As we live a life of ease

— Вы не поверите, что творится! — заорал Лэри, врываясь в спальню. Чёрный вяло приподнял голову и вернулся к Моби Дику, перечитываемому, наверное, в пятый раз, Шакал и не оторвался от перебирания своих отваров, Сфинкс, надавливая ногами пытавшемуся ползти Лорду на пятки, на мгновение приподнял голову, Толстый продолжал дрыхнуть в своём ящике, экономя энергию. — Эй! — обиженно протянул Лэри. — Я только что сказал: «Вы не поверите, что творится». — Ну так говори. А ты не отвлекайся, — обратился Сфинкс к Лорду. — Чего разлёгся? Двигайся давай. Лэри врывался в спальню, выкрикивая подобные слова, несколько раз в неделю — такая же рутина, как и еженедельные разговоры с Ральфом, песни Табаки или исчезновения на несколько дней Слепого. Рутина долговечная, настоящая, незыблемая, словно Дом. — …Так что Леопард вторые сутки в Могильнике. А у Помпея, представляете, новые украшения. Типа хвосты такие на поясе подвешены, куча верёвок на шее, браслеты. Я, блять, сначала подумал: ну ни хуя себе, неужто предки посылают столько, что он так шикует, ан нет. Ящериц проволокой продырявил — типа браслет, хвосты настоящие и верёвок на шее тьма тьмущая, на всех клыки — тоже настоящие. — Могу себе только представить, какое вокруг Великого Пса теперь витает амбре, — захохотал Табаки. — Ага, от него знатно воняло, — обрадовался хоть какой-то реакции Лэри. Меньше всего Чёрного волновало, чем пахло от Помпея, а вот… — Так с Леопардом что? — спросил Чёрный. — Да хрен знает, — отмахнулся Лэри. — В Могильнике он точно не из-за драки, если б кто его победил, заняв тем самым место вожака, я б узнал первым, вы ж меня знаете, — заявил сиявший самодовольством Лэри. Тогда что с ним случилось? В Могильник Леопард попадал, насколько помнил Чёрный, лишь однажды — в тот день в Наружности, до выпуска старших, когда тогда ещё Родинка навернулся со второго этажа заброшенного здания. Тот день Чёрный помнил малосвязанными урывками, словно несколькими потускневшими от старости фотографиями. Глубокая ночь, редкие фонари — маяки в злом беспросветном море, — руки, ноги и спина болели — Чёрный нёс на себе Леопарда… — …Неужели этот Помпей сам всё сделал? — возмутился Горбач. — Судя по всему — так и есть, — с важным видом покивал Лэри. — Да уж, — сказал Табаки, — мальчик ведёт себя не лучшим образом. Сфинкс подключился к разговору, сел на общую кровать рядом с Табаки и Волком, оставив Лорда валяться на полу. Чёрный глядел в книгу, не читая, и прислушивался к тяжёлому сопению злого эльфа, пытающегося взобраться на коляску. Он хотел помочь, только как быть с теми, кто от помощи отказывается? Другого варианта кроме как «оставить в покое» Чёрный не знал. Новость о склонности Помпея к живодёрству, Чёрного ничем не удивившая, вероятно, должна была стать самой обсуждаемой в Четвёртой на ближайшую неделю. Лэри, до смешного довольный собой, внимательно прислушивался к разговору — ну а что поделать, не у всех есть такая полезная и редкая способность, как формирование своего мнения — тогда приходится смешивать несколько точек зрения и выдавать их за свою. Чёрный слушал бесконечный разговор, слушал и хотел убить всех его участников с бесконечным чувством отвращения к самому себе — как, как он мог изредка симпатизировать этим двуличным ублюдкам, искренне возмущающихся живодёрству Помпея и столь же искренне равнодушных к болезни человека. Всю дорогу, весь завтрак Чёрный поражался своей нерациональности. Почему его это так взбесило? Кто есть Леопард для того же Сфинкса — грубый, резкий, безумный Крысиный вожак, исписывавший, изрисовывавший все стены, до которых может дотянуться. Они не жили вместе, им плевать друг на друга; мир должен перевернуться, чтобы все связи перевернулись вместе с ним, только после такого переворота враг заслонит грудью, а равнодушный заплачет. — Рыжий! — Чёрный окликнул Смерть. Клоун, скрывавший запах тлена за яркой одеждой, подошёл к Чёрному. Новая кличка стараниями Смерти почти прижилась, но образ «нежильца» из памяти старожилов ею не стереть. — Чем обязан, Чёрный? — Смерть улыбается, его уши слышат «Рыжий», а взгляд, спрятанный за стёклами зеркальных очков, читает в чужом взгляде «Смерть». — Ты — ничем, а вот Леопард кое-чем обязан. Где он, не знаешь? — Со вчерашнего утра в Могильнике, ещё не возвращался. — Ясно. — Хотя ни черта Чёрному не было ясно. Он не хотел идти в Могильник. Ему не нужно было туда идти. Кто он для Леопарда? Бывший вожак, не самый близкий товарищ, с которым можно изредка перемолвиться парой слов и нажираться самопальными настойками. Не более. Да. Доверие, уважение и общие воспоминания не всегда соседствуют с близостью. Тем более у Леопарда, резкого, сильного и самодостаточного. Резкого настолько, чтобы позволить себе открыто выражать несогласие с мнением большинства. Достаточно сильного, чтобы самому остановить Крысиную анархию полгода назад, выражавшуюся не в ежедневной — ежечасной! — смене вожаков и вот уже полгода занимать трон Крысиного короля. Самостоятельного и независимого достаточно, чтобы, несмотря на своеобразную привязанность к Чёрному, разочароваться в нём. — …Так, ты уверен, что это из-за Помпея? — вполголоса спрашивал у Горбача идущий перед Чёрным Сфинкс. — Ты же сам слышал, что о нём говорили — всё сходится. — Голос Горбача был громче и злее. — Не уходил же он в Наружности подальше от Дома, чтобы ловить псов. — Постарайся успокоиться, сейчас не время давать волю чувствам. — А когда оно настанет, Сфинкс, когда?! Они — не люди, не могут себя защитить. Сфинкс говорил. Говорил, играя голосом. Паузы в нужных местах, перемена интонаций, предложения разной длины. Говорил, играя смыслом. Соединял всем очевидную истину, своё мнение и что-то замысловатое, малопонятное для всех кроме него. Говорил, каждые десять секунд пронзая взглядом зелёных глаз. У Горбача не было и шанса, если даже Чёрный несколько раз кивнул, прислушиваясь к разговору. Чёрный не видел псов уже неделю. Почему Чёрный перестал о них думать? Смирился?.. Тщетно учителя пытались вести уроки. Перешёптывания не стихали — Помпей стал самой обсуждаемой темой, и Чёрный, поддавшись общей истерии, смотрел на затылок Лорда, думая про Помпея. Чёрного преследовало чувство, что его заперли от окружающего мира, вручив единственный ключ Помпею. Только он врывался в мозг Чёрного и уходил, оставляя за собой пустоту. В Четвёртой, в коридорах, в толчках говорили про Помпея, отсутствие псов в Наружности красноречиво молчало о Помпее, а сама причина головной боли Чёрного торчала в зале, самодовольно усмехаясь и воняя мертвятиной. Хвосты он привязывал к поясу. Светлые, бурые и один рыжий. Рыжий был пушистый и длинный. Как у Луизы. Долгое время Чёрный даже не знал, что она самка — в маленькой стае из трёх собак, которую подкармливал Чёрный, она была самой крупной, злой и сильной. Вожаком. Но всё же недостаточно сильной, чтобы справиться с Помпеем. И защитить их маленькую стаю, как это обязан был сделать в нужный момент Чёрный. Сомнения? Сомнений не было. Горячая рука на плече. Чёрный моргнул и опустил взгляд. Помяни черта. — Не поздороваешься? «Так, ужин закончился, значит, я иду в спальню», — рассуждал Чёрный. День пролетел мимо него. Он чувствовал себя старой разваливающейся половой тряпкой. Не имеющей ни эмоций, ни сил, даже чтобы сказать: «Дайте мне спокойно умереть». — Наш папочка-Чёрный объявил мне бойкот, раз перестал здороваться? — спросил Помпей у Чёрного. — Неужели так за собачек обиделся? Может, Помпей ещё не потерял последние крохи уважения к Чёрному. Даже скорее всего. Но для демонстрации уважения он слишком деградировал. Псы в ярких одёжках — так они тоже здесь — хрипло залаяли. С весельем скалились на несмешные шуточки Помпея — все, кроме, разве что, Валета, вытаращившего испуганные гляделки на Чёрного. Если Чёрный поговорит с Помпеем, он отстанет? Тем более нужно было сказать ему кое-что — если не Чёрный, то кто? — Тебе стоит лучше следить за своим поведением, — начал Чёрный, желая сохранить вежливый тон беседы. — Даже вожакам позволяется далеко не всё. Начались разговоры. — Почему я должен волноваться о том, что говорят не в моей стае? Я законы не нарушал. Законы он не нарушал. Чёрный знал лишь один закон — запрет на общение с девушками. Его предостережения имели под собой другую основу — каждое действие влечёт за собой противодействие. Это законы не Дома, а физики. Но Чёрный не чувствовал в себе сил, чтобы тратить их на Помпея. Да и кто он для Чёрного? И даже если объяснить — не поймёт. — Нет, — подумал Чёрный вслух. — Это бесполезно. — Что именно? — У Помпея чуть дёрнулась щека. — Ничего. Раз ты считаешь, что всё в порядке, то не буду разубеждать. Хорошего дня. Вскоре Чёрный стоял у дверей спальни, стоял и не хотел заходить. Громкие голоса, злые, испуганные, обеспокоенные. Надоело. Почему бы не уйти прямо сейчас и не возвращаться?.. — …И кто-нибудь, — раздался за дверью громкий и хриплый голос. — Дверь откройте! Чёрный, ни о чём не задумываясь, распахнул двери, узнав голос — Ральф. Руки отсохли, что ли, даже если… — Посторонись! — Ральф выбежал в коридор, держа на руках побелевшего Лорда. Проводив взглядом убегавшего Ральфа, Чёрный вбежал в спальню. Все сидели и стояли замерев, точно статуи. Дверь в душевую была распахнута настежь. На сером кафеле — лужицы бурой крови. — Да-а, — задумчиво протянул Сфинкс. — Зря мы пустили Ральфа. Чёрный подошёл к Сфинксу, замахнулся и ударил, целясь в лицо, отскочил — ответный удар в живот от Сфинкса пришёлся по касательной — и снова ударил. Встать к нему боком — чтобы не ударил в живот и в пах, шаг вперёд — удар, отскок — уклон, если заваливать на пол, то только на живот и ни в коем случае не давать завалить на пол себя. Хорошая сторона — у Сфинкса точность ниже, а в ближнем бою ему не ударить в шею или в голову, плохая — удары ногами сильнее, а с опытом Сфинкса — намного сильнее. Драки с ним всегда продолжительные и выматывающие. Чёрный не знал, сколько всё это продолжалось, просто в один момент они отошли друг от друга. Шли спиной вперёд, не разрывая взглядов, пока Сфинкс не сел на общую кровать, а Чёрный не сел на свою, готовые в любую секунду сорваться и продолжить драку. — Ты ненавидишь меня? — внезапно спросил Сфинкс. «Нет» — хотел ответить Чёрный. «Да!» — надрывался внутри него обозлённый и ревнивый Спортсмен. — Не знаю. — Чёрный передёрнул плечами. — А ты? Сфинкс молчал, глядя со спокойным, знающим осуждением. Словно для всех Чёрный был хоть и странным, но своим, и только Сфинкс видел его истинную мерзкую сущность. Он не демонстрировал, но и не скрывал своё отношение — хоть неделю наблюдавший их взаимодействие человек с толикой интеллекта и наблюдательности всё сразу понял бы. А с остальными — такой вежливый и предупредительный, всегда пытается всем помочь, двуличная сволочь — раньше хоть казался миленьким и добрым, а теперь… Стоп. На лбу Сфинкса проступили морщины — видимо, приподнял то, что было на месте бровей. Он смотрел на Чёрного. «Всегда пытается всем помочь, — осознал Чёрный, снова и снова перематывая эту мысль, как перематывал кассеты, создавая бесконечный припев, Волк. — Он же, сволочь, наблюдательный, он всё про меня понял!» «Он не убережён от опасностей, — говорил Сфинкс в тот день, не отрывая неподвижный, змеиный взгляд зелёных глаз от Чёрного. — В случае чего мы ему помогаем… если получается, и мы оказываемся рядом. Однако я считаю, что ему нужно уметь защитить себя самому и при случае — сбежать». Сфинкс имел в виду его, Чёрного. Защищаться от него. Сбегать от него. Сфинкс увидел похоть Чёрного, но неужели поверил, что он захочет и попробует изнасиловать Лорда? Чёрный увидел, как выражение лица Сфинкса из удивлённого стало… выжидательным. «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, так, да?» Чёрный боялся не того, что Сфинкс будет болтать — не будет, он боялся, потому что понял Сфинкса. Почему он испугался за Лорда. Почему, даже когда Чёрный перестал быть обозлённым Спортсменом, смотрел, как готовый защитить себя хищник. Чёрный молчал. Белобрысый был злым, самовлюблённым ребёнком, твёрдо уверенным в том, что он лучше других, просто потому что не калеченный. Спортсмен был садистом, собственником, ненавидящим Сфинкса — тогда ещё Кузнечика — до глубины своей чёрной души. Чёрный почти наяву видел заплаканные лица, почти слышал свой смех, жгучий, ядовитый смех, когда он, тогда ещё Спортсмен, присваивал то, что не принадлежало ему. Ему не нужны были эти вещи, он просто любил красть, отбирать. Не зря его стаю прозвали Хламовником. В их большой спальне могли жить пятнадцать человек, а с трудом помещались девять. В их маленькой спальне могли жить семь человек — жило четверо. Спортсмен был бы не против увеличить свою стаю, но ему так не хотелось прощаться с тем, что он украл. Вещи вымещали собой людей. Сфинкс видел перед собой свой страх — Спортсмена. Плевать, что он теперь почти не дрался, плевать, что не претендовал на власть, плевать, что перестал отбирать чужое, плевать. Для Сфинкса ничто не изменилось. Чёрный открыл рот и закрыл. Раньше он ждал этого разговора. Так глупо, наивно — он хотел оправдаться. Хотел спросить: «Почему только я? Лэри дубасил тебя не меньше, а ему ты ни разу ни о чём не напоминал. Стервятник воровал твоё добро и кричал громче всех: «Хвост Слепого», «Любимчик Лося», а теперь он — друг, к которому ты ходишь плакаться, так в чём я хуже?» Надеялся не то, что на прощение — на то, что Сфинкс отпустит прошлое, перестанет ненавидеть. «Я же сам не отпустил. Столько лет прошло, а я не забыл, что Лось любил тебя больше, намного больше, чем остальных. За это я тебя ненавидел. И даже сейчас ненавижу. И продолжаю требовать от тебя забыть… Я жалок, сука, как же я жалок!» Кличку «Чёрный» дал ему именно Сфинкс. Самый ненавистный цвет? Вечная ночь? Цвет души Чёрного? Противопоставление внутреннего мира его внешности? Или Сфинкс так подколол его из-за того, что на развешиваемых Чёрным плакатах изображены в основном чернокожие? Все причины вместе? Раньше Чёрный нашёл бы сотню аргументов. Теперь они растаяли, словно первый снег под грязными ботинками. Разве он имел право отрицать?! — Сфинкс, — начал Чёрный. — Извинись. — С чего бы мне перед тобой… Чёрный вспыхнул: — Не передо мной, ты, одержимый извратными фантазиями дебил! Перед Лордом — за то, что довёл его! — Не я его доводил. — Сфинкс покачал головой. — Он сам себя довёл. А случившееся только сделает Лорда сильнее и умнее. — Ты думаешь, едва Лорд очнётся, начнёт заливать про то, что, дескать, «он сам себя довёл»? — Ты не поверишь, но да, именно так и будет. Меньше всего ему нужен как собственный отъезд из Дома, так и мой. Сфинкс говорил спокойно и уверенно, словно объяснял Чёрному очевидную всем истину. У Лорда не было целей, он как ветер — непостоянный, хотя по своей природе ему нужна цель, что-то, к чему он может стремиться. Так почему он должен цепляться за Дом, к которому не прикован цепями, в отличие от всех остальных?.. Так что причины, по которым Лорд хочет остаться в Доме и не хочет, чтобы Сфинкса перевезли из Дома в психушку или в колонию за совершённое, нет. Если только Лорд не намеревается сам убить Сфинкса… Блядь! И Сфинкс спокойно говорит об этом, словно… Он специально хотел вызвать у Лорда такое отношение?! — Ты сошёл с ума, Сфинкс, — спокойным голосом констатировал Чёрный. — Отнюдь. Это тебе нужно лучше следить за своим состоянием. Мало ли что может случиться, мало ли кто что узнает… — Сфинкс весь подобрался, как готовый к смертоносному прыжку зверь. Чёрный ошибся?! Сфинкс хочет и может рассказать?.. — Эй-эй, — встрял Волк. — Неужели у меня одного возникло чувство того, что я понимаю далеко не всё, что говорят эти двое? Очевидно, что полностью всё понимал помимо Чёрного только Сфинкс. И ему развитие этой темы не нужно, особенно в присутствии Лэри… — Не сказал бы. — Слепой щёлкнул зажигалкой и затянулся. — Мне всё понятно. Чёрный. Ты хочешь продолжить эту тему? Но, учитывая то, что Сфинкс — и Слепой? — знал о чувствах Чёрного к Лорду, мог и хотел обнародовать их, Чёрному продолжение разговора точно также не выгодно. Если бы не… — Мой ответ зависит от ответа Сфинкса на мой вопрос. — Чёрный повернулся к Сфинксу. — Теперь ты наигрался? Больше не будешь трогать Лорда? Сфинкс долго смотрел на Чёрного, смотрел, словно просчитывая что-то в уме, смотрел, пока не произнёс: — В этом больше нет необходимости, — сказал Сфинкс, но Чёрный всё ещё не отрывал от него взгляда. — Сказал же: не буду. Чёрный посмотрел на Слепого, обвёл взглядом каждого, остановив его на Сфинксе. Рвано выдохнул и упал на кровать. Этим он словно прорвал плотину — заговорили все. Даже немного потормошили Сфинкса и Слепого. Первый, вслед за Чёрным, со вздохом откинулся на кровати, второй продолжал дымить, словно происходящее его не касалось. Чёрный не проиграл. Но, интересно, будь у него сил побольше, а сам Чёрный не был трусливой, боящейся пересудов за спиной собакой, смог бы сказать вслух правду? Сказать, передав тем самым новость Лэри. Только желание поведать всем о происходящем превосходит в Лэри страх перед авторитетами. Смог бы победить? И в случае выигрыша, обнародования того, что Сфинкс сделал с Лордом, последнего бы наверняка забрали из Дома. Смог бы Чёрный смириться с тем, что, возможно, больше никогда не увидел бы Лорда? Или Сфинкс со Слепым что-то придумали бы?.. Нет. Бесполезно. Что там случилось бы или не случилось со Сфинксом — бесполезно об этом думать сейчас, когда Чёрный сделал выбор. Чёрный, пошарив под подушкой, достал курево и через несколько бесконечных секунд вдохнул вместе с воздухом сухой жар, выжегший в Чёрном все сожаления, оставив нетронутой только правду. Он — жалкий трус. Бесхребетный ублюдок.