Гибернация – искусственно вызванное состояние замедленной жизнедеятельности организма, временная смерть.
Саймон любит хорошую музыку почти так же, как одиночество. Когда в его руках сжат остывающий американо в дешевом бумажном стаканчике из «Старбакса», а где-то внизу под подошвами ботинок серебрится Гудзон, Саймон чувствует себя свободным. От вампирской крови, влекущей его в «Дюморт», от Клэри, которая пытается избавиться от нагрянувших проблем, от Ребекки, вечно названивающей на старый мобильник. Льюис дышит холодом и влагой, изредка прикрывая тяжелые веки. ОРВИ обязательно настигнет его, и он, ослабевший от высокой температуры, будет жалеть о дурацкой прогулке. Но не сейчас.
Луна, почти полная и до ужаса бледная, с немым укором глядит на Саймона и давит на плечи. Льюис ненавидит одиночество. Льюис обожает одиночество. Его глаза загораются, когда на небе появляются облака. Они темные и плотные, плывут по лунному диску, словно предвещая беду, и когда настигают его, меркнет и блеск воды, тихо плещущей под ногами. Речные волны почти не слышно бьются о мостовые колонны. Саймону кажется, будто он давно сошел с ума. Он перекидывает одну ногу через высокие металлические перила, затем другую, и, придерживаясь лишь руками, выгибается вперед. Одиноко стоящий неподалеку зазевавшийся прохожий глядит в его сторону и что-то бормочет себе под нос. Саймон чувствует вибрацию в заднем кармане джинсов и недовольно хмыкает. Одной рукой он крепко цепляется за перила, а другой нащупывает мобильник и, даже не глядя на дисплей, швыряет его куда-то в сторону. Через секунду раздается еле различимый всплеск, и Саймон довольно откидывает голову назад. Потоки ветра, холодные и резкие, хлещут лицо, больно обжигая кожу. Внезапно Саймон открывает глаза и бессмысленно пялится сквозь темную толщу воды, в никуда, и осознает, насколько глуп его поступок. Такой беспричинный риск толкает его назад и заставляет согнуться от ужаса. Льюис перескакивает через перила и крепко жмется к металлическим прутьям. Ощущение свободы рассеивается, ей на смену приходит страх. Он вгрызается Саймону в глотку постепенно, не спеша, вонзая когти и выкручивая плоть. Льюис так боится. И небо, и луна, обвитая иссиня-черными свинцовыми тучами, давят на грудную клетку и кажутся теперь бездонными и неумолимо приближающимися к земле. Саймон задыхается, оседает на пыльный асфальт: ноги его скрещены, ресницы дрожат, из горла вырывается хриплый, нечленораздельный шепот. Незнакомец, стоящий в десятке метров шагает ему навстречу медленно, почти театрально: Саймон уже было подумал, что тот хочет помочь ему, но прохожий, натягивая на лицо длинный шарф, бросает ему под ноги белоснежный конверт. Письмо, движимое ветром, сносит к перилам, и Саймон, точно безумный, цепляется бледными пальцами за край шероховатой бумаги. Глаза Льюиса слезятся то ли от резкого ветра, то ли от отступившей панической атаки, он ежится, крепко сжимая конверт, встает, и, шатаясь, идет к фонарю. В глазах все двоится. Саймон, тяжело дыша, пытается вскрыть конверт, но непослушные руки дрожат, словно у алкоголика; Льюиса тошнит. Незнакомец оборачивается и, зябко кутаясь в осеннее пальто, ускоряет шаг. Саймон нетерпеливо достает из конверта клочок бумаги. Взгляд его затуманивается, записка вылетает из рук мчится навстречу водяной толще. Саймону кажется, будто зрение подводит его: слова из конверта отпечатывается на внутренней стороне век. Страх, до того момента дремавший, вырывается и полностью овладевает всем существом Саймона. «Ты умрешь завтра на закате», — гласит записка. И, черт побери, как же Льюис боится предсказания.
***
Когда Саймон теряет контроль над рассудком, то приходит в себя уже в фойе «Дюморта» страх куда-то пропадает, испаряется среди ветхих лестниц, пропавших сыростью, он ступает медленно, точно под гипнозом, и до жути боится сделать неверный шаг. Внезапно на верхних этажах слышатся неторопливые шаги. Саймон знает. Знает, что это конец. Его взгляд встречается со взглядом вампира. Это неизбежно. Это неотвратимо. Саймон пятится, его очки слетают в сторону, когда вампир сбивает его с ног. Льюис пытается отпихнуть его в сторону, но тут противник вонзает свои острые клыки ему в шею
Саймон всхлипывает: его карие глаза темнеют подобно янтарю,
опущенному в деготь, дыхание замирает, сердце замедляет свой ход. Льюис закрывает глаза, темнота
разрастается и проглатывает его с головой. Это правда конец.
***
«Ты не сможешь заснуть, пока не поборешь своих демонов», — шепчет мать, поглаживая маленького Саймона.
Саймон так давно борется с ними. Толща земли давит на грудную клетку, забивается в легкие.
«Ты не должен бояться чудовищ», — ее шелковистые волосы касаются его лица: мать целует Саймона в лоб.
Льюис все ощущает, его тело парализовано дыханием смерти, но он все чувствует. Даже чрезмерно.
«Если я выключу свет, ты не должен плакать или звать меня. Ты ведь мужчина. Да?» — ее лик теряется в памяти, остается лишь голос.
Саймон открывает глаза. Голод. Неимоверный голод теплится где-то возле сердца, выжигая ядом внутренности. Саймон чувствует, что что-то изменилось в груди: не слышно ритмичного стука, по артериям и венам не бежит горячая кровь. И голод атакует.
«Спокойной ночи, Саймон», — шепчет напоследок мама.
Саймон выдирается из плена, ногтями прорываясь к поверхности, дышит землей и собственной запекшейся на шее кровью, и когда наконец выбирается из земли, то видит глаза. Такие до боли знакомые, но ускользающие куда-то в подкорку сознания. Саймон переводит взгляд на их обладателя. Рафаэль Сантьяго.
Черт побери, это не смерть. Это перерождение.
