***
Сынджун тихонько напевает прилипчивые песенки Твайс, пока колдует над плитой в общежитии. Даже приготовление обычного рамена превращается в творческий процесс в его исполнении (процесс-то творческий, а вот результат не всегда съедобный). От пребывания в кулинарной нирване его отрывает голос Инсона. — Есть что покушать, хён? — интересуется Чон, гипнотизируя открытый холодильник. — Поищи, у меня пока не готово, — разводит перемазанными в соусе руками Пак, смерив друга подозрительным взглядом, — Ты чего так рано вернулся? Я вообще-то Кимчи ждал. — Эй, а как же я? Сынджун фыркает от смеха при взгляде на обиженную мордашку младшего и зачерпывает ложкой подозрительное варево из кастрюльки: — Ну так и быть, иди сюда. Инсон бесстрашно пробует, выражает свою признательность повару, а, наевшись выдает: — Хиджун меня чуть ли не пинками из зала вытолкал. Сказал, что будет репетировать один и дверь запер. — Странно, — Пак выуживает из рамена кусочек мяса, усиленно дует на него, а потом интересуется с набитым ртом, — ты не говорил ему ничего странного? — Если бы, — криво усмехается Чон. Сынджун со сложным выражением лица тычет пальцем в его щеку: — Дурачок. Инсону даже удается укусить его за палец в ответ.***
Лидер возвращается, когда еда уже успевает остыть, разбрасывает обувь в прихожей и лезет обниматься к разбуженному шумом Сынджуну. — О боже, Кимчи, — бормочет рэпер, гладя по встрепанным волосам ластящегося к нему Чжихуна. — Сынджун-а, — Ким откровенно пьяный и нежный-нежный, — давай уедем отсюда? — Хмм...ну... — очень неудобно говорить, когда на тебе повисает надышавшийся валерьянки кот немаленьких размеров, тычется в шею холодным носом, мурлычет на ухо. — Уедем куда-нибудь и поженимся, —продолжает Чжихун, пряча лицо где-то в районе чужой груди, — сильнее репутацию группы мы точно не сможем разрушить, тогда бояться нечего будет. — Конечно, так и сделаем, — Пак берет цепляющиеся за его одежду руки лидера в свои и слегка сжимает, — подожди еще немного, хорошо? Пойдем поедим сначала? Ким прикрывает внезапно отяжелевшие веки и кивает. При виде разогретого рамена он выдает свое любимое "мансэ", но засыпает на плече старшего, не доев и половины. Случайно заглянувший на кухню Юджин приносит пледик, чтобы прикрыть "все это безобразие", удовлетворенно смотрит на мирно спящих донсэнов и думает, что в этом доме никогда не взойти побегам гетеросексуальности.