Скоростной Зверь

Авраам с энтузиазмом и горящими глазами рассказывает собравшимся вокруг него и Джека людям что-то о предстоящей грандиозной работе, а в нужные моменты Джек и сам вставляет пару шуточек от себя, веселя окружающих. Левони смотрит на бар, не решаясь повернуть головы к Колину, и краем уха слушает, что происходит вокруг. Сам Колин сидит, закинув ногу на ногу и сложив руки на коленях, глядит на Левони с какой-то непонятной тоской, хочет что-то сказать, но не может, потому что не знает, что говорить при ней можно, а что нельзя. - …И сейчас я попрошу подняться к нам автора книги и сказать пару слов от себя, — с размашистой улыбкой говорит Авраам, и лица мажутся в голове Левони: Колин сидит в метре от нее, поглядывая странными глазами, где-то в зале меланхолично смотрит в окно Майк, с вызовом осматривает всех молодой выскочка Джош — Левони опускает плечи и, тяжело вздохнув, встает, пока Авраам продолжает, распустив руки в стороны, словно ворота калитки в сад: — Левони Тэйтон, просим-просим! Левони нехотя разворачивается, неуклюже отрывается от стула, и Колин не улыбается, потому что не знает, можно ли улыбнуться. — Удачи, — лишь монотонно говорит он, когда ему остается видна только спина Левони, и она идет, услышавшая его тихое напутствие, с каким-то туманом в голове. Люди вокруг расступаются и, улыбаясь, пропускают вперед, но их лица не выглядят родными и счастливыми, и от того, наверное, Левони сейчас так паршиво — находиться в стае чужаков, ощущать их неприязнь фибрами всего тела, волосками на коже. Левони сжимает руки в кулаки, проходит сквозь коридор из людей и выходит прямо к трибуне, у которой, давя из себя искреннюю улыбочку, стоит Авраам. — Тэйтон, поделись с будущими звездами фильма своим напутствующим словом! — он кивает на толпу и выпученными глазами явно дает Левони понять, что она должна толкнуть пару философских фраз, чтобы люди возрадовались и побежали подписывать контракты. Джек стоит в стороне, куря сигарету, и Левони, окинув зал спящим взглядом, замечает в стороне Майка: он стоит, голова его опущена, и он смотрит в глаза Левони, с какой-то грустью вздернув брови. Левони хладнокровно ведет глаза дальше за доли секунд, не желая останавливаться на том, кто даже не удосужился пригласить ее на этот паскудный аукцион фальши — на глаза попадается Джош. Левони фыркает: мальчишка смотрит на нее смеющимися глазами и дружественно кивает, собрав руки в замок и потряхивая ими над головой. Левони убирает одну руку в карман брюк, а свободной поправляет волосы и, надув щеки, смотрит на Фаррелла каким-то просяще неуверенным голосом, как бы задавая вопрос глазами: «Что делать дальше?» «Говори, » — словно бы действительно говоря, кивает Колин, и Левони, успокоив свой нрав, выдыхает и тянется к трибунке. Встает за нее, расправляет руки по углам, с силой их обхватывает и, чуть закрыв глаза на секунду, пьяно усмехается, прикусив губу. Авраам не понимает, в чем дело, и его неведение резко диссонирует с осознанием происходящего от Колина — он догадывается моментом, что Левони уже далеко не так трезва, как была, когда только переступила порог Килфиш, и глаза его загораются интересом: как она станет выкручиваться сейчас, из такой ситуации? — Спасибо всем, кто пришел, — в первую очередь, сообразив немного, что к чему, говорит Левони, склонившись в почтительном поклоне ко всему залу. В животе свербит так резко, что не удается сообразить, в чем дело, и Левони складывается пополам и буквально валится на пол от головокружения. Перебрать с алкоголем — не страшно, страшно — то, что будет после. И Левони понимает, что перебрала, когда даже в очках ее глаза покрываются размытой дымкой невидимости: ничего не видно, ничего на метр вперед, и Левони не может понять, что происходит, она на несколько секунд выпадает из реальности, не способная соображать адекватно, жует губами, а крики, что доносятся до нее, как будто из-под земли, не слышно и в помине. Вокруг собираются все, но Авраам, так ратовавший за сохранность нормального настроения своей клиентки-друга, суетится вокруг: падает на колени рядом, держит ее голову в своих руках и смотрит в ее стеклянные, пустые глаза. Через весь зал несется к Левони, которую колотит в приступе дрожи, Майк — опускается на корточки рядом, прощупывает лоб и пульс, громогласно объявляет на весь зал: — Холодной воды, тряпку и лед! На своем месте незамедлительно полошится Колин, но, не подавая виду, идет к толпе с важным видом, стараясь выглядеть непринужденно и совсем незаинтересованно. Его черные бруски бровей вздымаются вверх, когда он останавливается и смотрит на то, как Майк промакивает холодной водой горячий лоб Левони, трет ее виски и закладывает кубик льда в ее рот. — Что с ней? Что случилось? — перешептываются за спинами, Колин сверху-вниз смотрит в стеклянные глаза Левони, которая совсем не ощущает его присутствия, и держит руки в карманах. Авраам по-прежнему суетится, сетует на местного бармена и умоляет Майка привести Тэйтон в порядок как можно быстрее. Майк, не будь дураком, подхватывает Левони на руки и кладет на ближайший диванчик, садясь рядом — Левони пялится в потолок, а в глазах у нее тупая безмятежность, и никто не может понять, в чем дело. Майк замечает, опустив взгляд вниз ненадолго, ботинки Фаррелла и орет на него: — Я же просил успокоить, а не напоить! — Я не виноват, — открещивается Колин, которого застали врасплох — Левони дышит через раз, видно, голову ей раздирает от адской боли, и лишние крики выстрелами отдаются в висках. Колин многозначительно поджимает губу, а Майк гладит Левони по волосам, от чего всем вокруг становится только интереснее конфликт этих двоих, и никто не спешит отойти — все стоят плотным кругом рядом с диваном, Колин высится среди них горой невинности и очаровательности, а Майк гнусаво смотрит в его сторону. — А кто виноват? Кто? — вскрикивает он, схватив Левони за щеки одной рукой и повернув ее лицо к Фарреллу. — Может быть, я?! — Не знаю, приятель, не знаю, — вздыхает Колин и в элегантном развороте хочет уйти. Заручившись поддержкой Джека, Авраам гонит всех актеров подписывать контракты, аргументируя это тем, что здесь смотреть не на что — Левони лежит в каком-то предсмертном состоянии, а от выпитого алкоголя жжет в животе и пустеет в голове, она кружится, а глаза мутнеют еще сильнее, ее телом завладевает ощущение пустоты, будто ты больше не находишься в своем теле — Майк держит ее за руку, девчонка, закадренная им, дуется где-то в стороне, но сейчас Майк снова готов повторить слова «Давай все вернем». Он смотрит на Левони, на ее закатанные глаза, на приоткрытые губы, на раздувающиеся ноздри и вздымающуюся грудь, и хочет забрать себе — он ведь и в самом деле считал, что она принадлежит только ему. Пока на горизонте не объявился Фаррелл… Майк оглядывается по сторонам — Колин пьет кофе и ведет светские беседы на другом конце зала — и возвращает смятенный взгляд к Левони: она устала, явно хочет спать и есть. Должно быть, опять не завтракала. Да и не обедала — работала. Майк оставляет ее на пару мгновений, чтобы предупредить Авраама о том, что отвезет ее домой, а затем берет ее на руки, несет к выходу, а дверь ему, беспомощному на этот момент, открывает, понурый видом, но серьезный глазами, Колин: — Куда это ты? — спрашивает он, уперев руку в дверной косяк так, чтобы не пропустить Майка на улицу. Майк пыжится, выдыхает со спесью, но не хочет усугублять, поэтому кривит на лице еще одну лживую улыбку и выдает: — К Леви. — А она в курсе? — по-злому ухмыляется Колин, смотря на лицо Левони: она закрывает глаза, они слипаются уже на ходу, и сон овладевает ее телом так стремительно, что ничто, кажется, не сможет и не может этому помешать. Колин ждет ответа. — Будет в курсе, когда проснемся в одной постели, — Майк скалит клыки, а Колин неизбежно хочет ему вдарить, но, скрепя сердце, вместо этого он лишь великодушно убирает руку и дает Майку пройти. Тот выскальзывает на улицу, на ходу ловит случайное такси и уезжает вместе с Левони, которая так и не успевает прийти в себя. Колин стоит в дверях ресторана, достает пачку сигарет и закуривает одну с убитым усталым видом: зажигалка и пачка летят в карман, Колин зажимает сигарету пальцами и, сделав глубокую затяжку, выдыхает с силой сизый дым в проморгзлый дневной воздух. Он не был готов к тому, что случилось сегодня — какой черт его вообще дернул укусить ее за руку? Какого черта она пыталась делать вид, что его не существует? Почему, черт возьми, Майк так трется вокруг своей «бывшей» жены? Колин не знает ответов, лишь проводит концом языка по клыкам и грустно усмехается: Левони до одури не похожа на всех женщин, какие были у него за всю жизнь. Так может, нет стоит этого менять? В конце концов, она должна понимать, что они — птицы разных полетов, их увидеть вместе — сродни концу света, а Колин не хочет сеять панику в рядах Нью-Йоркских журналистов. По крайней мере, не сейчас, не тогда, когда он решил обзавестись тихой спокойной жизнью, рассчитывая на полную анонимность своих действий. Колин тяжело вздыхает, докуривает сигарету залпом, в горле неприятный привкус, и он выкидывает окурок куда-то на асфальт, поправляет волосы и идет обратно в ресторан — поговорить с Авраамом. Может быть, ему не безразлична судьба друга, а напрямую он, гордый до чертиков, спрашивать не собирается… Машина несется по трассе с мерными потряхиваниями, Майк держит голову Левони на своих коленях, пока она сопит в его пах: Майку трудно признать за все годы издевательств над бывшей женой тот факт, что она ему все же не безразлична — сегодня, когда Левони танцевала с Джошем, Майк думал, что с ума сойдет, а когда она упала, так и вовсе всполошился, что может ее потерять. Майк со вздохом трет виски, устало опирается горячей щекой о холодное оконное стекло и смотрит туманными глазами на витрины, проносящиеся мимо. День в Нью-Йорке всегда живой и полон красок, а сегодня Майк не замечает красот, проносящихся вскользь на морозной картине Квинса. На улице прохладно, а небо начинает хмуриться тучами, и Майк думает, что поступил плохо, ничего не сказав о встрече Левони, ничего не сказав ей об этом — она пришла, расстроенная, злая и одинокая, и тут же увидела, как ее новый дружок обнимается с какой-то девчонкой — зрелище не из приятных, и Майк усмехается с ностальгией, неопределенно смотря за окно: стекло запотевает, тяжелое дыхание Левони обжигает пах, и Майк гладит ее по шелковым волосам, стараясь не задевать горячей кожи лба холодными шершавыми руками. Когда такси останавливается на Хилари-стрит, Майк вытаскивает Левони на руках и несет прямо к дверям квартиры: от Тэйтон стойко попахивает алкоголем, и Майк усмехается снова и снова — она никогда не умела пить. Он поднимается по лестнице, крепко держа ее под головой и коленями, останавливается у двери и, поставив Левони у стены, роется в карманах ее брюк длинными ловкими пальцами — когда ключи звякают в замке, Майк пытается довести Левони до дивана, но она мертвым телом держится на его руках, не желая просыпаться. Сетуя на слабость в руках, Майк бегло оглядывается по сторонам и замечает лежанку у окна — кокон одеяла, горячую крышку ноутбука и открытый пустой термос. Он с грустью понимает, что этот одинокий голос Левони во время их вечерних разговоров не был иллюзией, а затем, коротко глянув в это сонное лицо, несет ее к дивану с упорством: кладет, бережно поправляет волосы, накрывает взятым с подоконника одеялом и садится рядом на корточки, заглядывая прямо в закрытые глаза. — Леви, не пей больше, — с какой-то скорбью просит он жалобным голосом, но Левони лишь учащенно сопит, и щеки ее красные и разят жарой, Майк, разбитый состоянием жены, треплет ее по волосам и щеке, как старого друга. Сегодня много что успело случиться, а ведь день только начался, не так ли? Майк вздыхает с тяжестью: похоже, что симпатия Фаррелла взаимна более чем — оба, конечно, тупят из-за своих тараканов в голове, но Майк понимает, что эта партия проиграна заранее — Левони никогда не согласится вернуться к нему, сам он никогда не сможет ее уговорить, а Фаррелл… Ну, он просто есть в жизни миллионов, вот затесался и в жизнь Левони. Майк снимает куртку, вешает ее в прихожей и, стянув очки с переносицы, возвращается к Левони: бережно снимает с ее ног кеды, относит на этажерку, сам разувается и, постояв у зеркала туалетного столика, снова идет к дивану. Левони сопит во сне так, словно ей снится кошмар, и Майк хочет защитить, правда, не знает, как это можно сделать так, чтобы Левони не возненавидела его — он просто ложится рядом и дышит ей в затылок, обхватив одной рукой. Кожа у Левони горячая, это чувствуется через одежду, и Майк кивает — да, да, точно, ей нельзя пить: сразу вырубается, пьяная и такая глупая, спит с ночными кошмарами и чугунной головой, а на утро встает, злее медузы Горгоны. Майк напоследок отключает свой телефон и, прикрыв глаза, засыпает с тяжелыми мыслями и чернотой в душе. Сон для обоих длится нестерпимо долго: во сне Левони разворачивается, ведомая своим воображением, хватает Майка за грудки и притягивает к себе, зажимает в руках его голову, но Майк не против — ему снится, будто его душат, душат со звериной силой, а он не может сбежать. Они ворочаются час от часу, не в состоянии заснуть в одном положении, катаются по кровати, по этому узкому дивану, грозясь сорваться с него на пол, и в пьяной голове Левони огнем горит костер каких-то отвратных мыслей о предательстве и одиночестве: она никогда не признается, что с ней что-то не в порядке, так что кому-то придется это просто-напросто заметить, иначе от самопоеданий Левони умрет. Во сне. Майк тяжело дышит, когда его сон меняется в какую-то черную туманную дымку, но не может проснуться — теплый, липкий сон опутывает его с ног до головы, а руки Левони наглаживают по голове, как большого плюшевого мишку. Левони мучается с головной болью, подвигается к краю, тянется к мнимой прохладе подушки и с грохотом падает на пол, даже не вскрикнув. Хорошенько приложившись головой, она резко открывает глаза, а в них кровью стоит сон, и Левони жмурится через боль, трет виски — ей хреново. Она с трудом облизывает губу, щурится и смотрит по сторонам, ощущая сухость в горле — Майк, раскинувшись звездой, спит на диване, а в ногах уже трутся коты. Левони, держась за голову, встает и, оглядев комнату пристальным взглядом, тяжко вздыхает: идет на кухню, выпивает стакан ледяной воды и глотает сухую горькую таблетку, тянется к ручке холодильника, достает кошачий корм и рассыпает его по чашкам. Коты благодарно мяукают и трутся в ногах несколько мгновений, а потом шуршат кормом на всю кухню. Левони бездумно падает за стол, подпирает голову руками и смотрит на столешницу с такой дикостью во взгляде, будто рассудок давно покинул ее мозг. Тишина, нарушаемая котами и редкими всхрапами Майка, давит на виски, но она и ухом не ведет, даже не хочет узнать, откуда в ее доме Майк: когда надо — смекалка у нее работает хорошо, только вот восстановить в памяти последние моменты здравости Левони не может. Мешает, жуть, как мешает выпитый алкоголь, похмельем вставший в голове: Левони мерно дышит, восстанавливая дыхание, а затем смотрит в окно — за стеклом ночной Квинс, и Левони тянется к карману, шарит по нему в поисках телефона: несколько «пропущенных» от Авраама и один от «мистера Фаррелла», как Левони успела его записать в неделю безделия и одиноких скитаний по дому. Левони фыркает, подтирает слюну с щеки, набежавшую за время сна, и звонит Аврааму: — Алло? — после нескольких гудков отвечает он недовольным голосом, и Левони настораживается: голос у него странный, слишком уставший, и складывается впечатление, будто Авраам параллельно занят чем-то еще. — Привет, я хотела… — робко начинает Левони, тщательно подбирая слова. Слышен рык, вперемешку со стоном вырвавшийся изо рта Авраама. — Ты не один? — Кто там? — слышится в трубке голос Джека, чуть рассерженный, но веселый. — Тэйтон? Привет! Можешь перезвонить позже? Я немного занят… — Левони трет глаза, хочет верить, что это часть сна, но, когда Авраам добавляет в трубку «Позвони потом, Тэйтон», становится ясно, что никакой это, черт возьми, не сон. Левони опускается на столешницу, кидает телефон рядом и слушает всхрапы Майка и шуршание кормов в мисках котов. Тишина режет ухо, но Левони не до того — она пытается вспомнить, что произошло с Колином, почему он, в конце концов, звонил ей: ничего здравого не идет на ум, и Левони всерьез переживает, что успела натворить чего противозаконного, пока была пьяна, а может, и чего еще хуже. Пока Левони пялится на стол, просыпается Майк: потирая виски, он открывает глаза и медленно присаживается на кровати, щурясь и принюхиваясь — поняв, что Левони рядом нет, он встает, пошатываясь от ночного кошмара, утирает липкий пот со лба тыльной стороной ладони и идет на кухню, потому что там горит свет. — Как спалось, Леви? — спрашивает Майк, застыв в дверном проеме. Левони нехотя поднимает голову, с обреченностью вздыхает и, показательно взяв в руки телефон и ни слова не сказав, молча тыкается по светящемуся экрану. — Понятно, — кивает Майк с осознанной усмешкой, садясь рядом и приобнимая ее за плечи. Левони не морозится, не пытается отстраниться, просто молча сидит, пялясь в экран телефона, и считает секунды. — Обиделась? — спрашивает Майк все в том же познавательном любительском тоне, но Левони молчит, хранит тишину и не размыкает губ. — Понятно… — снова кивает Майк, смотря в окно, за которым буйствует ночь. — Почему не сказал? — спрашивает она после пяти минут неловкого молчания и вспоротой наглухо напряженной тишины. Майк вздрагивает, не понимает, к чему был адресован вопрос: — О чем? — он вскидывает брови, Левони фыркает, откладывая телефон в сторону, сцепляет руки замком и кладет их на стол, повернувшись к Майку: от него несет потом и ночными кошмарами, под глазами залегшие черные круги будоражат фантазию и дедукцию, но Левони добросовестно ждет, когда Майк поймет сам — он спохватывается: — Ах, да… Килфиш… — неловко говорит он, почесывая затылок. Левони кивает, поджав губы. «Вот именно!» — говорит ее строгий взгляд, и Майк потупляет глаза в пол, глядит на свою свободную руку, а второй крепче сжимает плечо Левони. — Прости, Леви, я совсем забыл об этом. — Ага, — с насмешкой и открытым неверием говорит Левони, уводя профиль в сторону, когда Майк тянется, чтобы поцеловать ее. Вместо нежного прикосновения губ к чужим губам, Майк целует ее в щеку, горячую и красную, и снова вздыхает. — Почему ты считаешь, что все в этом мире должно крутиться вокруг тебя? — этот вопрос отрезвляет, но Левони из принципов не хочет признавать своей оплошности, которая тянется за ней шлейфом с самого дня ее рождения. Майк тяжко вздыхает, только раскрывает рот, чтобы начать говорить, как Левони заходится в любопытстве: — А чего ты со своей «девушкой» не поехал домой? Или у меня интереснее? Любишь, когда тебе мозг компостируют? — она держит в голове образ Фаррелла, но боится в этом признаться Майку, и даже тот факт, что он заменял ей живое общение с людьми на протяжении недели, никак сейчас не влияет на ее настроение. — Хочешь — могу уехать? — предлагает, уже уставший от всего, Майк. Левони не задумываясь кивает. Майк грустно улыбается, встает, наскоро, но нежно целует ее в макушку волос и уходит. Левони слышит хлопок двери, цепенеет от тоски на месте и, смотря на проклятую столешницу, не может выдавить из себя победной усмешки — что-то пошло не так, почему ей так жаль Майка? В квартирке на Хилари-стрит сегодня темно, свет горит только в кухне, коты спят у батареи, Левони сидит за столом, подперев голову руками, и бездумно смотрит за окно, а по щекам у нее непроизвольно текут слезы, и она не знает: почему жизнь идет так, а не иначе? Почему ей все же жаль Майка? Почему звонил Фаррелл? И как долго будет продолжаться этот цирк?.. Левони со вздохом утирает тяжелые слезы, щеки уже не горят, и она закрывает глаза, а голова тяжелеет от мыслей. Левони решает, что по окончанию съемок она уедет отсюда, уедет навсегда, перестанет колесить по странам и городам, остановится там, где ей и нужно быть — на родине, в Бельгии. И эти слова в голове даже ни черта не греют душу, становится только паршивее, Левони хочется удавиться. Она запрокидывает голову, придерживая руками, сцепленными сзади, спинку стула, и молчит. Звонок телефона пугает ее, она чуть не падает назад, но хватается за стол цепкими пальцами и, продышавшись, отвечает на звонок, опять не глянув, кто звонит: — Да? — Леви? — слышно на том конце. Она смущенно затыкается со скоростью гепарда, краснеет и задыхается от прилива чувств. Не зная, что ответить, снова молчит, как партизан, загнанный в угол, и слышит лишь, как бьется ее собственное сердце. Этот голос ни с чем не спутать — слишком уж хорош тембр, манера и произношение. Точнее, ирландский акцент в нем. — Ты там? — спрашивает Колин, потирая переносицу. Он стоит на балконе своей квартиры, курит и все время поправляет пояс махрового белого халата на плечах: ночной Манхеттен красками зажигается и мерцает по всей ночи, и это не кажется Колину красивым — он вообще решил позвонить Левони только потому, что… Потому, что… Он не знает, но беспокойство за друга терзало его весь вечер, наверное, поэтому он сейчас, в одном халате на голое тело, курит и стоит на балконе, как обычный придурок, влюбленный слегка, а не звезда Голливуда. — Чем обязана такому вниманию ирландской стороны? — находится в язвительности Левони. Колин улыбается, тушит окурок и выкидывает его с балкона, смотрит в ночь, одной рукой держась за перилла балкона. — Хотел узнать, как ты, — он слышит ее усталый севший голос и понимает, что все не в порядке. Колину смертельно жаль, но что он может сделать, когда он в Манхеттене, а она — в Квинсе? — Лучше, чем в ресторане, — невпопад, смущенно говорит Левони и смолкает. — А ты?.. — Колин вздергивает брови: ему нравится ее эта скромность, он снова улыбается. — Лучше, чем без звонка тебе, — говорит он и бьет себя ладонью по голове: не заигрывай, не заигрывай, не заигрывай!!! Левони кусает нижнюю губу, щурясь и смотря на окно. Повисает неловкая пауза, в которую Колин пытается прогадать, можно ли говорить с Левони, в порядке ли она вообще. — Чем занята? — это стандарт диалога, но Колин помнит, что Левони — необычная, поэтому быстро ломает этот стандарт: — Пьешь пиво и смотришь футбол? Левони искренно смеется, закрыв глаза. — Нет, — говорит она, все еще смеясь, и садится удобнее. Оживившиеся коты мяукают наперебой: чуют, что у временной хозяйки улучшается настроение, а значит — им может перепасть нечто вкусненькое. — Я не люблю пиво, — теперь смеется Колин, и Левони добавляет: — И футбол. — Правда? А что любишь? — он не хочет заканчивать так скоро, так много еще хочется сказать. — Ну… Не знаю. Баскетбол? — сама сомневаясь в своих словах, как бы предлагает Левони. И Колин берет на заметку. — А ты? — А я люблю пиво, — и они дружно смеются, чувствуя освобождение от обязательств. Болтают до самой полуночи обо всем, и, когда настает время прощаться, Колин вежливо желает Левони «очень доброй ирландской ночи» и кладет трубку, окрыленной полетом мысли. Так много планов, так мало времени! А Левони засыпает с мыслью, что Колин — действительно хороший друг. Который ей, кажется, и в самом деле нравится… Ну-у-у… Ладно. Очень нравится. Но это не точно.