Сердце грифона

"Глаза слепы. Искать надо сердцем."

      Стая кружила над полуобвалившейся башней, готовясь к последней ночевке, чтобы затем навсегда проститься с этим странным местом – поработившим их, проклявшим их в глазах людей – и превратившимся в прибежище. Но тревога не угасала, напротив, она разгоралась внутри, как тлеющий костер, и не давала покоя. Зверь в волнении наматывал круги в вышине над лабиринтом, и это волнение было никак не связано с предстоящим перелетом. Что-то было не так. В самом воздухе, в свете, разлитом над Чашей, в ветрах, текущих над долиной, как реки. Трику вглядывался в облака – далекие облака, на горизонте, на самом краю долины, едва заметные, но хорошо видимые для его по-орлиному острых глаз. Они были неправильными. Грязные, слишком серые, слишком мутные для времени, когда сияющий круг прошел большую половину пути - перед тем, как заснуть в своем гнезде за чертой, до которой нельзя долететь. И ветер, порывами долетавший с дальнего края долины, тоже был неправильным. Горячий и острый, он жег ноздри, словно их кусали крошечные муравьи. Зверь в тревоге приземлился на дальний край огромной чаши, в сомнениях навострил уши, втягивая воздух и надолго уставившись вдаль. Смутный страх оживил его память – так пахли гарь и искры, когда люди отгоняли его горящими палками, так пахли горелые перья и паленые бока. Так пах жар, и опасность, и пепел сгоревших деревьев. Так когда-то давно, за дальней гранью колдовского сна, пахли разоренные двуногими, обугленные гнезда трику. Так пах огонь. Зверь заворчал, хватая воздух пастью. Стая, почуяв горький ветер, вопросительно, недоуменно, опасливо перекликалась. На много земель вокруг Чаши не было поселений, откуда пришел бы запах костров. И тогда зверь услышал зов. Не во сне, да и голос стал другим, одновременно странным образом оставшись прежним. Но зверь узнал. Чтобы понять, или, скорее - почувствовать... Прощай-прощай-прощай... На рассвете они должны были улетать - за Великую реку с одним берегом, чью соленую воду нельзя пить. Вернувшиеся с долгой разведки нашли цепь огромных островов – их хватило бы на сотню стай, и до первого был почти день полета, а до последнего – столько, сколько когтей на всех лапах зверя. Птенцы выросли, и зверь знал, что их крылья выдержат перелет. Но чувствовал – если улетишь – уже вряд ли вернешься. Зато и люди не смогут причинить боль, их острые палки больше не будут впиваться в шкуру. И без того малочисленная крылатая стая уже не потеряет сородичей из-за отравленных стрел и ядовитых туш, раскиданных по ближнему к зловредным двуногим краю долины. Но голос как будто прощался. А это означало – друг нуждается в помощи. Зверь решился, с протяжным ревом сорвавшись со стены, обещая подруге догнать их позже. Стая уже не бросит никого из своих, хотя им и пришлось заново научиться общаться друг с другом. Заново научиться быть стаей. Для тех, кто когда-то чуть не разорвал его на куски, он уже давно был одним из Летящих Впереди. Первый, проснувшийся после многолетнего рабства. Первый, кто, научившись жить, доверять, любить – заново - научил и других. Первый, кто вспомнил и осознал, что такое взаимовыручка, кто выводил остальных – упавших и ободравших крылья, из темной пасти лабиринта. Его подруга, много зим назад чуть не убившая его в катакомбах, и без него сможет вести за собой стаю. Он знал – его семью больше никто не обидит. Ни люди, ни звери. ...Стая собиралась лететь в сторону рассвета. Он улетал на закат, слыша удивленный многоголосый рокот за собой, но все больше набирал высоту, карабкаясь в небо. Наверх-наверх-наверх.