Отвергнутый рай

В трактире было не продохнуть от табачного дыма и затхлого запаха подсыхающего сукна: непогода согнала в этот тесный и жарко натопленный вертеп всех, у кого была при себе хоть мелкая монета. Кабатчик хмуро сгреб со стола медяки и взвесил их на ладони: - Мало, - прогудел он, - выбирай, приятель, или пожрать, или выпить. Только мой тебе совет – не травись на пустое брюхо, лучше похлебки поешь, отогрейся. Я малость скину, все одну землю топчем. Хью тяжело вздохнул, ероша седеющие волосы и сдерживая кашель – проклятая хворь прицепилась к нему еще зимой и все не отпускала, глодая грудь изнутри. - Твоя правда, - пробормотал он, - принеси поесть, старина. Кабатчик одобрительно кивнул и уже через несколько минут водрузил на хлипкий стол глиняную миску с дымящейся бобовой похлебкой. Отходя, он краем глаза следил, как посетитель воровато схватил ложку и начал есть, жадно, обжигаясь и вздрагивая, как едят долго голодавшие люди. А Хью казалось, что он отроду не ел ничего вкуснее. Кровь бросилась в лицо, по вискам лил пот, и на миг даже почти поверилось, что все как-то обойдется, хоть последние медяки и потонули в этой щедрой упоительной похлебке, в закрытые ставни остервенело молотил дождь, а до дома еще предстояли добрые две недели пути. Поглощенный едой, он не сразу заметил, как чья-то тень заслонила отсветы стенного факела. - Любезный, не разрешите ли присесть? – раздался спокойный голос, - снаружи такая дрянь, что здесь и котенка усадить толком негде. Хью поднял глаза, почти неосознанным жестом придвигая миску ближе, будто опасаясь, что ее собираются отнять. У стола высилась фигура в мокром плаще. - Садитесь, сударь, - буркнул Хью. Ему не было никакого дела, кто сейчас окажется за шатким столом, если только пришелец не позарится на его еду. А тот неторопливо опустился на табурет, c влажным шелестом сбрасывая плащ прямо на грязный пол. У стола будто по волшебству возник все тот же вездесущий кабатчик, и Хью услышал: - Я тоже охотно попробую вашей похлебки, пахнет преаппетитно. И вина подайте. Хью невольно поморщился: мягкий голос случайного сотрапезника звучал с той почти рассеянной властностью, с какой говорят лишь привыкшие к беспрекословному повиновению люди. Принесло на его голову фанфарона... Он еще ниже склонился над миской, так и не взглянув на незнакомца. Кабатчик уже спешно накрывал на стол, как пришлый вдруг с укоризной промолвил: - Любезный, а почему одна кружка? Нас двое за столом. После этой невообразимой фразы Хью уже не утерпел и растерянно вскинул взгляд: напротив него сидел эльф. Всамделишный эльф, точно такой, как те, которых Хью видел в гавани. Осанистый, в невзрачном дорожном камзоле, с юношески-гладким лицом и приветливым взглядом янтарно-карих глаз. Будто не замечая удивления Хью, эльф доверительно понизил голос: - Вы же простите мою бесцеремонность, верно? Я не припомню такой паршивой весны за последние полсотни лет. Выпейте со мной. Я один в пути уже больше двух недель и скоро разучусь разговаривать. - У меня нет денег, - хмуро проворчал Хью, снова принимаясь за еду, но эльф лишь наполнил обе кружки и радушно пододвинул одну вперед: - А я не торговец вином. Я просто скотски промерз, давно не видел человеческого лица и все последнее время ел, сидя на земле. Мне очень повезло, что я успел добраться до этого городишка, и мне не пришлось ночевать под открытым небом. Будем знакомы. Леголас. Я еду в Пеларгир по торговым делам. Человек медленно отложил ложку и пожал протянутую руку, отмечая неизысканно-шероховатую, мозолистую ладонь: - Хью, бывший моряк. Домой еду, в Гондор, - независимо отрезал он, вдруг ощутив раздражение на самого себя, свой жалкий вид и смущение. А эльф как ни в чем ни бывало поднял кружку: - Ну, так доброго пути всем, кому повезло меньше, чем нам, и они этой ночью в дороге. Хью тоже поднес к лицу кружку, и терпкий аромат обжег обоняние. ... Вопреки первой настороженности моряка эльф оказался парнем веселым и щедрым, и они отлично поладили уже к середине кувшина. Серебра Леголас тоже не считал, за первым кувшином последовал второй, и захмелевший Хью почувствовал себя уверенней. - А ты чего, правда, по торговым делам? – вопросил он, доскребая со дна миски остатки бобов, - а я прежде думал, среди вашего брата негоциантов не водится. Леголас добродушно усмехнулся: - А чем же мы живем? Войной и песнями? - Ну... вроде того, - озадаченно протянул Хью, и оба расхохотались. - А сам ты чего ремесло бросил? Не стар вроде, не хвор, - осведомился эльф, разочарованно заглядывая в пустую кружку. Еще час назад Хью бы разом ощетинился от такого любопытства, но сейчас Леголас уже казался ему своим, и моряк хмуро покачал головой: - Да куда там, мне б еще служить да служить. Только времена настали... Эх... Ты думаешь, приятель, меня одного из торгового флота выставили? Беда, да и только... Да ладно, - спохватился он, - ты тут меня вином угощаешь – а я тебе в плечо рыдать буду, да еще на ваших... того... кривиться? Нехорошо как-то выходит. Леголас посерьезнел и отставил кружку: - На "наших" – это на эльфов, что ли? Это я, знаешь ли, переживу, не такой уж я чувствительный. А вот что за нелады в гондорском флоте – это я охотно послушаю, у меня тут интерес самый прямой. Я в Пеларгире два судна жду, груз уже до медяка оплачен. Хью угрюмо усмехнулся: - Долго ж тебе ждать придется, дружище. Темные времена настали, Моргот их дери... – он замолчал, и в разом вытрезвевших глазах проступила тусклая горечь. Леголас не торопил, видя, что моряку непросто взять себя в руки. Но тот вдруг оперся о стол и заговорил сухо и ровно: - Ты это... не серчай, если я чего о вашем племени не того брякну. Я не в обиду. Не больно мне по чинам тебе советы давать, только ты парень добрый. И ко мне, первому встречному, с душой, как к человеку. В общем, того, слушай. В Серых Гаванях смута какая-то колобродится, ходят слухи, что ктой-то на суда самого Кэрдана Корабела аппетит заимел. И с умом взялся, паскудище. Пропадать корабли стали, да еще вкупе с командой. Кэрдан – на того не шибко тявкнешь, мигом на дыбы взвился и давай искать, кто в его курятнике шустрит. А кто в Средиземье на морях шельмует? Умбарцы, сукины дети. Сухопутные о них мало чего знают, потому все больше чушь о них балаболят. Мол, пьянь непотребная, ворье, куда им супротив эльфов вякать. Но я-то повидал... Там народец-хват. И капитаны у них в своем деле мастера, и суда – не корыта какие-то, настоящие боевые нефы. Кэрдан рассусоливать не стал. Выставил вдоль побережья корабли цепью, а сам своих парней снарядил – и в Умбар отправил. Те там все к морготовой бабушке перевернули, трупы своих искали, одежду там, следы какие. Ничего не нашли, втрое рассвирепели... Ох и мордобой, говорят, был. Крепко умбарцев к ногтю прижали, да только хуже сделали. Раньше... как тебе объяснить... все как-то заведено было, порядок какой-никакой, равновесие. И сколько б торгаши руки не заламывали – а они с пиратами во все времена дела водили и общий интерес блюли. Теперь все прахом. Умбарцам в море путь заказан, так они у берегов бесчинствуют – жрать-то надо. Кэрдановых молодцов на всех не хватит, в море сунуться стало страшно, эти волки из-за каждого мыса лезут. Договора прежние разорваны, грабят, кого ни попадя, деревни рыбацкие жгут. Многие капитаны, чем шкурой рисковать, в гавани сидят. А кому команда нужна, коли корабль на рейде ракушками зарастает? Многих по домам распустили без гроша. Вот и я... У меня семья под Альтбургом, жена, детей четверо, а я на бобы вот эти чтоб наскрести шляпу продал и рубашку сменную, а еще не одну сотню лиг ковылять. Приволокусь домой без штанов – как детям в глаза глядеть? Так-то, брат... Леголас задумчиво постучал черенком ложки о стол: - Вон оно как... Так что ж, выходит, умбарцы ни при чем? Да еще сами в накладе остались? - Кто их знает, - проворчал Хью, - все одно ублюдки. Так что ты, приятель, если где чего по складам держишь и судов ждешь – увози все с побережья и не раздумывай, ограбят, как пить дать. - Твоя правда, - пробормотал эльф. Потом встрепенулся и снова кликнул кабатчика... ... Проснувшись наутро в углу у очага на сложенных попонах, Хью с удивлением уставился на лежащий у самой головы узел. Внутри был хлеб, головка сыра, пол-окорока, массивный золотой браслет и мятая бумажка с коротким: "Спасибо. Доброго пути". *** По обе стороны тракта тянулись бескрайние поля расквашенной грязи, видневшиеся вдали холмы, покрытые жидким кустарником, казались чьими-то неряшливыми небритыми подбородками, торчащими прямо из глиняного месива. Здесь, на самом севере Рохана в полудне пути от Истфолда вся земля была изрезана речушками, сейчас вышедшими из берегов и пропитавшими каждую пядь земли. Но Леголасу было не до созерцания этого безрадостного пейзажа. Конь рысил вперед, а принц, погруженный в глубокие раздумья, толком не видел дороги, то и дело принимаясь что-то бормотать и оттого смахивая на поэта со свойственной этому племени сумасшедшинкой. ... Леголас почти не приврал своему вчерашнему собутыльнику. Он действительно уже много дней был в пути, порядком устал и изнемогал от серой и безвкусной тоски. Несмотря на все треволнения придворных, отцовские предостережения и собственные опасения, дорога оказалась невыносимо скучна. На скользких глинистых трактах не видно было даже нищих, разогнанных дурной погодой. У Леголаса не приключилось ни одной стычки, и даже в горах, где эльфы привычно снимали с плеч луки, держа их наготове поперек конской спины, лишь одинокие волки порой хмуро показывались из-за мокрых валунов, неуловимо исчезая в ущельях. Его отъезд из Лихолесья был быстрым и сумбурным. Комендант гарнизона Солмар, принимая из рук принца ключ от ворот замка, выглядел встревоженным и подавленным, но Леголасу было не до него. Изнуряющее чувство уходящего времени и собственного бездействия выжигало его нетерпением. Он сухо и односложно отдавал распоряжения, отмахивался от вопросов, будто счет шел на минуты. Даже стременному Дагорму, отцу Сарна, он лишь коротко кивнул на прощание, принимая из его рук плащ. И сейчас Леголасу уже казалось, что он, очерствевший в своих заботах, поскупился на какие-то совершенно необходимые слова, которых ждали и Солмар, и Дагорм, и еще многие другие. Он покинул Лихолесье, не оглянувшись, толком не попрощавшись, едва занялся рассвет. И сейчас чувствовал себя, как сын, в спешке унесшийся из дома и даже не поцеловавший мать, выбежавшую проводить его и успевшую увидеть лишь удаляющуюся спину. На душе было смутно, а быть может, просто сказывалась усталость от многодневного одиночества под низким свинцовым небом и давно остомелькоревшим дождем. Почему-то дома ему казалось, что стоит двинуться в путь – и что-то сразу изменится. Что во всем виновато бездействие, что нужно всего лишь выйти за ворота – и события сдвинутся с места. Все Средиземье должно было полыхать, на каждом шагу должны были ждать ответы или хотя бы подсказки, слишком нелепой, слишком безумной была вся эта чудовищная история. Но дождь равнодушно сеял с бесцветного неба, и никому, ни единой балроговой живой душе не было никакого дела, что Сарн, возможно, уже мертв, как мертвы еще тридцать два никому, оказывается, не интересных эльфа... Какого балрога он уперся? Почему отказал подряд семнадцати своим дружинникам, рвавшимся разделить с ним эту эскападу? Путь казался нескончаемым, и Леголасу подчас до воя хотелось, чтоб рядом оказался любой, самый заносчивый, самый скучный и безмозглый попутчик, потому что даже раздражение на такого олуха могло бы отвлечь от изнуряющих однообразных мыслей... ... Вскинув голову, Леголас сорвал капюшон и глубоко вдохнул, разгоняя меланхолию. Потрепал коня по холке, побуждая прибавить шаг. Ладно... Все же вино вчера было паршивое, оттого и настроение дрянь. Но надо признать – Хью, хотя рассказал мало нового, оказался очень полезен. Леголас сразу приметил его в полутемном и битком набитом трактире. Выдубленный солнцем человек в линялой матросской блузе так жадно поглощал еду, так мучительно потирал грудь заскорузлой рукой, что было видно – его дела плохи, и предложив ему всего лишь немного участия, можно надеяться на ту особую пьяную искренность, которая уже не осторожничает, но еще не приукрашивает. А Леголасу очень нужно было узнать, что же говорят о странных событиях в Митлонде сами моряки. Что за слухи ходят в портовых кабаках, не успев обрасти неизбежными оборками обывательских перевираний. Ничего не стало яснее, но на это эльф и не рассчитывал. Важнее было другое: теперь он знал, с чего нужно начать. Он не поедет в Линдон. Там достаточно и отца с его неуемной энергией. Самому же Леголасу нужно отправляться прямиком в Умбар. Именно это осиное гнездо, взбаламученное вассалами Кэрдана, больше всего пострадало от странных событий последнего времени. И именно они, умбарские пираты, должны быть особенно заинтересованны в восстановлении прежнего веками устоявшегося порядка. Дело было за малым: в Умбаре эльфов и прежде не особо привечали, сейчас же Дивный народ там должен быть исключительно непопулярен... Предстояло всего лишь не оказаться убитым в первые же часы. Но об этом думать было не к спеху. Тем более, что оставшаяся часть пути обещала быть куда труднее пройденной. Горы и леса Рованьона, степи Рохана и по-весеннему топкие излучины Андуина были знакомы принцу не хуже родного Лихолесья. Однако впереди лежали иссушенные земли Харада, куда доселе эльфа еще не заносила даже его пестрая и бурная судьба. С воинственными же и неустрашимыми обитателями этих неприветливых земель Леголас сталкивался не на одной войне и знал, что они недоверчивы, скоры на расправу, изобретательны и совершенно не охочи до новых друзей. Зато конь и снаряжение Леголаса им несомненно показались бы заманчивыми. Сталкиваться с ними в одиночку в открытом бою было делом заведомо безнадежным. А потому блуждать по бесплодным Харадским пустошам эльф не собирался даже ради кратчайшего пути. Куда разумней было дойти до устья Андуина и двинуться вдоль побережья залива Белфалас до самого Умбара в надежде на помощь Валар или простую удачу. Конечно, всего привлекательней было нанять суденышко и за несколько дней достичь цели, экономя время и силы. Но по словам Хью вдоль берегов рыщут обозленные умбарские головорезы, а скрыться от преследования на коне представлялось Леголасу куда надежней, чем на рыбацкой посудинке... *** Неделя уныло проволокла на юг свои мокрые семь дней. Еще несколько раз Леголас останавливался в редких городках, заводил случайные знакомства и слушал болтовню трактирных завсегдатаев. По мере приближения к заливу слухи густели... Хью был прав – на побережье царила паника и неразбериха. Атаки умбарских пиратов на гондорские поселения были почти традицией и давно не потрясали местный тертый и живучий народ. Однако владыка Кэрдан несомненно ощущал свою ответственность за разгул умбарского разбойничьего произвола, а потому пиратские орды все чаще напарывались на засады митлондских лучников. Но обыватели, пусть и не вынуждаемые больше самостоятельно защищать родные дома, не спешили ликовать... Эльфы прежде жили своей, не до конца понятной людям жизнью и выступали на защиту смертных более по душевному снисходительному благородству. Теперь же в боевой доблести митлондских Квенди поселился совершенно иной дух... Неведомый враг посягнул на самое священное, самое незыблемое право Первых детей Эру. И оскорбление это всколыхнуло в эльфах незнакомое людям неистовое бешенство, требующее утоления. Уже вовсе не уверенные в вине умбарцев, они рвались в бой с пиратами, объятые слепой злобой, будто мстя этим доступным врагам за тех, недоступных, неведомых, ускользавших от их возмездия. На улочках рыбацких поселков, куда вторгались разъяренные притеснениями корсары, закипали кровопролитные бои, тела убитых десятками рушились под копыта боевых коней, и эльфы безжалостно сметали на своем пути поредевшие пиратские отряды. Но умбарское племя не оскудевало, в следующие схватки пираты шли, уже пылая местью, а по кабакам шептались, что сама владычица Галадриэль готова послать армию на подмогу Кэрдану, чтоб выжечь умбарское змеиное гнездо раз и навсегда. Средиземье снова стояло на пороге большой войны... *** Осталось позади устье Андуина, обычно вторгавшееся в морскую лазурь тугим темно-синим потоком, бурлящим среди торчащих из морского дна верхушек скал. Сейчас величественная река обратилась грязно-коричневым месивом песка и гнилых листьев, и по заливу расплывалась неряшливо-рябая клякса. Но Леголасу было не до разочарования этим неприглядным пейзажем. Близились последние форпосты Южного Гондора, за которым начинались харадские земли, а туда соваться без подготовки эльф не собирался... Не без труда разыскав поселение, где из каждой щели не вопила бы о себе нищета, Леголас наведался в подозрительного вида лавку, торговавшую невообразимым количеством самых разных вещей. Здесь были кружева и оружие, мешки с крупой и овощами, мятая оловянная посуда и драгоценный гондолинский фарфор, поношенные сапоги и книги на квенья, зеркала и ржавые плотницкие топоры. Такая пестрота без ложной застенчивости заявляла, что владелец лавки давно и успешно торгует с пиратами, сбывающими ему трофейные ценности. Пробравшись меж птичьими клетками, копейными стойками и рулонами пыльных дорогих тканей, Леголас разглядел среди этого изобилия хозяина лавки – низенького сухонького субьекта с цепкими глазами и явной примесью харадской крови. Тот сидел за стойкой, с хмурым видом подсчитывая что-то на грязном обрывке пергамента, а при виде посетителя метнул в него кинжально-враждебный взор... ... Два часа спустя Леголас покинул лавку, провожаемый уже изрядно повеселевшим хозяином. Серебро всегда умело растопить даже самое холодное сердце, а кроме того харадского негоцианта, похоже, порядком позабавил занятный клиент... Эльфийский камзол, тисненые наручи и дорожный плащ лежали теперь в седельной суме. Сам же лихолесец был облачен в фасонный темно-синий камзол, отделанную кружевом камизу и широкополую шляпу с пышным плюмажем. Косы у висков были расплетены, а золотистые волосы эльфа стягивала черная шелковая лента. На подбородке виднелся свежий порез, будто от руки неумелого цирюльника. Эльфийский принц обратился молодым вельможей людской крови, разве только порезы предстояло то и дело освежать... Харад встретил Леголаса ветром, несущим колкий песок, каменистыми фьордами ржавого цвета, по которым с трудом пробирался непривычный к подобным тропам конь, и обилием ящериц самого отвратительного, хотя и занятного вида. Море шипело и пенилось у подножий скал, обросших чахлым кустарником, а Леголас слушал хриплые вопли чаек и недоумевал – что поэтического нашел в этих истошных криках Эссил? Берега казались совершенно необитаемыми – ни одно облачко пыли, ни один столбик дыма ни разу не показались вдали. И все же одна тягостная встреча разнообразила этот унылый вояж: на третий день после полудня Леголас увидел в узкой бухте меж объеденных ветром скал полулежащий на боку покинутый корабль. Обрывки парусов колыхались на реях, грязно-зеленый борт, покрытый засохшим панцирем водорослей и полипов, круто вздымался над прибрежными камнями. Изогнутый лебединой шеей бушприт, расколотый вдоль, упирался в насыпь мелкой гальки. Это был эльфийский корабль, и похоже, лежал он тут не так уж давно... Леголас спешился и направил коня по извилистой тропе вниз. Отчего-то труп этого безвестного корабля с неодолимой силой потянул его к себе, будто тело непогребенного воина, которого кто-то где-то мог ждать и оплакивать. Обойдя корпус вокруг, лихолесец не нашел пробоин, однако они могли быть и на нижней стороне, прилегавшей к земле. Сбросив камзол, эльф поднялся по накренившейся палубе к штурвалу. "Эстель" – коротко значилось на медной дуге меж рукоятей. Нигде не было видно следов борьбы. Обрывки парусов не успели истлеть, и дерево бортов по-прежнему было крепким. Ни одно мертвое тело не отравляло воздуха духом разложения, и даже стрелометы на бортах были рачительно укутаны в пропыленные кожухи. Корабль будто просто бросили здесь за ненадобностью, как лошадь, которую нечем больше кормить... И почему-то это полное бесконечного оптимизма имя, это радостное и светлое "Эстель", все еще принадлежащее мертвому кораблю, вогнало в душу эльфа какой-то особенно болезненный ржавый гвоздь. Уже сходя с палубы, Леголас поколебался, лезвием меча вырвал из штурвала медные гвоздики и спрятал горячую от заходящего солнца дугу в суму. Он непременно узнает, не эта ли несчастная покинутая "Эстель" была одним из пропавших судов. Никаких следов боя, никаких повреждений, ни одного тела. Так какого же балрога она лежит здесь? Куда же и как исчез экипаж?.. ... Вечером следующего дня эльф приблизился к массивным воротам Умбара, на навершии которых все еще угадывались полустертые ветром нуменорские письмена. Бросил серебряную монету гондорской чеканки привратнику, и тот неспешно распахнул перед усталым конем ворота города корсаров.