорил: - Тут нечем особо гордиться, Леголас. Дурно это, и стыдно мне – хоть глаз на людях не поднимай. Но несмотря ни на что... и непонятно почему... я чувствую, что счастлив.