Скоростной Зверь

Левони выскакивает в коридор и хватается за горящие щеки — ей чертовски обидно за саму себя, и она не может удержаться от гневного вскрика, и стены содрогаются от минутного слабого порыва: Левони разочарована в жизни в который раз — ее обсмеяли наигрубейшим образом, забыли, что она человек, пошутили про ее положение… Левони сдергивает с лица очки — она взрослая, ей не пристало плакать, и никто не посмеет так оскорблять. Так, до больных детских слез на взрослых глазах: Левони держится за лоб, и глаза в самом деле слезятся, она плачет и скоростным шагом направляется прочь из проклятого здания, где ее опозорили. Может, все это происходит на эмоциях и от алкоголя в крови, но Тэйтон не привыкла, когда ее ни во что не ставят, и нет — даже красивые глаза Колина Фаррелла тут не помогут. Конечно, в глубине души Левони надеется, что оба пойдут за ней и будут вымаливать прощения, принося клятвы и распинаясь в коленях, но реалистский взгляд на жизнь дает понять, что не будет ничего, что придумано в голове: сейчас она просто спустится вниз, выйдет из здания, посмотрит в небо и припустит по пешеходным переходам — станет плутать по городу в поисках Уолбер-стрит. И Левони шмыгает носом с какой-то горькой обидой, презентация своей работы для отличного режиссера провалилась — и не потому, что все было плохо с самого начала, нет: там появился Колин Фаррелл и позволил себе пару шуток, которые сломали внутренний хрупкий стержень. Хрупкий? Да, почему она, по-твоему, сейчас плачет? Левони спускается с лестницы, закрученной вокруг шеста, вниз и вниз, торопится так, словно в спину ей тычут копьями, закаленными в Аду, и дыхание неспокойно, Левони убирает очки в карман брюк, и картинка перед глазами плывет от нечеткости. Она столько сил вложила в эту книгу, продала свою душу взамен на талант, а ее публично растоптали два человека, которых она увидела впервые в своей жизни — Левони хлопает дверью, выходит на улицу. И сейчас краски должны сгуститься, должен пойти дождь, но синоптики совершают ошибки: в Квинсе замечательная погода — солнце напекает с утра пораньше, а небо отдает васильковой голубизной, и чувствуется запах свежего хлеба — Левони смутно видит, что происходит через дорогу, но ей хочется думать, что в пекарне пекарь печет ароматные булочки с имбирем. Она идет вперед, утирает слезы и кусает губы, плача, как истинная женщина — ее слезы скапливаются на кончике носа и подбородка, и становится еще грустнее от осознания этого: да брось, Леви, разве можно лить слезы из-за тех, кто тебе толком и не знаком?! И она рукавом пиджака стирает с лица соленые капли, останавливается посреди улицы, и пешеходам приходится ее огибать, как вредный микроб, и никто не останавливается, не смотрит на нее, не пытается предложить помощь — Левони погружена в свои мысли, а люди плевать хотели на это. Она думает, что упущен шанс всей жизни, а люди идут и идут мимо, огибая, задевая плечом, косо поглядывая в ее сторону. И Левони с ухмылкой, дерзкой и злой, облизывает губы за раз — сухость в уголках исчезает, и она пытается дышать полной грудью, но нос забит, и Левони дышит, как астматик, пытаясь прочистить ноздри. Жизнь возвращается к ней, и она потихоньку осознает: это было недоразумение, больше она никогда не встретит ни Китчена, ни Фаррелла — и это радует ее так, что улыбка светится на чернобровом лице, Левони снова надевает очки и резвой походкой идет по улице, высоко вздернув подбородок. Ей все по плечу, и пусть к черту катятся те, кто смеется над ее амбициями!.. Тэйтон улыбается прохожим, как своим друзьям, и солнце ласкает ее лицо, пока она танцующей походкой идет на Уолбер-стрит, и ей хочется танцевать, это рвется из нее так стремительно, что Тэйтон не может сдержаться: подтанцовывает, двигая бедрами, когда стоит на пешеходном переходе, и совершенно невинно вздергивает руки в небо, прыгая на месте от призрачного, но такого теплого и родного счастья. Левони подходит к книжному магазину такой легкой походкой, словно заплывает в гавань на шлюпке, и читатели, которые заранее собрались поглазеть и послушать, смотрят на нее с долей восхищения. Тут есть все: дети, старики, женщины и мужчины — похоже, книга пришлась по вкусу всем, и Левони лучисто и коварно улыбается, видя Авраама и идя к нему. — Светишься, как медный грош. Что случилось — подписала контракт? — Авраам не может сдержать стебной улыбки, и Левони останавливается рядом с ним, продолжая пританцовывать ногами, и с закрытыми глазами слушает музыку в своей голове. Авраам щелкает пальцами перед ее лицом. — Тэйтон, прием! Прием! — в шутку, не без сарказма говорит он, и Левони даже не думает откликаться. Авраам машет рукой: подумаешь, что ей в голову успело ударить. Он окидывает просторный зал с рядами стульев пристальным оценивающим взглядом и попутно пытается разузнать, как прошла встреча с Китченом: — Надеюсь, ты не пыталась в юмор: у тебя плохо выходит, — говорит он, но Левони все еще в своем мире, и влажные следы от слез в уголках глаз совсем незаметны, Авраам не может уловить сути ее хорошего настроения. Они молча стоят у стола со стопкой книг, рядом высится небольшая картонная статуя Тэйтон в полный рост — глупая улыбка, черные волосы до линии скул, широко распахнутые голубые глаза под линзами очков. Левони даже на портрете не выглядит на свои двадцать восемь, а в жизни и подавно — ее можно принять за девушку-подростка, которая просто ошиблась жизнью. Авраам усмехается: его забавляет больно веселое настроение Тэйтон, но так же ему, конечно, очень интересно узнать причину такого настроения, но Авраам не станет спрашивать, потому что усвоил наверняка с их первой с Тэйтон встречи — если она не захочет, она делать этого не будет. И Авраам продолжает разглядывать прибывающих гостей — нет знакомых лиц, лишь какие-то левые и совершенно неизвестные личности, захотевшие приобщиться к случайной литературе. Авраам выдыхает с усталостью и складывает руки на груди, народу становится слишком много для такого помещения: забиты все стулья, а гости даже стоят рядом. И Авраам фыркает: эта книга того не стоит. Авраам поднимает глаза на стеклянные двери, которые продолжают распахиваться снова и снова, и на этот раз вошедшие фигуры шокируют его до глубины души, Авраам подрывается и несется к ним, за метра два до столкновения поправляет волосы и убирает одышку, хочет, чтобы все выглядело естественно: — Дже-е-ек! — он разводит руки в стороны, и Китчен кидается в его объятия, крепко обнимает за крепкие плечи, и Авраам как обычно брезгливо передергивает бровями, пока никто не видит — он не любит телесного контакта, но знает об этом только Тэйтон. Авраам оборачивается через плечо и смотрит, как Тэйтон продолжает стоять на месте и с закрытыми глазами пялиться в неизвестность, а затем возвращает все свое внимание Джеку и его спутнику. — Мистер Фаррелл, — он жмет его руку с некой заминкой, но Колин отвечает дружеским похлопыванием по плечу, и Авраам думает, что сегодня вечером он помоется с ног до головы на два раза. Джек стреляет глазами по сторонам. — Какими судьбами? — будто бы удивленно спрашивает Авраам, а Колин замечает Тэйтон и снова хочет рассмеяться: она кажется ему забавной и дико, дико дружелюбной, но ее выходка в офисе Джека успела поставить их обоих в тупик, и теперь Колин не знает, чего можно ожидать от этой подозрительной дамочки. Он проводит языком по верхней губе, поправляет волосы и, отвлекшись, делает вид, что слушает разговор Авраама и Джека. — Твоя писательница пригласила, — Джек с намеком передергивает бровями, как спусковым крючком, и Колин с самозабвенным выдохом снова отворачивается и смотрит на Тэйтон: она невысокая, где-то ему по плечи, широкобедрая, но талия узкая, как и шея, а волосы чернее, чем у него самого. Колину нравится то, что он видит — они могут подружиться, и Фаррелл терпеливо ждет, затаившись, когда же их официально сведут на месте, чтобы в очередной раз пошутить и попробовать наладить приятельские отношения. — Да ты что! — восклицает Авраам, и Колин усмехается: актер из него явно никакой, но Джек, похоже, ведется, и ничего не остается делать, кроме как молча изучать глазами и делать какие-то свои выводы. Авраам на мгновение оборачивается к Левони, чтобы укорить ее взглядом, но она все еще никого не слушает, тихонько танцуя под музыку в чертогах своего вдохновения. Колин видит это, и его забавляет это — он нешироко улыбается, опускает глаза в пол и молча терпеливо ждет. — Как неожиданно! — Я тоже был в шоке! — искренне восклицает Джек и достает пачку сигарет, закуривая. — Надеюсь, тут можно курить. А если нет — это плохой магазин! — и он смеется над своими словами сам с такой самоотдачей, что Авраам невольно тоже выдавливает из себя скудный смешок. — Да, точно, ты прав, Джек, — говорит он, пытаясь расположить Китчена к себе и плавно узнать ответы на вопросы, которые его интересуют. — Кстати, уже подписали контракт? — как бы невзначай спрашивает он, и Фаррелл снова незаметно усмехается: тонкий психолог этот Авраам, очень тонкий. Джек ничего не подозревает. — Какой контракт, Ави, о чем ты! Она заявилась ко мне, выпила стакан виски, стакан воды, наорала и сбежала! — заливисто хохочет Джек. Колин улыбается так подозрительно, как будто что-то задумал, и его черные глаза прямо светятся от того, что он видит перед собой. Джек продолжает что-то щебетать, невинно покуривая сигарету, а Авраам слушает его с внимательным лицом, и Фарреллу не остается ничего, кроме как молча присутствовать рядом, потому как он… Хотя, постойте-ка, почему это он никого не знает? Почему он вообще обязан кого-то знать? Это его обязаны знать. И он даже знает, кто конкретно обязан. — Прошу меня простить, — откланявшись, Колин медленной походкой хищника приближается к Левони: она больше не танцует, просто с закрытыми глазами стоит и дышит, широко раздувая ноздри. Колин останавливается позади нее, за ее спиной, и ощущает, какой сильный жар исходит от тела женщины — неужели стакан виски так распер? Колин хочет рассмеяться, но не выдавая своего присутствия, и приходится закрыть рот ладонью, пока губы растягиваются в гаденькой зловещей улыбочке от смеха. Тэйтон не замечает чужого присутствия прямо за своей спиной, и после пяти минут молчаливого стояния Колину становится скучно: он кладет свои руки на плечи женщины, и та с визгом вздрагивает — Колин тоже напуган такой реакцией, но в этот раз не может сдержать смех. — Это Вы?! — у Левони приятный голос, не низкий, не высокий — средний, и от того-то он, верно, так ласкает слух. Колин поправляет волосы одной рукой и приветливо улыбается, смотря прямо в глаза Левони. — Когда я говорила «если вам угодно», я думала, что Вы останетесь в офисе Китчена и дальше будете смеяться надо всем подряд, как глупые мальчишки, — фыркает она, убирая руки в карманы. Фаррелл быстро находит, что ответить, и его томительный очаровательный голос прекрасен: — Вы ушли, и смеяться нам стало не над чем, — он коротко улыбается, а Левони раздраженно изгибает бровь. — Тэйтон, не пугай гостей, — к ним подходит Авраам, а следом за ним, ехидно куря сигарету, подваливает Джек. — Таких гостей напугать сложно, — она скрипит зубами, а Джек усмехается, делая затяжку. — Кстати, за курение в этом магазине полагается штраф. — Да? — в голос осведомляются Джек и Авраам. Колин молча ждет, что еще сможет выкинуть эта чокнутая мадамка. Тэйтон принимает непринужденный видок, смотрит в потолок своими голубыми глазами, в которых отражается потолок и стеллажи книг, и совершенно невинно ждет контрольного вопроса. — Какой? Она трет ладони друг о дружку, дышит на них, чтобы согреть замерзшие пальцы, и совершенно повседневно, не поведя и бровью, говорит: — Уход. — О, Тэйтон, брось! — вскипает Авраам с присущим ему равнодушным лицом. Левони картинно зевает, прикрывает рот рукой, а Колин усмехается: его усмешка не значит ничего хорошего, и он знает это сам, но не может перестать — это становится слишком интересно. С неделю назад ему позвонил Джек и пригласил на главную роль в будущем фильме, и Колин, за неимением развлечений и работы, согласился — нет, это не была ошибка всей его жизни, все же он пришел сегодня в офис Джека, хоть и кантовался на Манхеттене последний месяц, а тащиться в Квинс ему был не резон. Колин прячет руки в карманы. — Хватит выпендриваться! Подумаешь, увидела Колина Фаррелла, что такого? — Авраам пытается пристыдить Левони, но она, краснея щеками, отворачивается и складывает руки на груди. Колин не смеется, со сладким пониманием своего положения говорит спокойным голосом: — Я бы ушел, да хочу развлечь себя Вашей книгой, Леви. Тэйтон взрывается: никто не зовет ее «Леви» — это производное от полного имени, и это сокращение бесит ее с детства, Левони хмурит брови и скалит клыки — ей остро не нравится настроение Фаррелла, он по-доброму насмешлив, и это начинает бесить — они не знакомы, какого черта он себе позволяет шутить о том, чего не знает, и называть так, как не может? Левони закатывает глаза с мученическим видом: — Ваше право, мистер Фаррелл, — она окидывает взглядом просторный зал, который доверху наполнен зрителями. — Где Мэттью Хэвингол? — она поворачивается к Аврааму, и тот с невозмутимым видом высокомерно поджимает губы: — Я уже говорил, Тэйтон: он не смог прийти, но очень ратовал за твое «живое чтение». Так что с гостями придется справляться лично. Если голоса хватит, — Авраам уходит за ручками для автографов, Левони молча смотрит на скопище людей, а позади нее стоят Джек и Колин, тоже смотря на толпу. У Левони с детства боязнь сцены, она ненавидит большого скопления народа, ей становится неловко и чертовски неудобно, она скована в движениях и словах. Тогда, когда не пьяна. Сейчас Левони все моря по колено, и она, желая выказать свою власть и некоторые лидерские качества перед гадским Фарреллом, раскидывает руки в стороны: — Дамы и господа! Прошу всех занять свои места, мы начинаем! — что странно, думает Тэйтон, так это то, что люди полностью игнорируют присутствие Фаррелла, будто он не Голливудская звезда, а обычный человек, как и все, и Левони думает об этом, пока люди рассаживаются по местам. Через минуту возвращается Авраам, толкает Тэйтон к стулу в центре зала, усаживает на него, всучивает в руки книгу и устраивает короткое представление: — Знали ли мы, друзья, что человечество все же сможет покорить космос? — Авраам мастерски орудует риторическими вопросами, и Колин с интересом наблюдает за тем, как Левони отвлеченно листает собственную книгу. — Подозревали ли мы, что один из нас может быть чудовищем, беспощадным и голодным до крови? — сейчас Колину не кажется, что Авраам переигрывает, и он с некоторым удовольствием слушает, притаившись вместе с Джеком за кулисами: стеллажи с книгами отлично прикрывают лишних незванных гостей, и они чувствуют себя вполне комфортно. Авраам продолжает распинаться. — Этот человек! — Авраам хватает Тэйтон за руку и дергает ее вверх. Левони испуганно вздергивает брови на переносице, смотрит жалостливыми глазами на зрителей: они, затаив дыхание, наблюдают за каждым движением Авраама, словно Бога. — Эта женщина! — экспрессивно восклицает Авраам, и за стеллажами снова усмехается Фаррелл и гогочет в кулак Китчен. — Она дала нам возможность прочувствовать, каково это — жить на чужой планете. Каково это — знать, что один из вас — безжалостный зверь, убийца! Каково это — подозревать самого близкого для тебя человека и идти на катастрафично драматичные жертвы! Зрители аплодируют, Левони с неловкой улыбкой кланяется и усаживается обратно. Глаза Колина сквозь щели меж книг светятся чернотой, и становится не по себе от этого тяжелого взгляда, но Тэйтон помнит, что должна доказать всем и себе, что книга все же чего-то стоит. — Перед вами автор: Левони Тэйтон, — Авраам указывает руками с мнимым почтением на сидящую Левони, и зрители снова хлопают. — И ваши вопросы будут услышаны, как никогда! А затем мы могли бы, к примеру, устроить минутку «живого» чтения, — предлагает Авраам уже с привычным надменным видом, и зрители действительно заинтересованно хлопают каждому слову. Левони крепче вцепляется в книгу, алкоголь потихоньку выветривается из крови, но лучше от этого не становится. — Все согласны? — Колин с усмешкой следит за тем, как вытягивается лицо Левони, и Джек поддерживает его смешком. — Тогда мы можем начинать! — Можно украсть первый вопрос? — привстает какой-то невысокий юноша в смокинге и с зализанными назад альбиносскими волосами. Левони хочется закатить глаза, но она милейше улыбается и ждет вопроса, кивнув. — С кого был написан Дэцел Фоун? У Левони все в жилах стынет: она не хочет отвечать. Не хочет, потому что это либо вознесет ее — что вряд ли — либо изничтожит на мелкие кусочки в глазах того, кто сейчас стоит за книжными стеллажами и, как и все, ждет ответа на вопрос. Но, в конце концов, думает Левони, что в этом такого — от него взята только внешность, ничего больше! — Дэцел Фоун писался со знаменитого ирландца, — издалека начинает Левони, и Колин даже немного напрягается в предвкушении: он не верит в совпадение, но сейчас хочет именно его, чтобы посмеяться и в очередной раз убедиться, что он хорош. Левони продолжает уверенным голосом. — Могу с уверенностью сказать, что не являюсь поклонницей его творчества: слишком развязно, непрофессионально и безвкусно. Я ценитель более высокого… — кажется, она пытается задеть Фаррелла, и он хитро усмехается, но ничего не говорит. — Конечно, его внешность создана Богами, как считают многие фанаты, мне же просто импонируют его брови, потому что они похожи на мои, — она чешет свои брови и смеется вместе с залом, людям нравится эта шуточка. — Это Колин Фаррелл? — выкрикивает кто-то из толпы, и Левони смущается: это будет до-о-олгая конференция…